ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

  30 июня 1870 года

Государь Император изволил возвратиться из своего путешествия в Петергоф. На пути от Варшавы до Петербурга Его Величество останавливался в Гродне, Вильне и Динабурге, и во всех этих городах производил смотры расположенным в них войскам.

Возвращение Государя Императора — единственное событие нашей внутренней политики за последнюю неделю, которое мы можем занести на страницы нашей летописи.

Зато в Западной Европе за последние семь дней произошли события, совершенно изменившие цвет политического горизонта и возвратившие неожиданно западную публику к тем дням тревог и опасений, которые приходилось ей переживать в эпоху приближения к австро-прусской войне и затем в эпохи возникновения люксембургского, кандийского и франко-бельгийского вопросов.

События эти ясно доказали, что публицисты, не оставившие своих подозрений на счет искренности миролюбивой политики императора Наполеона III, были вполне правы. Оказывается, что повелитель Франции,—не смотря на бесчисленные неудачи и дипломатические поражения, понесенные им во вторую половину своего царствования, несмотря на исход мексиканской экспедиции, несмотря на образование против его воли Северо-Германского Союза и т. д.,—все еще не оставил мысли о том, что он имеет какое-то, чуть ли не свыше дарованное ему, право вмешиваться в дела иностранных держав и диктовать законы Европе.

Эти странные притязания французского государя обнаружились ныне при следующих обстоятельствах:

Недавно бывшая королева испанская, донна Изабелла де-Бурбон обнародовала документ, который весьма торжественно назывался отречением ее от испанского престола. Каким образом могла донна Изабелла отрекаться от того, что ей уже давно не принадлежит, это довольно трудно понять; но у низверженных династий, как известно, существует своя особенная логика, которой они держатся с упорством, достойным лучшего дела.

В силу этой логики донна Изабелла де-Бурбон, слагая с себя свою призрачную корону, провозгласила своим наследником старшего сына своего, дон-Альфонса де-Бурбон, именующегося уже не принадлежащим ему титулом принца Астурийского, которого и провозгласила королем Испании, под именем Альфонса IV.

В Европе все это вызвало, конечно, только улыбку сожаления, но испанское регентство поглядело на дело иначе. Оно нашло—и совершенно справедливо, что отречение Изабеллы в такую минуту, когда не имелось в виду ни одного кандидата на испанский престол, могло создать кандидатуру ее несовершеннолетнего сына. Может быть, до регентства к этому еще дошли слухи о том, что новую кандидатуру расположено поддерживать французское правительство...

Так или иначе, но только, вследствие отречения донны Изабеллы, испанское правительство поручило маршалу Приму подыскать поскорее своего кандидата, который и нашелся с быстротой, внушающей, по правде сказать, некоторое сомнение насчет «неожиданности» его кандидатуры. Маршал Прим, еще столь недавно заявлявший, что кандидатов взять неоткуда, вдруг, по какому-то вдохновению, догадался обратиться к некоему принцу Леопольду Гогенцоллернскому, проживающему в Дюссельдорфе и считающемуся членом прусской королевской фамилии.

Принц Леопольд, брат князя Карла Румунского, католик по исповеданию и женат на португальской принцесе Антонии-Марии, дочери короля Фердинанда португальского и покойной королевы Марии да-Глориа... От этого брака у принца есть сын, которому, в настоящее время, шесть лет от роду.

Из сказанного нами видно, что принц Леопольд— кандидат весьма подходящий. Он и вероисповедания именно того, которое требуется для испанских королей новой конституцией, и с португальским королевским домом в родстве состоит и наследника уже готового имеет. При такой обстановке, Европе, казалось, следовало от души желать, чтоб новый кандидат принял предлагаемую ему кандидатуру, и чтоб его избрание положило поскорей конец нынешнему временному положению дел в Испании.

Французское правительство взглянуло на дело однако ж иначе. Как только стало известно, что принц Леопольд изъявил свое согласие принять кандидатуру на испанский престол, во французских правительственных сферах поднялась страшная тревога и по всей Европе раздались их угрозы войной. Известие о кандидатуре принца Леопольда застало тюильрийский кабинет совершенно врасплох. О предварительных переговорах по этому делу он не получал решительно никаких сведений,—они велись в величайшей от него тайне.

Это обстоятельство и вызвало первый взрыв. В устроенной при подобной обстановке кандидатуре принца, состоящего в родстве (хотя и очень отдаленном) с прусским королем, французское правительство тотчас же заподозрило «испано-прусскую интригу».

По его мнению, маршал Прим, предлагая кандидатуру принцу Гогенцоллернскому, действовал по предварительному соглашению с графом Бисмарком и цель этого соглашения состояла «в восстановлении в пользу прусского короля монархии Карла V», т. е. имелось в виду, что Леопольд Гогенцоллернский, вступив на испанский престол, обяжется действовать всегда и во всем согласно с видами берлинского кабинета.

Надо сознаться, что такое опасение — не совершенно лишено всякого основания. Воцарение в Испании государя, почему-либо расположенного согласовать свою политику с политикой главы Северо-Германского Союза, непременно поставит Францию в невозможность противодействовать окончательному объединению Германии. Ей уже невозможно будет сосредоточить все свои силы на прусской границе и грозить вторжением в рейнские провинции, в случае, если б Пруссия обнаружила стремление на присоединение к Германскому Союзу юго-германских государств.

