ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

  25 августа 1870 года

Конец минувшей недели ознаменовался событием, беспримерным в летописях новейшей истории. 22 августа в 2 часа пополудни в Петербурге была получена телеграмма из Берлина, извещавшая, что под стенами Седана сдалась военнопленной вся армия Мак-Магона, шедшая на соединение с армией Базена, запертой в Меце германскими войсками, а вместе с этой армией сдался и сам император Наполеон, скитавшийся в последнее время по разным городкам и крепостям близ бельгийской границы....

Перед победоносными войсками короля Вильгельма сложили оружие целые восемьдесят тысяч французов. Остальные перешли в Бельгию, где, на основании обязанностей предписываемых нейтральным государствам международным правом, они были обезоружены и отведены во внутрь страны тоже в качестве военнопленных. Капитуляцию армии Мак-Магона подписал дивизионный генерал Вимпфен, принявший командование от раненого маршала. Сам император Наполеон сдался отдельно от армии, заявив предварительно своему победителю, что он передал все права верховной власти регентству, находящемуся в Париже.

Ход германо-франкской войны предвещал уже давно для Франции печальную катастрофу. События последних двух недель показывали ясно, что все хвастливые выходки французов имели единственной целью замаскировать свое опасное положение, но все-таки вряд ли кто ожидал, что развязка наступит так скоро и будет иметь столь неслыханно позорный для французов характер.

Целая армия сдающаяся на капитуляцию на другой день после того, как для нее сделалась очевидной стратегическая возможность осуществить задуманный ее полководцем план—это явление беспримерное в истории. До сих пор известная капитуляция австрийского генерала Мако, сдавшегося французам с 30-ти тысячным отрядом, считалась событием беспримерным по своей постыдности,—а ныне прах бедного Мако может быть спокойным. Потомки его победителей перещеголяли его во всех отношениях.... Они сдались в числе в полтора раза превосходившем численность его отряда, сдались, не сделав ни малейшей попытки прорваться сквозь окружавшего их врага.    

Сам Наполеон, отдавая свою шпагу прусскому королю, довершил впечатление этого события, объявив, что он сдается «потому, что не мог умереть», хотя всем известно, что со времени своей знаменитой победы над двумя прусскими батальонами в Саарбрюкене, где он стоял вместе с своим сыном на таком расстоянии от поля битвы, что «пули и ядра падали у его ног», император французов тщательно избегал находиться там, где французские солдаты бесполезно проливали за него свою кровь и где погибал цвет французской нации.

Надо однако же изложить хоть вкратце ход событий, приведший к беспримерной катастрофе 21-го августа (2-го сентября).

В прошедшей летописи нашей мы упомянули о том, что маршал Мак-Магон оставил шалонский лагерь в виду зашедшей вперед южнее Шалона армии прусского наследного принца. В то время, когда мы отдавали отчет об этом отступлении, можно было думать, что Мак-Магон, обманутый, может быть, наглым лганьем военного министра Монтобана, утверждавшего, что армия Базена вовсе не заперта германскими войсками в Меце, задумал двинуться к востоку на соединение с этой, уже потерянной для французов, армией.

Довольно ловким стратегическим движением на Реймс, а оттуда к востоку по направлению Органского леса, французский маршал сумел заставить пруссаков потерять на несколько дней его след; но это продолжалось не долго: образцовое устройство прусских разъездов скоро разрушило все планы Мак-Магона. Германские главнокомандующие получили самые определенные сведения о направлении, принятом французской армией, и с своей всегдашней быстротой и идеальной точностью переменили направление своих войск. Армия наследного принца прусского, остановив свое движение на Париж, тотчас же направилась на север, и от армий Штейнмеца и принца Фридриха Карла, стерегших Базена под Мецом, тотчас же отделились сильные отряды и двинулись на северо-запад, по направлению к Монмеди.

Это двойное движение было исполнено с такой удивительной точностью, что Мак-Магон, еще не переправившись через Маас, наткнулся на германские войска близ Бомона, неподалеку от пограничной крепости Седана. Здесь произошло трехдневное, кровопролитное для французов, сражение. Несмотря на то, что армия Мак-Магона имела сборный характер, что в ней было много новобранцев и даже подвижных гвардейцев, французы дрались отчаянно, но не нанесли врагу тех страшных потерь, которые отличали все предыдущие сражения. По отзывам прусских официальных телеграмм, правдивость которых доказана уже продолжительным опытом, потери германских войск в трехдневном бою под Бомоном были сравнительно умеренны....

