Выставка в академии художеств 1870 г.

«Антикварий»  картина барона М. П. Клодта

Эта картина удостоена премии в 500 руб., в годовом собрании П. А. X.,—как лучшее произведение по части бытовых сцен.

Мы не позволим себе отвергать художественных достоинств «Антиквария», но не разделаем убеждения тех, которые считают выражение лица этой единичной фигуры вполне соответствующим характеру мономана всего старинного.

«Антикварий» барона Клодта показался нам далеко не страстным и не восторженным обожателем годного и негодного, под единственным условием старины и редкости. Это, если угодно, человек себе на уме, тонко и мгновенно соображающий виды, которые можно извлечь из новой покупки, перепродав любое же, сейчас же, барышом, людям, менее его расчетливым и более его кидающимся на старинку, будь она и не чужда подделки даже. От того и потирает этот приличный господин свои мягкие руки, с предвкушением сладости хорошего куша за эту дрянь, — для него и ему подобных субъектов, наметавшихся достаточно, чтобы не обмануться в расчете.

Если такого торгаша-антиквария, ехрrоfеssо или по титулу, им самим себе данному, хотел изобразить нам барон Клодт, заглянув, по праву художника, в тайник его интимной беседы с самим собою, то композитор наш достиг цели вполне. Но, если думал он выразить в этой позе, с этой холодной усмешкой и потиранием рук, антиквария по страсти, делающей и очень умных и дельных людей мучениками приобретения за бесценок ли, или дорогой ценой, древностей, —это будет не то. Мы помним «умирающего антиквария» Рокплана, бывшего на выставке парижской 1842—1843 года. Вот тип, подходящий несколько ко второй категории, нами указанной, мучеников страсти к старине и древностям.

Изможденные руки седовласого страдальца не в силах уже перебирать дорогие безделушки его кабинета, где все есть, начиная от древней римской луцерны, до ломких брактеатов северных немецких городов и от рыцарского наручника, съеденного ржавчиной, до уродливого башмачка китайской красавицы и высохшей тыквы палестинских пилигримов.

Ноги также отказались носить это ветхое тело с помертвевшим лицом, похожим на те пыльные пергаментные фолианты, которыми подперта одна из полок его импровизированного шкафчика. Холод смерти уже заставляет тело, истощенное годами и лишениями (в видах сбережения для покупок древностей), согревать под истертым мехом полинявшей шубы в знойный день, летом, но, любовь к вещам, бесценным для старого любителя, во всей силе проявляется во взглядах, бросаемых им на все свои сокровища, с которыми так близка уже разлука.

Взгляд умирающего алчно пробегает по полкам, как бы стараясь удержать на всю вечность милые образы сосудов, утвари, оружия, рельефов, рукописей, мозаики, стекла, бронзы и всего прочего, чем с пола до потолка, завален его рабочий кабинет и вместе лаборатория, салон и спальня.

Понять силу этого, вперенного в древности, взгляда, может всякий коллекционер, с которым в жизни случались, наверно, обстоятельства, заставлявшие думать о разлуке со своим сокровищем, сбиравшемся крохами, целые десятки лет, на грошовые средства.

У барона Клодта обстановка,—на сколько можно заключить это из беспорядка расположения вещей, вещиц и всякой дребедени, как бы случайно здесь нагроможденной,—подходит к состоянию коллекций страстного любителя. Но, рядом с этим признаком искренности и страстности, является не подходящая поза, не вдруг оценяемая стереотипность улыбки, будто отпущенной на вес расчетливым расходователем чувства и, главное, потирание рук, возможное у игрока, после обчистки чужих карманов, доступное писателю, когда в ударе он и легко ложатся на бумагу его задушевные мысли, но, ни в каком случае не проявляющееся у любителя редкости.

Наслаждение его—держать и не выпускать из рук целые недели каждую новую вещицу, пока не придет на смену ее другое приобретение, ровной цены и достоинства. Ненасытные взгляды способен любитель бросать на чужие богатства того же сорта, случайно забравшись к своему собрату-сопернику. Но и тогда, несмотря на косые взгляды хозяина, его кашляние и явные знаки неудовольствия, гость редко удерживается, чтобы не взять в руки и не подержать у себя, хоть одно мгновение, той либо другой замечательности.

А то, иметь в своей власти новые сокровища, которых, покупая, разумеется, нет возможности рассмотреть точно и обстоятельно, придти к ним и только потирать руки, созерцая их—дело положительно невозможное, особенно на первых порах, у истого любители. Иначе он самозванец, прикидывающийся любителем. Но в глазах знатока, одним этим необдуманным, или случайным явлением, он потеряет всякое значение и покажется не нашего поля ягодой.

Да, помилуйте, удержишься ли тут?—Сядешь, непременно сядешь, прежде всего—хотя требуй весь свет и столпись разом все нужные дела; гори дом,—а все сядешь, если любитель! —И со вздохами, нежными, или порывистыми, смотря по темпераменту, возьмешь в руки вещицу и не оторгнешься от несравненного занятия созерцанием и вместе осязанием ее, не один час времени. Его ведь не считаешь тут, забыв все и всех. А потирать холодно руки, поверьте, и в голову не придет любителю истинному; да еще—стоя!

Всемирная иллюстрация : Еженед. илл. журнал, № 2 (106) - 9 января - 1871.

Еще по теме