ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

3 марта 1870 года

На днях в одной из наших провинциальных газет, именно в «Киевлянине», появилось официальное заявление о весьма важной мере, принятой правительством по отношению иноверческих богослужений. Известно всем, что при полной веротерпимости, обнаруживаемой нашими законами, до последнего времени существовало у нас одно ограничение, как бы противоречившее самому основному принципу этой веротерпимости. Инословные христианские богослужения, отправляемые повсеместно без малейших препятствий, в храмах, помещающихся в русских городах, на тех же улицах, где высятся и храмы православные, не могли, однако ж, отправляться на русском языке.

Прямым результатом такого воспрещения являлась искусственная групировка весьма значительного числа русских граждан по каким-то искусственным и небывалым национальностям. Русские иноверцы принуждены были поневоле давать своим детям воспитание на иностранных языках, и именно на тех, на которых отправлялось их богослужение. Много, даже слишком много, наших соотечественников только потому и считают себя поляками или немцами, что в костеле и кирке им поневоле приходилось молиться на польском или немецком языке.

Вопрос о причинах столь успешного ополячения нашего Западного Края, будучи разработан в последние годы с должной разносторонностью, привел, наконец, к убеждению в настоятельной необходимости дать русскому языку право гражданства в иноверческих храмах и к разрешению совершать иноверческие богослужения на русском языке. Об этом разрешении за последнее время ходило много слухов и толков, но официально оно сделалось известно, потворяем, на днях, да и то косвенным путем.

Генерал-губернатор Юго-Западного Края, князь Дондуков-Корсаков, объявил 19 февраля в «Киевлянине», что им получен Высочайший Указ, разрешающий употреблять русский язык в иноверческих богослужениях, и при этом пригласил иноверцев подчиненных ему губерний заявлять о своем желании молиться в своих церквах на русском языке. Заявление начальника Юго-западного Края было перепечатано затем во всех столичных газетах, но самый текст указа до сих пор еще не обнародован, и в «Виленском Вестнике» мы не находим еще никакого упоминания о нем.

Некоторые из наших собратий по публицистике, обсуждая эту новую либеральную меру правительства, останавливаются по преимуществу на частном отношении ее к разобщению в Западном Крае католицизма, с польско-шляхетской интригой и находят, что в этом смысле право иноверцев молиться в церквах по-русски не обставлено достаточными облегчениями для того, чтоб им могли воспользоваться все, кто желает. Не зная текста самого указа и не видя еще покамест примеров применения нового права, мы не решаемся высказаться в том же смысле и позволяем себе только пожелать, что б никакие кривотолкования и извороты не затормозили, в самом начале, столь плодотворного дела.

Если пользование новым правом, дарованное ныне иноверцам, будет понято всеми, кому ведать надлежит, в том широком смысле, который, очевидно, руководил законодателем, то через какие-нибудь десять-пятнадцать лет у нас должны совершенно разбиться те искусственные, псевдонациональные группы, которые составились не только в наших окраинах, но даже и в самом сердце России, благодаря исключительному употреблению иностранных языков в костеле и кирке, и явиться русское иноверческое духовенство, около которого неизбежно сгруппируются русские иноверческие общины.

Этого следует желать от души и в интересах русской национальности, и в интересах основных принципов веротерпимости, и на журналистику ложится ныне обязанность неусыпно следить за тем, чтоб никакие, искусственно разводимые, плевелы не заглушили ростков, которые неизбежно даст, в самом непродолжительном времени, зерно, бросаемое ныне на почву нашего гражданского развития, рукой Законодателя.

Как-то странно, и в высшей степени тяжело упоминать нам, наряду с этой широко гуманной правительственной мерой, об узких притязаниях, заявленных, как слышно, недавно ландтагами, т. е. дворянскими собраниями эсто-латышских губерний. Если верить известиям, сообщаемым ежедневными газетами, на этих ландтагах, в последнию сессию, состоялось решение ходатайствовать об учреждении для трех эсто-латышских губерний одного общего ландтага, с допущением в его члены горожан и крестьян-землевладельцев.

С какой целью затеяли члены прибалтийских дворянских собраний подобное ходатайство, трудно и придумать. На успех его они, очевидно, рассчитывать не могли, потому что такое учреждение, как трехсословный общий ландтаг Прибалтийского края—дело немыслимое в России.

Что же касается до самого состава членов, который придуман для нового собрания, то цель его столь же трудно объяснить. Если трехсословность этого состава придумана для того, чтоб придать мнимо либеральный характер всей затее, то это по меньшей мере наивно... Кому же неизвестно, что в Эсто-латышском крае, дворяне-помещики, бюргеры и крестьяне собственники, все вместе составляют самое ничтожное меньшинство, что их общее число не достигает и до 300,000 душ, при полутора миллионном сельском населении, состоящем вплоть из безземельных батраков...

При таком порядке вещей, затеянный ландтаг ни в каком случае не мог бы явиться представителем интересов всего Эсто-латышского края и, следовательно, даже, помимо его неосуществимости, при наших государственных законах, был бы положительной бессмыслицей.

