ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

23 марта 1870 года

Наши предположения о подлинности текста адреса лифляндских дворян, напечатанного, как мы уже говорили в прошлый раз, в Аугсбургской «Аllgemeine Zеitung», к прискорбию, оправдались. Оказалось, что документ, напечатанный в этой газете, есть перевод—с несколько усиленными оттенками—русского текста подлинного адреса, привезенного в Петербург особой денутацией от лифляндского ландтага.

В настоящую минуту этот русский текст напечатан уже в «Правительственном Вестнике» и воспроизведен всеми прочими петербургскими газетами. Сличая его с переводом, сделанным этими газетами с немецкого текста, помещенного в «Аllgemeine Zеitung», мы находим полную тождественность, за исключением только того, что в русском тексте везде стоит слово «лифляндские учреждения», тогда как в тексте немецком речь идет о «лифляндской конституции», да известные «капитуляции» названы в русском тексте «аккордными пунктами».

Самая сущность официального русского текста — совершенно та же, что и текста немецкого. Адрес указывает на отступления, сделанные правительством от местных лифляндских «учреждений» и формулирует в трех пунктах сущность этих отступлений.

1-м пунктом он указывает на мнимое нарушение законов о веротерпимости, по отношению к лютеранской церкви в Эсто-Латышском крае,

2-м пунктом считает разделение местных присутственных мест на сословные и коронные и введение в последних русского языка, наконец

3-й пункт содержит в себе жалобу на то, что правительство, все изданные для Империи законы, признает с некоторого времени обязательными и для Лифляндии.

Эти оригинальные жалобы, на достойное всякого сочувствия стремление правительства водворить в Эсто-Латышских губерниях те же государственные порядки, при которых в нынешнее царствование так далеко двинулась вперед Россия, адрес считает законными со стороны лифляндского дворянства, по причинам, не менее оригинальным. В нем развивается теория ненарушимости договора, заключенного Петром I при вступлении в его подданство герцогства лифляндского и постановлений Ништадтского трактата, и на основании этих «ветхих деньми» документов отрицается право правительства распространить над Лифляндией законы, издаваемые им для прочих частей Империи. В самом конце адреса заключается всеподданнейшая просьба о «восстановлении права Лифляндин».

Таким образом притязания адреса сводятся на следующее:

1) Находя противным «лифляндскому праву» то положение, в которое правительство стремится поставить православную церковь в Эсто-Латышских губерниях, лифляндское немецкое дворянство требует, чтоб церковь эта, по примеру прежнего времени, оставалась в крае «равноправной» с лютеранским исповеданием.

2) Считая употребление немецкого языка, в присутственных местах Эсто-Латышского края, неотъемлемым правом, лифляндское дворянство отрицает права правительства употреблять для переписки и сношений свой государственный язык.

3) Признавая необязательность для себя законов, действующих во всех остальных местностях империи, лифляндское дворянство выставляет свою губернию каким-то отдельным, совершенно автономным государством.

Из всего этого видно, что появлявшиеся от времени до времени в русской печати толки о странных притязаниях немецких баронов Эсто-Латышского края, были, по крайней мере, по отношению к Лифляндии, еще очень далеки от истины. То, что русская печать считала нелепыми притязаниями и умствованиями нескольких агитаторов, в роде гг. Ширрена и Бокка, оказывается убеждением всей массы лифляндского рыцарства, от имени и по уполномочию которого подан занимающий нас адрес.

К счастью это, однако ж, вовсе не доказывает, чтобы вся лифляндская губерния разделяла мнения лиц, от имени которых подан адрес. Немецкое рыцарство составляет, как известно, во всем эсто-латышском крае весьма незначительное меньшинство и не уполномочено никем говорить от имени прочих сословий. Это не только не дозволяется ему законом, но, кроме того, еще противно здравому смыслу и современным теориям о правах большинства.

