ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

  7 июля 1870 года

Мы переживаем ныне такой момент, в который интересы нашей внутренней политики совершенно сливаются с интересами политики международной, а потому, изменяя раз навсегда принятому нами правилу, считаем необходимым начать сегодня наше обозрение с того факта, на котором сосредоточивается общее внимание, хотя факт и относится, по крайней мере до сих пор, к области иностранной политики.

Опасения и предчувствия, высказанные нами в прошлой летописи, сбылись. Война между Пруссией и Францией стала уже совершившимся фактом. Она объявлена четыре дня тому назад, и объявлена при таких обстоятельствах, которые ясно доказывают, что Наполеон III, взявший на себя тяжелую ответственность инициативы в этом кровавом деле, намерен придать ему характер самой ожесточенной и упорной борьбы, борьбы за преобладание в Европе.

Не прошло еще и полутора недель с тех пор, как возникли первые политические затруднения, вызванные кандидатурой принца Леопольда Гогенцоллернского на испанский престол, а уже стало ясно, до последней очевидности, что кандидатура эта служила тюильрийскому правительству простым предлогом к войне, как оказывается, уже довольно давно решенной в уме Наполеона.

Расскажем в коротких словах события, предшествовавшие этой войне. Когда стало официально известно, что принц Леопольд принял предложенную ему кандидатуру, французское правительство отправило королю прусскому настоятельное требование, взять назад разрешение, данное им принцу Гогенцоллернскому. Ответа на это требование французское правительство требовало в самый короткий срок.

Король Вильгельм обнаружил необыкновенную умеренность и очевидную готовность устранить всякий предлог в затеваемой Наполеоном III войне. Исполнить прямо требование Франции он, конечно, не мог, не унизив своего достоинства, тем более, что французская печать прямо указывала на очевидно унизительный характер требуемой уступки. Желая однако сохранить мир, прусское правительство устроило дело так, что принц Леопольд сам добровольно отказался от принятой было им кандидатуры.

Когда отречение принца сделалось известным, в Европе мгновенно успокоились возникшие было опасения. Все были уверены, что дело кончено и туча прошла мимо. Оно и действительно должно было бы случиться так, если б воинственный азарт французского правительства был вызван одной только кандидатурой принца Леопольда; но события показали противное, и император Наполеон, поощренный уступчивостью короля Вильгельма, решился сбросить маску.

Получив официальное известие об отречении принца Леопольда, тюильрийский кабинет немедленно послал своему послу при прусском дворе, г-ну Бенедетти, приказание заявить королю Вильгельму, что этого отречения недостаточно, что Францию может удовлетворить только формальное обязательство короля Вильгельма и впредь не давать согласия принцам Гогенцоллернского дома на принятие кандидатуры на испанский престол, и что кроме того необходимо, чтоб король письменно извинился перед императором за случившееся, не упоминая отнюдь в письме о родстве принца Гогенцоллернского с Бонапартом, так как письмо имеет быть обнародовано.

Уже самая форма этого требования была такова, что исполнить ее для короля Вильгельма не представлялось никакой возможности, и к тому же дипломат, которому поручена была его передача, своим образом действий сделал эту невозможность еще более неотразимой. Узнав о поручении, которое было дано г. Бенедетти, король Вильгельм отказался принять французского посла и послал ему сказать через своего флигель-адъютанта, что ему более нечего отвечать. Тогда г. Бенедетти, забыв — может быть умышленно—правила дипломатического этикета, атаковал короля во время прогулки и настойчиво стал требовать ответа, которого, конечно, опять-таки не получил.

Цель всех этих неслыханных выходок была очевидна. Ставя короля Вильгельма в необходимость устранить более или менее круто объяснения, которых от него так бесцеремонно требовали, Бенедетти искал предлога объявить себя оскорбленным. Это удалось ему однако ж не вполне. Сами французские газеты не решаются слишком распространяться о мнимом оскорблении и говорят о нем мимоходом.

Через день после описанной нами сцены, без всяких других предлогов, Франция объявила войну Пруссии.

Итак, жребий брошен. То гигантское столкновение, которого неизбежность уже так давно чувствовалась в политической атмосфере,—перешло в область совершившегося факта. Франция ставит свою последнюю ставку в той политической шахматной игре, в которой за последние годы потерпела она столько поражений; для Пруссии же настает минута или довершить гигантское дело германского единства, начатое победой под Садовой, или же потерять снова все ею недавно приобретенное и возвратиться к тому положению, в котором находилась она до 1866 года.

Подобной борьбы за существование не происходило в Европе со времен наполеоновских войн и никогда еще частная война двух государств не имела столько шансов обратиться в войну европейскую. Опасность, грозящая всей Европе, огромна, а между тем вряд ли можно слишком сокрушаться о том, что решительная минута наконец наступила...

