По материалам периодической печати за декабрь 1917 год.

Все даты по старому стилю.

"Свежие, кровью залитые страницы русской истории"

(Из письма жены офицера)

Я высидела всю осаду Порт-Артура, но те пережитые ужасы бледнеют перед 26 октября 1917 г. в г. Казани. Победители Артура—азиаты-японцы—были человечнее и великодушнее, чем казанские большевики.
Ужасное, кошмарное 26-ое октября.

В первом часу прибежал муж, измученный, бледный, и сказал, чтобы я с детьми ушла из крепости в город, так как идут вооруженные полки с музыкой. Я поспешно одела детей, вышла с ними через калитку сада, как раз в то время, когда полки уже вошли в крепость и остановились перед зданием военного училища и 1 -ой школы прапорщиков.

Музыка гремела, неистово кричали солдаты и палили из ружей.
До сих пор у меня в ушах стоят крики обезумевших людей.

— Говорили вам,—не стреляйте в нас, не послушали добром, так мы вам покажем теперь, звездочки!

Я в паническом ужасе бежала с детьми через Тайницкие ворота вниз под крепость на Проломную улицу. Мимо меня проскакало несколько верховых с ружьями на перевес, с страшным воем: за ними целая вереница солдат стали окружать крепостные стены. Мы вбежали в первые попавшиеся ворота и приютились в доме какой-то великодушной женщины. Из окон видна была крепость, как на ладони и мне видно было все, происходившее у нас в крепости.

Человеческие фигуры появлялись на крышах, спускались по водосточным трубам, прыгали с крепостной стены с 5—6 саженной высоты, но тут их били прикладами и кололи штыками. Некоторым удалось убежать за Казанку на луг и спрятаться в дрова, но и их постигла та же участь.

Два юнкера военного училища укрылись в одном дворе в известковой яме, по совету старика дворника, который и предал их солдатам за сапоги, снятые с обоих. Солдаты кололи их штыками сверху и так размозжили черепа, что нельзя было опознать.

На моих глазах был поднят на штыки фельдфебель финляндской артиллерийской бригады 6-ой батареи — он был против большевиков. О, этот предсмертный крик до конца моей жизни будет мучительным эхом моего слуха! Это трепещущее тело с торчащими иглами—вечным призраком моего зрения!

Как тяжко, как ужасно тяжко!..

Обыватели, живущие вблизи крепости, ходили большими толпами и на все это равнодушно смотрели.

К вечеру я решилась пойти с детьми в город к своим знакомым, но они уехали в деревню. Тогда я обратилась в общину Красного Креста, где меня и приютили. В тот момент, когда я пришла туда, ворвалось несколько солдат со штыками, а один с револьвером наготове и, несмотря на протесты сестер милосердия, они стали обыскивать даже тяжело больных и умирающих, ворочали постели и ища оружия. Вне себя, я стала осыпать проклятиями зверей-людей. Ночью у меня сделался страшный сердечный припадок, думала, что до утра не доживу.

Что с мужем, я не знала.
Утром 27-го поехала в крепость, но без пропуска туда не впускали—везде стояли со штыками солдаты. По дороге я узнала, что по всему городу шло избиение юнкеров. На Арском поле валялось несколько трупов юнкеров, совершенно голых, с засунутыми погонами в рот.

26-го, под видом обыска, шайки негодяев врывались всюду в дома и грабили, главным образом, оружие.
За пропуском надо было обратиться во дворец командующего войсками, к пресловутому прапорщику Ершову. Прошла я во дворец довольно свободно, — там было полно вооруженных солдат с тупым и бессмысленным выражением лица; между ними сновали, с возбужденными лицами, прапорщики, отдавая какие-то приказания. Грязь, полный хаос царили во всех комнатах, которые мне пришлось пройти.

Командующего я застала за письменным столом. Это—небольшого роста сухощавый человек, с вихрастой головой и бегающим взглядом с крайне неприятным хриплым голосом; рядом с ним сидел студент, крайне неопрятно одетый, и сбоку какая-то дама. Командующий разговаривал со мной весьма грубо, когда я ему объясняла, кто я и зачем пришла, но пропуск все же дал.

Благодаря этому пропуску я смогла проникнуть в самое училище, и не поверила своим глазам. Какое разрушение и погром был устроен в военном училище! Там было полно солдат—они что-то вытаскивали и грузили на грузовой автомобиль.

Я прошла в канцелярию. Навстречу ко мне бросился знакомый писарь и со слезами на глазах спросил: правда ли, что моего мужа солдаты подняли на штыки на пристани и бросили в Волгу. Затем добавил, что и наш полковник Воронов, он же Нейор, принятый солдатами за начальника училища, убит и сожжен на костре. Над ним сначала долго издевались, а затем убили и, сложивши костер из шпал, жгли, поливая керосином, от 4 ч. дня и до позднего вечера. Внутри у меня словно что-то оборвалось и стало совершено пусто...

Как очутилась я у себя на квартире в крепости, я не помню. По дороге еще кто-то подтвердил о смерти мужа.

Вечером возвратилась к своим крошкам и, не подавая им вида, уложила спать, а сама одела косынку и халат и вступила в ночное дежурство в отделении, где лежали раненые и избитые мученики-юнкера.
 

28-го снова поехала в крепость, на квартиру. Прислуга сказала, что вооруженные солдаты 26-го, обыскивали нашу квартиру. Дома мне каждая вещь причиняла муку. Я пришла к вдове мученика Вороновой. Она с расширенными и полными ужаса глазами бросилась ко мне и, задыхаясь, спросила:-правда ли, что и мой муж погиб?

В эту минуту я была счастливее ее—я смогла заплакать, а она, бедняжечка, только стонала. И у нее нашлись для меня слова утешения. Она стала уверять, что мой муж, наверное, жив, так как очевидцев его смерти нет, а только слухи, как и о других офицерах; говорила, что столь ужасная смерть ее мужа есть искупительная жертва за всех училищных офицеров. Слова ее оказались пророческими—впоследствии выяснилось, что все наши офицеры живы.

Большевики Белокаменной оказались великодушнее казанских—они не препятствовали воздать последний христианский долг жертвам гражданской войны: мы же должны были хоронить своих мучеников, как во времена гонений на христиан,—крадучись.

Вдове замученного полковника Воронова отказали в просьбе выдать обугленные кости. На месте казни поставлены были часовые, и только благодаря одной женщине, которая упросила часового, из костра он ей штыком вышвырнул две небольшие косточки, да еще она захватила горсточку пепла... Вот все, что получила, взамен дорогого ей человека, несчастная страдалица-жена, уложив все это в пятивершковый гробик. Хоронили мы эти косточки на рассвете тайком,—жена боялась, как бы еще не надругались над этими косточками.

Жутко, страшно, тяжело....

Н.

Еще по теме