Результатом этого трехдневного сражения (18,19 и 20 августа) было полное поражение армии Мак-Магона, который, потеряв 20 пушек, четыре картечницы и до 7000 пленных, отступил в Седан. Седан—весьма значительная крепость близ бельгийской границы. Она могла бы служить для французов пунктом весьма упорной обороны, если б была заранее снабжена надлежащим количеством съестных припасов. Но о таком снабжении не было и помину, так как в начале кампании, да и позднее, вовсе не предвиделось возможности удаления за стены Седана большой армии.

Запертая в эту крепость, французская армия, очевидно, не могла там долго держаться, но могла погибнуть по крайней мере славной смертью в попытке прорваться сквозь ряды окружавшего ее неприятеля. Но в памяти полков Мак-Магона еще свежо было воспоминание о недавнем поражении под Вёртом, да кроме того сам их начальник лежал раненый. Все это, взятое вместе, привело к поспешной капитуляции на самых невыгодных для французов условиях. Они сдались «на произвол» пруссаков, и в то время, когда французский парламентер подписывал условия капитуляции, пришло известие, что сам Наполеон находится в Седане и тоже сдается военнопленным прусскому королю...

При этом известии в рядах прусских войск загремела музыка, раздался знаменитый победный гимн «Неil dir in Siegeskranz» и вся окрестность огласилась восторженными криками победителей. Маститый Вильгельм, этот железный венценосный рыцарь, в течение целых пяти часов объезжал верхом свои ликующие полки и везде встречал доходивший до бешенства восторг.

После беспримерного события, происшедшего под стенами Седана, положение дел на театре войны состоит в следующем. У французов в настоящую минуту нет ни одной, правильно организованной, регулярной армии. Армия Мак-Магона—в плену. Армия Базена, запертая в Меце, сделала на днях попытку прорваться, но была отражена и снова приперта к стенам названной крепости.

Ей остается теперь или погибнуть там от недостатка жизненных припасов, или лечь до последнего человека в новых попытках прорыва, или же наконец последовать примеру армии Мак-Магона. Надо думать, что она решится на последнее. Губить напрасно остальную часть регулярной французскй армии—дело слишком страшное при своей бесцельности, и Базен вряд ли решится взять на себя страшную ответственность этой гибели. Во всяком случае развязки в этом пункте театра войны остается ждать уже недолго.

Что касается Парижа, то он за последнее время стал серьезно готовиться к осаде и ждет появления пруссаков под своими стенами. Если это ожидание исполнится, то французская столица недолго продержится перед торжествующим на всех пунктах неприятелем. Оборона Парижа была бы возможна только в том случае, если б его прикрывала сильная армия.

Парижане утверждают, правда, противное и клянутся умереть все до последнего, защищая свой город;—но это не более как эффектные фразы. Подвергнуть всем ужасам осады и уличной войны этот центр европейской роскоши, представляющий собой несметные капиталы, употребленные на его украшение,—было бы варварством, не оправдываемым никаким патриотизмом.

Париж, по сознанию самих французов, не принадлежит исключительно одной Франции. Он—достояние всей Европы, и французы не вправе губить его для одного удовлетворения своего личного самолюбия. Никто не виноват в том, что французская нация, добровольно подчинившись развратившему ее режиму второй империи, сама изготовила себе гибель, а между тем разорение и разрушение Парижа тяжело отзовется на всей Европе.

Мы уверены, что дело не дойдет до этого, несмотря на то, что по всем полученным здесь известиям в ту минуту, когда мы пишем эти строки, в Париже еще не обнаруживается ни малейшей склонности заключить мир. Известие о плене армии Мак-Магона и самого императора произвело на парижан, конечно, потрясающее впечатление. Бессовестное лганье Монтобана и его товарищей, утверждавших до последней минуты, что положение армии Мак-Магона превосходно, а армия Базена может выйти из Меца, «когда ей это заблагорассудится», так отвело глаза законодательному корпусу и большинству парижан, что они до последней минуты верили в возможность соединения Мак-Магона с Базеном.

Монтобану пришлось сознаться в своей лжи сразу, без всяких приготовлений. 22 августа утром, он в палате еще пробовал скрыть ужасную истину, и презренное большинство этого собрания помогло ему в этом, заглушив своими криками голос Жюля Фавра, требовавшего диктатуры для генерала Трошю, но вечером декорации переменились. Созванная в чрезвычайное заседание палата узнала наконец от Монтобана ужасную истину. Тогда Жюль Фавр снова взошел на кафедру и предложил—низложение Наполеона и всей его династии. Палата выслушала это предложение в мертвом молчании и отстрочила его обсуждение до следующего дня, т. е. до 23 августа.