Подавая свой адрес, лифляндский ландтаг, очевидно, преступил пределы утвержденных за ним законом прав. Поступок ландтага носит на себе несомненный характер экстра-легальности и следует искренно радоваться благодушию правительства, которое, вместо всяких строгих мер, ограничилось только простым обнародованием курьезного документа, представленного ему лифляндским дворянством.

Подобное оглашение—самый лучший ответ. Единодушное неодобрение, с которым прочитан адрес ландтага в России и громкое заявление русского общества о неуместности притязаний лифляндского рыцарства, заставят, надо полагать, балтийских феодалов одуматься и понять, что невозвратно прошло то время, когда они могли, в силу некоторых особенностей своего местного устройства, уклониться от подчинения себя порядкам, действующим в остальной Империи.

Россия Александра II, с своим освобожденным и наделенным землей крестьянским сословием, с своими судами присяжных и земским самоуправлением—уже не та Россия, перед которой могли кичиться своей культурой балтийские губернии, с мнимо свободными батраками-крестьянами, с вотчинным управлением и средневековыми судами. Лица, подписавшие адрес лифляндского ландтага, отстают на целые пятнадцать лет в своих воззрениях на русское общество и русское государственное устройство.

Переходя к законодательным мерам правительства за последние семь дней, мы, прежде всего, должны упомянуть о начале важной фактической реформы в организации правительствующего Сената, вытекающей из введения реформы судебной. Известно, что этой реформой, вслед за введением новых судов, предполагалось упразднение департаментов сената, составлявших прежде высшие судебные инстанции.

Ныне такое упразднение уже началось. На днях состоялось Высочайшее повеление, которым предписывается с 1-го мая нынешнего года упразднить 8-й департамент Сената и дела его передать в 7-й департамент. Другая законодательная мера, о которой следует упомянуть, состоит в распространении на военные и морские суды закона о «привилегированных свидетелях», т. е. об особах, имеющих право—если они того пожелают—давать свидетельские показания на дому. Такое распространение помянутого закона следует, впрочем, считать простой формальностью в видах единообразия, так как практика показала, что сложная процедура дачи показаний на дому заставляет большую часть «привилегированных свидетелей» подчиняться общим порядкам.

В области иностранной политики, минувшая неделя может назваться неделей «парламентарных затруднений». Во Франции, в Австрии и в Испании, конституционным правительствам этих стран приходилось бороться с весьма серьезными препятствиями и борьба эта до сих пор еще не кончилась.

Во Франции затруднения возникли по поводу изменений императорской конституции, предлагаемых министерством Олливье, по внушению и почину самого императора. Составив проект сенатского постановления, отнимающего учредительную власть у Сената и возвращающего его народу, министерство прежде всего наткнулось на глухую оппозицию сенаторов. Французские отцы-конскрипты, конечно, весьма неохотно расстаются с прерогативой, которая одна только и давала им некоторое значение. Они спрашивают себя—что же им останется при новом порядке вещей? Министерство, на этот вопрос, конечно, ничего не отвечает, потому что, вероятно, и само не отдаст себе отчета, зачем нужен лишенный своих учредительных прав сенат и какую роль будет он играть в ряду учреждений измененной императорской конституции.

Но с оппозицией Сената министерство может быть и справилось бы. К сожалению, в последние дни оно наткнулось на затруднение другого рода. Император Наполеон, одобрив проект конституционных изменений, составленный министерством, настаивает на голосовании этих изменений путем плебисцита. Олливье и его товарищи, в этой торжественной мере, видят, кажется, какую-то ловушку, расставленную им вожаком прежнего министерства, нынешним президентом сената, Руэром. Сколько можно догадываться, они опасаются, что при помощи внушений префектов, еще не отвыкших действовать по старым преданиям, плебисцит будет иметь результатом неодобрение их проекта, а потому и настаивают на простом утверждении этого проекта сенатом. В то время, как мы пишем эти строки, последние известия из Парижа сообщают о начинающемся, будто бы, министерском кризисе.