Неизбежность столкновения между Францией и Пруссией была уже давно всеми сознанным фактом. Положение дел, сложившееся после Садовой, вело роковым образом к этому столкновению. Пражский мир создал такие условия, которые никак не могли быть признаны окончательными. Пруссия остановилась на полдороге, вследствие сопротивления Франции к достижению ею конечной цели; Франция же, несмотря на это, чувствовала себя и глубоко оскорбленной совершившимся и подвергающейся в будущем серьезной опасности лишиться всякого значения в Европе. Чем дальше продолжалось statu quo, созданное исходом прусско-австрийской распри, тем более усиливалось уединение Франции и утрата ее значения в делах Европы. Кончить было необходимо—и вот конец наступает.

Каков будет этот конец, предсказать, конечно, трудно, но следует заявить, что у Пруссии гораздо более шансов на успех, чем у ее противницы. Правда, численность французской армии покамест превосходит численность прусской; правда, мужество французских войск известно всем и каждому; но вопрос состоит, сколько нам кажется, не в одном этом. В готовящейся борьбе главную роль будет играть отношение остальных европейских государств к воюющим сторонам. Простой дуэлью двух держав нынешняя война не будет ни в каком случае, сколь бы искренно ни старались соблюдать нейтралитет другие государства.

Прежде всего самое свойство военных операций потребует участия в борьбе нескольких второстепенных государств центральной Европы. Франции трудно начать военные операции, не заняв нескольких пунктов в Бадене, Люксенбурге и Бельгии. Пруссии почти неизбежно придется принять предосторожности со стороны Ютландии и Богемии. Затем, южно-германския государства, в силу трактатов, заключенных ими с Пруссией, и под опасением лишиться своей самостоятельности в случае ее нового торжества, необходимо должны пристать к войскам Северо-Германского Союза.

По полученным до сих пор известиям Бавария и Виртемберг уже помирились с этой необходимостью. Их армии мобилизируются и ставятся на военную ногу, их парламенты уже созваны для вотирования дополнительного военного бюджета. Все показывает, что Южная Германия станет на стороне Пруссии,—хотя, может быть, и не с особенною охотой.

Что касается до остальных государств, то роль их еще не выяснилась, но и тут вероятности—не
в пользу Франции. Англия, очевидно, раздражена и опасается за независимость Бельгии; Бельгия приготовляется к отчаянной борьбе за свое существование, Голландия опасается за свой нейтралитет и ожидает из Тюильри требования пропустить по своей территории французские войска. Даже Испания, по-видимому, собирается воспользоваться событиями и отплатить за оскорбительное вмешательство французов в ее дела.

Не выяснилось еще только положение Дании, Италии и Австрии. Что касается до первой, то она, может быть, охотно приняла бы сторону Франции, в надежде воротить себе Шлезвиг, но за это она легко может поплатиться всей Ютландией. Для Италии союзы с Францией и с Пруссией представляют одинаковые выгоды, потому что конечным их результатом будет неизбежно приобретение Рима и довершение итальянского единства, но Пруссия может дать ей более. При ее помощи, она, в данном случае, может приобрести не только Рим, но и Фриуль, на отделение которого от Австрии Франция добровольно никогда не согласится.

Что же касается до Австрии, то положение ее, поистине, критическое. Начинающаяся борьба решает ее участь. От исхода этой борьбы зависит или возвращение прежнего влияния Австрии на Германию, или же окончательная необходимость оставаться навсегда в нынешнем, положительно невыносимом, состоянии. Попытать счастья было бы очень заманчиво, но эта попытка может легко кончиться окончательной гибелью, по следующим обстоятельствам.

Во-первых, целая половина нынешней Австрийской Империи, т. е. Венгрия, вовсе не расположена к борьбе против Пруссии. Мадьяры помнят, что они обязаны возрождением своей страны — прусскому оружию. В Цислейтании дела тоже не в блестящем положении. Для чехов новые победы Пруссии могут доставить ту автономию, которую уже получили мадьяры; галицкие русские не довольны.

Остаются одни немцы австрийского герцогства и Тироля; но что они сделают, если события вызовут всеобщее движение австрийских славян, что, между прочим, очень возможно, потому что участие Австрии в нынешней войне почти наверное вызовет славянское движение на Востоке и выдвинет опять вперед, остающийся до сих пор без разрешения, восточный вопрос.

Если это случится, то России почти неизбежно придется принять участие в общеевропейской свалке.

Конечно, следует желать от всей души, чтоб отечество наше избавилось от необходимости принять вооруженное участие в нынешней распре, но, если окажется, что этого нам избежать нельзя, — испытанная мудрость нашего кабинета составляет вполне надежную гарантию в том, что роль России в этой войне будет достойна великой державы.

Всемирная иллюстрация, № 80 (11 июля 1870 г.)

Еще по теме