23 августа с утра Париж находился в страшном волнении. Толпы народа предлагали диктатуру генералу Трошю, но он сначала отказался. Между тем в законодательном корпусе шли бурные прения. На предложения Жюля Фавра военный министр Монтобан отвечал контрпредположением учредить совет управления государством и национальной защиты из пяти членов, избранных законодательным корпусом, с тем, что он, Монтобан, будет наместником председателем совета.

Тьер предложил, с своей стороны правительственный комитет и созвание «как только позволят обстоятельства», учредительного собрания. Но, покамест шли совещания, зала заседаний наполнилась народом, требовавшим немедленного провозглашения республики. Произошла страшная суматоха, заставившая многих депутатов оставить собрание. Тогда Гамбетта, в сопровождении других депутатов левой стороны, вышел на улицу к толпе, в которой народ и национальная гвардия братались между собой, и провозгласил республику...

На другой день, 24 августа, официальная французская газета вышла уже под заглавием «Journal Officiel de la Republique Francaise» и объявила, что временное правительство составлено из президента генерала Трошю, облеченного полной военною властью для национальной защиты (короче, диктатурой) и министров: иностранных дел Жюль Фавра; внутренних дел — Гамбетты; военного-генерала Лефло; морского—вице-адмирала Фурришона; юстиции—Кремьё; финансов—Эрнеста Пикара; народного просвещения и духовных дел—Жюль Симона; публичных работ — Дориана; земледелия и торговли — Маньена.

Декретом нового правительства законодательный корпус распущен, сенат и государственный совут—уничтожены. Мэром Парижа назначен Этьен Арого, а полицейским префектом Кератри. В тот же день получено известие, что республика провозглашена в Лионе, Гренобле, Бордо и других городах.

Теперь еще рано решать, создаст ли провозглашение республики во Франции возможность для нее новой борьбы с германскими войсками, хотя французы от начинающегося ныне второго периода войны, на основании воспоминаний о 1793—94 годах, кажется, ожидают полной победы для себя. Мы считаем такой взгляд не более, как прискорбным заблуждением. Только слепые или добровольно обманывающие себя и других люди могут не видеть, что Франция уже истощила все свои силы.

В 1794 году она всей народной массой боролась против незначительных, сравнительно, союзных армий, полководцы которых были или люди совершенно неспособные, как австрийские генералы, или дрались неохотно, как герцог Брауншвейгский (прусский главнокомандующий). Регулярная французская армия была, правда, несколько раз разбита, но все же существовала и во главе ее стояли такие гениальные полководцы, как Маро, Гонс и Марсо.

Ничего подобного теперь нет. Регулярной армии у французов более не существует, их враги одушевлены великой идеей национального единства и ведутся вперед лучшими полководцами нашего времени; одна десятая всей французской територии уже в руках германцев; их аванпосты показываются в получасовом расстоянии от Парижа.

При таких условиях скорый мир составляет роковую необходимость. Правда, все показывает, что, уступая гнету германского общественного мнения, король Вильгельм вынужден будет предложить побежденным весьма тяжелыя условия. Эльзас и Лотарингия, по всей вероятности, отойдут к объединенной Германии и нейтральные государства не найдут возможным помешать этому, как не нашли они возможным помешать в свое время присоединению к Франции Савойи и Ниццы.

Необходимость такой уступки будет, конечно,тяжела для Франции, но что же делать с роковым ходом исторических событий? Этого хода не переменить ничем,— что должно совершиться—совершится, и надо только теперь желать одного, именно, чтоб неизбежная развязка стоила вперед как можно менее драгоценной человеческой крови, которой и без того уже пролито слишком много в эту ужасную войну, вызванную властолюбием, ныне низвергнутого с высоты своего величия, императора французов.

Что касается этого виновника всех бедствий, обрушившихся на Францию, то он, в ту минуту, когда мы пишем эти строки, находится на пути в Кассель, где ему назначен для жительства замок Вильгельмсгёе. Пленного Наполеона сопровождают прусский генерал и до ста человек его французской свиты.

Императорский принц, находившийся в последнее время в Авене (к северо-западу от Седана) умел избегнуть пленения пруссаками. Его, говорят, ухитрились провезти в Бельгию, где он и находится в замке князя Шимэ (сына знаменитой г-жи Таллиен). По международному праву бельгийское правительство обязано будет строго наблюдать, чтоб он (по последним известиям, принц находится теперь в Англии) не возвратился во Францию и вообще не выезжал из Бельгии. На это его обязывает нейтралитет. Что будет далее,—покажут события, которых ждать остается уже не долго.

Всемирная иллюстрация, № 87 (29 августа 1870 г.)

Еще по теме