Будет очень прискорбно, если известие это оправдается, потому что отставка Олливье и его товарищей может повести к самым печальным последствиям, особенно в такую минуту, когда подробности последних заседаний верховного суда в Туре сильно способствуют к раздражению умов по поводу исхода, который имел процесс принца Пьера Бонапарта. Действительно, члены верховного суда, как оказывается ныне, не сумели выдержать до конца того характера беспристрастия и достоинства, которого можно было ожидать от них, судя по первым заседаниям.

По мере того, как развивались судебные прения, все более и более обнаруживалась необузданность характера подсудимого и вместе с тем желание судей щадить в нем родственника императора. В последние дни дело дошло до комического. Президент Гландаз каждую минуту останавливал адвокатов гражданской стороны и в то же время оставлял без последствий самые неприличные выходки принца, который, между прочим, позволил себе грубо оскорбить адвоката Лорье, назвав его «демагогическим выкидышем».

Оправдание принца при таких условиях должно было вызвать и действительно вызвало весьма тяжелое чувство во Франции. Изгладить его может только удаление бывшего подсудимого из своего отечества. Ходят слухи, что император Наполеон настаивает на таком удалении, но принц противится и объявляет, что останется в Париже. Если это упорство продолжится, то дело кончится, по всей вероятности, изгнанием принца, так как французская конституция дает императору неограниченные права над всеми членами его семейства.

В Австрии конституционные затруднения достигли на прошлой неделе своего апогея. Цислейтанское министерство, желая сломить упорство славянских сеймов, отказывающихся (как например чешский сейм) посылать своих представителей в Имперскую Думу (Рейхсрат), вздумало предложить закон о прямых выборах в Думу там, где сеймы отказываются послать в нее своих представителей. Подобный закон был бы прямым нарушением прав, признанных за областными сеймами австрийской конституцией, и внесение его в Имперскую думу министерством, вызвало немедленно протест всех славянских членов ее. Как только заикнулся о нем министр внутренних дел, депутаты словенцев, поляков и русских галичан тотчас же оставили залу заседания, и отказались от участия в дальнейших прениях.

Их удаление повело к прелюбопытному результату. По австрийской конституции, заседания рейхсрата действительны только тогда, когда в них участвуют две трети всех, полагающихся по закону, членов. Эти две трети едва набирались доселе, вследствие отсутствия чешских и моравских депутатов, а ныне, с удалением словенцев, поляков и русских, узаконенного числа депутатов уже не оказывается, так что дальнейшие заседания Рейхсрата оказываются невозможными. Чем кончится эта комедия—трудно еще предвидеть, но она выставляет в ярком свете всю бесплодность попыток австрийского правительства водворить, хоть сколько-нибудь сносный, порядок государственного управления. Приходится признать, что Австро-Мадьярия «очарователя» Бейста, все-таки тот же географический термин, каким была она при его предшественниках.

Конституционные затруднения Испании выразились на этой неделе в неодобрении, высказанном кортесами министерству за то, что оно, следуя либеральным принципам отделения церкви от государства, исключило закон Божий из программы преподавания в народных школах.

Между тем в Италии правительство снова громко провозглашает этот принцип. По поводу сделанного ему в парламенте запроса, министр иностранных дел Висконти-Веноста, объявил на днях, что Итальянское правительство не намерено вмешиваться в решения Римского собора и ограничится только принятием у себя дома мер, нужных для того, чтоб эти решения не могли вредно влиять на дела Италии. Такое решение весьма благоразумно. Лучшим оружием против нелепых притязаний Римской курии будет, конечно, презрительное равнодушие к ним, а между тем в Риме папское правительство настойчиво добивается своей цели, не пренебрегая никакими средствами. На днях оно без церемонии выслало из Рима хорватского епископа Штроссмайера, который мужественно противился провозглашению догмата непогрешимости пап.

В решительности подобной меры, конечно, никто не откажет, но, спрашивается, какой авторитет будет иметь решение собора, после изгнания из него всех епископов, разделяющих образ мыслей монсиньо-ра Штроссмайера?

Всемирная иллюстрация. - СПб., 1870 г. № 65 (28 марта)

Еще по теме