Опасность грозила бы ей тогда не только спереди, но и с тыла, и необходимость сильного обсервационного корпуса на всей южной границе сделалась бы неотразимой, потому что опасность грозила бы тогда не только со стороны Испании, но и со стороны Италии, которая непременно бы пристала к испано-прусскому союзу, в надежде получить Рим. При таких обстоятельствах Франция явилась бы совершенно отрезанной от остальной Европы и не способною воспрепятствовать тем прусским замыслам, которые так тревожат ее со времени австро-прусской войны.

Все это совершенно справедливо, но из этого, однако ж, еще вовсе не следует, чтоб французское правительство имело право вмешиваться в вопрос об избрании испанцами такого короля, какого они захотят. Со стороны правительства, гордящегося тем, что оно—«продукт народной воли», подобное притязание более чем странно, а между тем тюильрийский кабинет обнаруживает его с замечательной бесцеремонностью. Как только стало известно, что принц Леопольд принял кандидатуру, немедленно началась дипломатическая компания самого дурного и задорного тона.

Хотя было немедленно заявлено, что вступление Леопольда Гогенцоллернского на испанский престол будет зависеть от воли народа и последует не ранее октября месяца, когда кортесы соберутся обсуждать его кандидатуру, — в Тюильри не нашли возможным ждать, а стали немедленно настаивать на том, чтоб прусский король заставил своего родственника взять назад данное согласие.

Законодательный корпус, сенат и французская журналистика тотчас же подоспели на помощь правительству, сыпля угрозами Пруссии и Испании и весьма не церемонно отрицая у последней право избрать себе государя, не нравящегося французскому правительству. В какие нибудь два—три дня, положение дел приняло весьма серьезный характер. Во французских портах уже начались военные приготовления, слово «война» уже раздалось не только в представительных собраниях Франции, но даже, говорят, и в дипломатическом разговоре французского министра иностранных дел с прусским посланником при тюильрийском дворе.

Война! С кем и за что? Вот вопросы, которые с немного поддельным хладнокровием задают себе прусские официозные газеты. Против Испании? Но где же тогда уважение к принципу народной воли, еще недавно побудившее Наполеона III подвергнуть себя перебаллотировке в форме плебисцита? С Пруссией? Но при чем же тут Пруссия? Разве она может запретить испанцам избирать в короли кого им угодно, и разве подобное запрещение не составляло бы самого вопиющего вмешательства в испанские дела?

Таков язык прусской журналистики и, по всей вероятности, таков же будет и язык прусской дипломатии, когда ей придется заговорить в свою очередь.

Что касается до Испании, то и она не очень-то смущается угрозами, сыплящимися на нее из Тюильри.

Испанское правительство с замечательной твердостью отстаивает свое право независимого выбора и прямо упрекает тюильрийский кабинет в намерении навязать Испании своего кандидата, в лице малолетнего дон-Альфонса-де-Бурбон... Ныне уже становится совершенно ясным, что регентство Серрано вовсе не расположено отказаться от кандидатуры принца Леопольда, и что испанцы, раздраженные угрозами Франции, почти неизбежно выберут в короли именно этого принца и никого другого. Испанская журналистика высказывается единодушно в этом смысле.

Император Наполеон, очевидно, погорячился и сделал новый, весьма важный промах. Задор французского правительства не только не поправил дело, а еще испортил его. Расчет на устрашение не удался, а между тем в Европе уже стала высказываться реакция против этого неуместного задора, и, по всей вероятности, в решительную минуту Франция окажется совершенно уединенной, а следовательно поставленной в невозможность воспротивиться воцарению Леопольда.

Если б, вместо всего этого шума, Франция, увидев приближение опасности, поторопилась заручиться поддержкой извне; если б, в виду событий, происходящих в Риме, она поспешила приманить на свою сторону Италию, выводом войск из вечного города и согласием на присоединение его к Италии; если б, наконец, отношения тюильрийского двора к России были вполне блогоприятны, вследствие изменения французской политики на востоке—то, пожалуй, можно было бы попробовать воспротивиться политической комбинации, действительно невыгодной для империи Наполеона III, но всего этого на деле нет.

Италия раздражена. России нет никакого расчета поддерживать Наполеона III против Пруссии. Французский государь, сам создавший свое нынешнее положение, должен пенять на свою собственную оплошность.

Между тем «Испанский вопрос»—не единственная туча, внезапно появившаяся на политическом горизонте Франции. Из Китая, частным путем, получено известие об избиении в Пекине всех французов, включая и французского поверенного в делах, графа Ромемуара. Если это событие, подробности которого еще неизвестны, окажется справедливым, — явится необходимость новой экспедиции в Китай. Откуда возьмет Франция сил вести одновременно военные действия на трех, а может быть даже и на четырех пунктах?

Заключаем наш обзор сообщением только что полученных, последних телеграмм: Принц Леопольд отвергает, будто бы, сделанное ему Испанией, предложение короны в виду могущих встретиться политических замешательств.

Всемирная иллюстрация, № 79 (4 июля 1870 г.)

Еще по теме