Если члены Прибалтийских ландтагов действительно убедились наконец в неоспоримо существующей необходимости реформ для своего края, то перед ними открыт гораздо более разумный, и совершенно доступный, по своей законности, путь к достижению такой, несомненно похвальной цели. Ходатайство о возможно скорейшем распространении на Эсто-латышские губернии земских и судебных учреждений, в том самом виде, в каком действуют они в коренных русских губерниях, наверное, не осталось бы без самого скорого удовлетворения со стороны правительства, взявшего на себя почин этих великих и плодотворных реформ.

В иностранной политике первое место занимают ныне толки о предстоящем вмешательстве западных католических держав в дело Римского собора. Несмотря на весьма серьезную оппозицию довольно значительной груны епископов, Пий IХ-й, по-видимому, твердо решился добиться провозглашения догмата папской непогрешимости. «Схема», т. е. формула решения, признающего такую непогрешимость, уже роздана всем членам собора и опубликована газетами.

Этот решительный шаг Римской курии, заставил, наконец, западные правительства выйти из соблюдаемого ими доселе нейтралитета. Австрийское правительство уже послало в Рим, свой, как слышно весьма энергический, протест, а правительство французское приготовляется сделать тоже самое в другом виде, именно посылкой на собор своего уполномоченного, которому и будет поручено протестовать лично.

Чем кончится вся эта странная история—покаместь еще трудно предвидеть, но уже и теперь можно, наверное, сказать, что каков бы ни был ее исход, он будет непременно пагубным для влияния Рима на католический мир. В случае провозглашения догмата непогрешимости — неизбежен церковный раскол, в случае же, если мысль об этом провозглашении будет оставлена, собор придется распустить и тем самым сознать бессилие Рима подчинить себе весь католический мир.

Французский законодательный корпус, по окончании карнавала, снова открыл свои заседания и на одном из них произошел эпизод, доказывающий, что, несмотря на все, воздвигаемые нынешнему министерству, затруднения, идеи, представителем которых оно является, делают быстрые успехи во Франции. Во время прений о новом устройстве Алжирии, т. е. о сравнении ее права с правами Франции, один из самых завзятых реакционеров прежнего большинства, барон Жером Давид, торжественно объявил себя сторонником парламентского образа правления, и в то же заседание Жюль Фавр, после объяснений Эмиля Олливье, взял назад сделанные им замечания и громко выразил свое доверие к министерству.

Таким образом, глава нового французского кабинета мало помалу достигает своей смелой цели. Вокруг него начинают сплачиваться в одно большинство наиболее благоразумные люди всех фракций. Если это продолжится, то в палате останутся враждебными правительству только две самые крайние фракции, правая и левая, но численность их обеих вместе сделается столь незначительна, что даже и коалиционной оппозиции этих двух групп министерству будет опасаться решительно нечего.

Закончим наш отчет о событиях французской политики известием, что верховный суд, наряженный над принцем Пьером Бонапартом, вскоре начнет свои действия. Обвинительный акт уже готов. Принц обвиняется в добровольном, т. е. предумышленном убийстве «Ивана Сальмона, известного в просторечии под именем Виктора Нуара» и в добровольном же покушении на убийство Ульриха, маркиза де Фонвиелля. Если суд признает его виновным в этих преступлениях, то, смотря по тому, допустит ли он или нет облегчающие обстоятельства, обвиненного придется приговорить или к смертной казни, или к пожизненной каторге.

Обсуждение Ирландского поземельного билля в Английском парламенте, идет с неожиданной скоростью. Второе прочтение этого билля встретило в палате общин самую ничтожную оппозицию, всего в 14-ть голосов. Это—верный признак, что билль пройдет, хотя, конечно, при голосовании в третьем чтении, дающем ему силу закона, прения будут оживленнее и оппозиция многочисленнее.

В испанских делах продолжает господствовать невыразимая путаница. Учредительные кортесы уже оканчивают свое дело, т. е. обсуждение конституции, а между тем король, для преображенной Испанской монархии—все еще не приискан. В виду этого, кортесы, как говорят, собираются даровать, до избрания короля, все права королевской власти регенту Серрано, который, таким образом, фактически сделается испанским монархом и, может быть, даже обратится и совершенно в короля. Это тем более вероятно, что единственный, сколько-нибудь подходящий кандидат на испанский престол, герцог Монпансье, на днях вынужден был на поступок, сильно уменьшающий его шансы.

Оскорбленный самым резким образом братом короля Франциска д'Ассиз, мужа королевы Изабеллы, доном Энрика де Бурбон, он вызвал этого принца на дуэль. Дуэль состоялась в окрестностях Мадрида. Противники обменялись каждый тремя выстрелами и на третьем выстреле герцога Монпансье, дон Энрика был убит наповал пулей в голову.

После такого скандала, герцогу Монпансье, как бы ни право было в сущности его дело, трудно будет вступить на Испанский престол, и еще труднее добиться признания своего в качестве короля, со стороны Европейских дворов.

Есть что-то роковое в этих пистолетных выстрелах, под которыми падают, от руки членов западных царственных семейств, возбуждающие невольное сочувствие жертвы. Прибавим, что дон Энрика де Бурбон, несмотря на свое родство с королевою Изабеллой, считался приверженцем республиканских теорий. Секундантами его на дуэли были два республиканские депута учредительных кортесов—Санта-Мориа и Орлис.

Князь Куза, выбранный, как уже известно нашим читателям, в члены румунского парламента,
отказался от предложенного ему звания.

Всемирная иллюстрация. - СПб., 1870 г. № 62 (7 марта)

Еще по теме