ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

  5 мая 1870 года

Отъезд Государя Императора за границу, назначенный первоначально 26 апреля, состоялся в прошлый четверг, т. е. 28 апреля, в 8 часов вечера, со станции Александровской (в Царском Селе). Его Императорское Величество, в ту минуту, когда мы пишем эти строки, уже изволил прибыть в Эмс.

За несколько дней до отъезда Государя Императора из столицы, в Петербурге произошло прискорбное событие, глубоко взволновавшее всю публику и вызвавшее продолжительные, до сих пор не смолкающие, толки. В ночь с 24 на 25 апреля, убит в своей квартире (на Большой Миллионной улице, в доме князя Голицына) военный агент Австрийского правительства при нашем дворе, князь Карл Аренберг. Причиной этого убийства, как показало следствие, было намерение ограбить князя, составленное одним, уволенным из дому, кухонным прислужником.

Мы не станем входить в подробности, обнародованные по этому поводу в ежедневных газетах—в политической хронике им не место. Упомянуть же об убиении князя Аренберга мы считаем необходимым, потому что, как заявления скорби, вызванные безвременной гибелью князя, в высших сферах, так и толки об участи, ожидающей его убийц, прямо относятся к области нашей внутренней политики.

Праху покойного князя были возданы такие почести, каких не запомнит наша столица. На торжественном отпевании его тела присутствовали чуть не в полном составе все представители нашей высшей администрации. Эскадроном лейб-гусаров, стоявших перед католическою церковью Св. Екатерины, во время переноса тела из церкви в склеп, командовал Его Императорское Высочество Великий Князь Николай Николаевич, одетый в полковничий мундир того австрийского гусарского полка, в котором служил покойный князь. Сам Государь Император изволил прибыть в церковь на отпевание в Австрийском гусарском мундире. В день перенесения тела из склепа на станцию железной дороги (2 мая), за гробом следовал Великий Князь Николай Николаевич, опять в мундире австрийского гусарского полковника, а военный конвой состоял из целого полка конной гвардии. Таким образом праху покойного князя Аренберга были возданы все воинские почести, каких можно было только ожидать и требовать.

Что же касается до судьбы, ожидающей убийц князя, во всем уже сознавшихся, то по этому поводу в первые дни, неизвестно из каких источников, возникли довольно странные слухи. Говорили, что будто бы они будут преданы военному полевому суду... Наша публика, несмотря на новые судебные порядки, несколько лет действующие у нас, оказалась в этом случае очень легковерной и мало знакомой с основными началами нашего законодательства. Многие, и весьма многие поверили нелепому слуху и спрашивали себя о причинах такой исключительной меры. Оказалось, однако ж, что о предании убийц князя Арснберга полевому военному суду не было и речи.

В «Правительственном Вестнике» явилось официальное и категорическое опровержение распространившегося слуха, а вместе с тем стало известно, что предварительное следствие над убийцами уже кончено и передано прокурорскому надзору. По известиям «Судебного Вестника», в самом непродолжительном времени убийцы князя предстанут перед судом присяжных, приговор которых, без всякого сомнения, удовлетворит самые строгие требования правосудия.

Результаты, данные плебисцитом, происходившим 26 апреля во Франции, оказались какими-то странными. На стороне правительства получилось весьма крупное большинство и победа, по-видимому, может быть признана за полную, а между тем нельзя не сказать, что эта победа — одна из тех, которые стоят любого поражения.

Постараемся доказать наши слова.

Во-первых, число утвердительных голосов хотя и превысило надежды правительства, рассчитывавшего только на 6,000,000, — все-таки оказалось менее числа голосов, утвердивших основание Империи в 1852 году. Тогда, в эпоху уничтожения всякой свободы и введения в бывшей республиканской Франции открыто деспотического образа правления, за Империю оказалось 7,864,189 голосов. Ныне же, когда дело шло о соединении Империи с либеральным образом правления, в пользу этого союза высказалось только 7,336,434 голоса, т. с. на полмиллиона менее.

Затем во всех больших городах, а местами и в целых департаментах, число отрицательных голосов превысило число голосов утвердительных и наконец, что весьма важно, в самой армии и во флоте более 43,000 солдат отвечали нет. Эти 43 тысячи, составляют почти пятую часть голосов, собранных в армии и во флоте...

Все эти цифры глубоко знаменательны. Они показывают, что доверие французов ко второй Империи глубоко подорвано и что Императорскому правлению, несмотря на все последния реформы, не удалось привлечь на свою сторону интеллигенцию страны. Мыслящая и рассуждающая Франция по-прежнему остается враждебной Императорскому правительству.

