ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

  2 июня 1870 года

Застой в нашей внутренней политике продолжается. В последние семь дней он сделался еще полнее, еще безусловнее. Ни один из интересующих публику вопросов не подвинулся ни на шаг, не произошло ни одного события, на котором представлялась бы малейшая возможность остановиться. Вследствие этого мы вынуждены прямо начать наш обзор с событий политики иностранной.

Во Франции за эти восемь дней не произошло ничего особенно замечательного, но тем не менее, общественное любопытство не переставало сосредоточиваться, по крайней мере в Париже, на борьбе, которую ведет министерство Олливье с враждебными ему партиями и котериями. Возможные результаты этой борьбы возбуждают в парижской публике самые разнородные толки и разноречивые предсказания.

Все печатные органы оппозиции и многие из органов прежнего большинства не перестают утверждать,что «кабинет 2-го января» продержится не долго. Их не смущает даже результат последнего голосования палаты по вопросу о доверии к министерству. По их толкованию, это последняя победа Эмиля Олливье—одна из тех побед, которые стоят иных поражений, потому что, будто бы, палата единогласно выразила свое доверие к министерству из боязни быть распущенной.

Рассказывают, что на заседании Законодательного корпуса, в котором он прямо поставил кабинетный вопрос, Эмиль Олливье явился с императорским декретом в кармане о распущении палаты и что, в начале заседания, он ловко намекнул об этом наиболее робким и болтливым депутатам...

Может быть дело и действительно происходило таким образом, но нельзя, однако ж, не заметить той странности, что до сих пор всякий раз, когда возникали с наибольшей силой слухи о падении Олливье, факты как бы спешили опровергнуть справедливость этих слухов, и первый министр императора Наполеона являлся все более и более крепко сидящим на своей министерской скамье.

Об этой устойчивости нынешнего французского кабинета вряд ли следует сожалеть. Мы, конечно, далеки от полного сочувствия к деятельности Олливье в качестве конституционного министра. Из ожиданий, которыя возбуждали первые его шаги на правительственной арене, до сих пор сбылось весьма и весьма немного. Возродителем Франции он не явился и во многом унаследовал печальные правительственные приемы своих предшественников.

Настоящей искренности в применении столь громко провозглашаемых им либеральных принципов он тоже не обнаружил и за последнее время даже заставил весьма многих сомневаться в его политической честности, хотя это качество долго признавали за ним, даже его враги... Тем не менее,— а может быть именно даже вследствие всего этого— управление Олливье, очевидно, пришлось совершенно по сердцу огромному большинству во Франции. Это большинство им вполне довольно и до тех пор, пока такое довольство будет продолжаться, нет ни малейшего повода верить распускаемым беспрестанно слухам о близком падении министерства 2-го января.

Народного характера, политических нравов целой страны—в несколько месяцев не переделаешь, особенно когда на их направление в известную сторону было потрачено целые восемнадцать лет такого управления, как управление Второй Империи.
Политическая деморализация Франции— факт слишком известный для того, чтоб о нем следовало распространяться. Эта деморализация высказывается во всем, и в шаткости политических убеждений, и в безобразной необузданности французских радикалов и в заячьей трусости перед призраком уличной революции французских буржуа.

При такой обстановке вполне честное и мирное конституционное управление страной, примеры которого мы видим в Англии, в Бельгии, в Дании и даже в Италии—вряд ли и возможно. Очень может статься, что министр, который бы обнаружил неуклонную верность провозглашенным им принципам и строгую конституционную последовательность во всех своих действиях, не усидел бы так счастливо на своей зыбкой скамье, как усидел на ней Эмиль Олливье. Монтескье сказал, что каждый народ имеет всегда именно то правительство, какого он заслуживает, и нам сильно сдается, что этот афоризм вполне применим к правительству 2-го января.

Что же касается до Европы, то для нее министерство Оливье—быть может наиболее желательное из всех министерств, которыя могли бы возникнуть в настоящее время во Франции. Французский премьер—это теперь уже несомненно доказано— весьма мало смыслит в иностранной политике и еще менее интересуется ею. Покамест он будет стоять в главе правительства, от Франции вряд ли можно ожидать сколько-нибудь серьезного вмешательства в международные дела.

Такое вмешательство тем более невероятно, что и сам император Наполеон видел в нем не более как средство отвлечь внимание французов от внутренних событий. В настоящую минуту повелитель Франции уже изведал на опыте, что ему есть возможность и обойтись без такого убыточного «отвлечения». Он имел возможность убедиться, что против вражды в Империи оппозиционных партий весьма достаточно оружия той прозрачной свободы, которой угощает в настоящее время французов его первый министр.

Олливье сделал возможным дальнейшее существование Империи, и этим самым устранил необходимость нового ее вмешательства в европейские дела, необходимость, в которой одной и заключались вся возможность и вероятность подобного вмешательства в такое время, когда новая группировка европейских сил отняла у Франции всякую надежду на какие бы то ни было завоевания или территориальные увеличения.

По этим-то именно причинам мы не считаем возможным отнестись с доверием к распространившемуся на днях слуху о том, что будто бы император Наполеон собирается посетить, в самом непродолжительном времени, Эмс и принять участие в том загадочном съезде монархов, о котором с замечательным упорством не перестают толковать западные газеты.

Если б даже действительно в Эмсе происходило то политическое собрание, о котором идет речь, то Наполеону III-му вряд ли бы представлялась какая-нибудь надобность принимать в нем личное участие. На подобном съезде речь может идти только о германских делах, а серьезного влияния на эти дела в настоящее время Франция иметь ни в каком случае не может. Битва под Садовой и Никольсбургский мир положили конец возможности такого влияния, и государь, оставивший спокойно совершаться эти события, обнаружил бы совершенную непоследовательность, если б вздумал ныне воспрепятствовать их строго логическим и неизбежным последствиям.

Впрочем, еще решительно неизвестно, действительно ли происходит в Эмсе что-либо особенное, кроме дружеского свидания собравшихся там государей. Присутствие графа Бисмарка в упомянутом городе, без сомнения, факт довольно полновесный, но не следует однако ж упускать из виду, что при политических съездах обыкновенно присутствуют министры иностранных дел всех государей в съезде участвующих и что о прибытии в Эмс русского государственного канцлера даже нет и речи.

События в Италии продолжают представлять необыкновенную запутанность. Есть множество признаков того, что движение инсургентских банд, обнаружившееся там в последнее время—далеко не затихло. Еще недавно одна из таких банд пробовала прорваться в Пьемонт через Швейцарскую границу, и в самое последнее время получено странное известие из Вены о том, что в Истрии опасаются высадки итальянских волонтеров, а между тем итальянское правительство обнаруживает полнейшее спокойствие и не принимает никаких мер против этих инсургентских шаек, несмотря на то, что они повсюду провозглашают себя открыто враждебными савойской династии.

Все это, взятое вместе, не совсем-то ясно и заставляет предполагать, что происходящее ныне в Италии движение вовсе не принадлежит к разряду довольно привычных в этой стране затей небольшой группы крайних республиканцев, а находится в связи с более серьезными замыслами, в которых может быть принимает косвенное участие и само итальянское правительство, приготовляющее почву для событий, могущих последовать в Риме, после провозглашения тамошним псевдо-вселенским собором пресловутого догмата панской непогрешимости.

Об этом провозглашении однако ж до сих пор вовсе не слышно, хотя прошло уже две недели с тех пор, как прения собора о знаменитом догмате объявлены законченными. Римская курия в виду необыкновенной публичности протестов против упомянутого догмата, должно быть не решается увенчать так скоро свою смелую затею. Она медлит, и медленность эту объясняют желанием дождаться того момента, когда чрезмерные римские жары, наступающие обыкновенно в половине июня, выгонят из вечного города всех отцов собора, прибывших из менее жарких стран, из Франции, Германии, Австро-Венгрии и Америки.

Между этими-то именно епископами насчитывается наибольшее число оппонентов папской непогрешимости, между тем как сторонники ее состоят, но преимуществу, из епископов-миссионеров, да из епископов in partibus infidelium, проживающих постоянно в Риме.

Это большинство—народ привычный к тропическим жарам папской столицы и когда оно одно останется на поле битвы, принятие догмата можно будет, хоть и с грехом пополам, объявить единогласным... Вот до чего доходит дело, которое Ватикан с неимоверным бесстыдством осмеливается выдавать за дело, совершающееся по вдохновению Божьему!

На Иберийском полуострове дела тоже продолжают отличаться необыкновенной запутанностью. В Португалии творятся просто чудеса. Новый министр короля Дона Луиса, герцог Сальданья, на днях прервал всякие дипломатические сношения с Италией, грубо оскорбив ее представителя при Лиссабонском дворе.

По поводу какого-то представления сделанного этим дипломатом, Сальданьи объявил ему, что не желает иметь с ним никаких сношений, а обратится непосредственно к итальянскому правительству. Тогда представитель Италии потребовал своих паспортов и уехал из Лиссабона. Вслед за этим итальянское правительство торжественно заявило о догматическом разрыве своем с Португалией. О причинах, вызвавших весь этот дипломатический скандал, решительно ничего неизвестно.

В самой Испании дела идут с такою же запутанностию. Из последних известий можно однако заключить, что наши догадки о связи пронунсиаменто герцога Сальданья с замыслами на счет Иберийского союза—не лишены некоторой основательности. В заседании испанских кортесов, происходившем 30 мая, маршал Прим, заявив о неуспехе своем в четырех попытках найти кандидата на испанский престол, прибавил, что цель правительства относительно Португалии состоит в устройстве монархической федерации обеих стран, при чем каждая из них сохранит свою автономию.

Так как перед этим Прим заявил, что через три месяца надеется найти нового кандидата на престол и тут же прибавил, что он говорит не о герцоге Монпансье, то можно почти безошибочно предположить, что новая задуманная им комбинация состоит в провозглашении португальского короля королем Португалии и Испании на тех же основаниях, на каких Карл XV состоит королем Швеции и Норвегии.

Надо сознаться, что подобный личный союз двух соседних государств Аппенинского полуострова составляет наиболее удачное и в настоящее время едва ли не одно, применимое к делу, средство осуществить мысль об Иберийском единстве, составляющую прямое наследство торжества того принципа группировки народов по национальности, которому обязаны своим осуществлением идеи итальянского и германского единства.

Всемирная иллюстрация, № 75 (6 июня 1870 г.)

Еще по теме