Дивиться много тут, впрочем, нечему. Министерство Олливье в последнее время совершенно сбилось с той дороги строгого парламентаризма, на которую оно вступило вначале, по-видимому, столь твердой ногой. Раз уступив императору в вопросе о плебисците и потеряв в Дарю и Бюффе двух своих лучших руководителей, на мало знакомом ему пути парламентарных преданий, Эмиль Олливье необыкновенно скоро потерялся.

Еще недавно, каких-нибудь два месяца назад, в эпоху убиения Виктора Нуара принцом Пьером Бонапартом, хранитель печати умел соблюсти достоинство конституционного министра, ныне же, посреди плебисцитарной суматохи, он совершенно «соскочил с рельсов» и схватился за обычные приемы тех прежних министров второй империи, против политики которых он восставал с такой энергией в былые годы.

Зная, по опыту прежних лет, как сильно влияние независимой печати и видя в ней могущественного врага, Олливье в решительную минуту не нашел никакого другого орудия против нее, как гонения и преследования. Оппозиционные газеты стали одна за другой подвергаться конфискациям и преданию суду. В настоящую минуту во Франции начато до сорока процессов против печати! Эта цифра превышает все, чему были свидетелями французы в эпохи Пинаров и Форкадов.

Нельзя не пожалеть от души об этих непростительных промахах Олливье. Его вступление в министерство подавало такие блестящие надежды! Для Франции открывалась, по-видимому, новая эра мирной свободы. Неужели же все эти надежды окажутся напрасными?

Со дня плебисцита прошло уже более недели, но министерство до сих пор остается в своем временном, неполном составе и все ограничивается одними слухами о кандидатах на разные министерские портфели. Последний список таких кандидатов замечателен весьма странным сочетанием имен. По этому списку в министерство иностранных дел предназначается французский посланник в Вене, герцог Граммон, министром публичных работ известный клерикал Илимон, а министром народного просвещения никто другой, как знаменитый свободный мыслитель Эдуард Лабулле.

Эта последняя кандидатура требует некоторых объяснений. Лабулле, до последнего времени составлявший одно из светил умеренно-опозиционного лагеря, чуть не накануне плебисцита, весьма неожиданно перешел на сторону правительства. В длинном письме, обнародованном в газетах, он объявил, что подает голос за новую конституцию и объяснял, почему находит нужным поступить таким образом. В объяснении этом, конечно, не было упомянуто ни слова о надежде получить министерский портфель, но все поняли, что дело не чисто и что обращение Лабулле имеет какие-нибудь тайные побудительные причины. Каким образом Лабулле уживется в министерстве с Плимоном—этого мы положительно не понимаем.

Злоключения несчастного министерства Потоцкого еще не кончились. На днях первый министр Цислейтании наткнулся на весьма крупный скандал. В погоне своей за товарищами по портфелю, он наткнулся на некоего барона Видмана, который и согласился принять на себя звание министра полиции. Но едва было обнародовано назначение барона, как в газетах появился рассказ об одном, крайне неблаговидном, подвиге, совершенном им в молодости.

Подвиг был такого рода, что герою его никак не подобало появляться во главе учреждения, обязанного наблюдать за безопасностью и благочинием страны. Вышел страшный скандал и барон Видман, после трех дней обладания портфелем, принужден был подать в отставку.

В Италии в последнее время обнаруживается некоторое брожение, имеющее республиканский оттенок. В Катанзаро и в некоторых других местностях стали появляться банды инсургентов, провозглашающих республику; в Неаполитанском университете произошли какие-то беспорядки. Во всем этом нет, однако же, ничего серьезного.

Свободные учреждения Италии—лучшее ручательство за неуместность всяких демагогических попыток, которые могут иметь успех лишь там, где демагогам приходится встречаться с учреждениями, стесняющими гражданскую и политическую свободу нации. В Италии ничего подобного нет и потому тамошняя демагогическая партия всегда будет составлять бессильное, хотя, порой, и весьма шумливое меньшинство.

В Испании партия прогрессистов опять склоняется на сторону кандидатуры старого Эспартеро. Этот кандидат бездетен и многие думают, что, в случае его избрания на престол, он усыновит и объявит своим наследником маршала Прима. Таким образом кандидатура Эспартеро является маской, за которой скрывается честолюбие Прима. Впрочем, эта комбинация вряд ли удастся.    

Всемирная иллюстрация, № 71 (9 мая 1870 г.)

Еще по теме