ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

20 октября 1870 года

Нынешней войне суждено представлять собой  самых невероятных, самых необыкновенных по обыкновенной логике событий. Седанская капитуляция и плен Людовика Бонапарта, несмотря на всю громадность своего военного и политического значения, оказываются еще не последним словом стыда и унижения, на которое осудила Францию всем своим позорным прошедшим вторая империя...

Маршал Базен, главнокомандующий французской армией

В конце прошлой недели получено официальное прусское известие о капитуляции Меца и о сдаче всей армии Базена, и подробности этого события таковы, что они приводят в положительное недоумение каждого, их читающего.

Война. Общий вид лагеря в Кан-Сен-Мартен и форта Сен-Кентэн

Базен сдал Мец и отдался в плен со всей своей армией, без всякой видимой побудительной причины. Под стенами Меца за последнее время никаких серьезных сражений не происходило. Город и крепость не подвергались ни бомбардированию, ни штурму. Против них не было даже ведено правильной осады. Действия прусских войск ограничивались простым обложением.—Этого мало. Силы Базена оказываются гораздо большими, чем вообще предполагали не только в неприятельском лагере, но даже и во французских официальных сферах.

По всем известиям, доходившим из Меца, в первые дни после сражений при Гравелоте и Марс-ла-Туре, можно было предполагать, что силы, с которыми Базен был окружен и заперт в Меце, едва-едва доходили до 100,000 человек, так что, вычитая умерших от ран и болезней и больных, у него могло оставаться к последнему времени до 80,000 человек.

Война. Перевозка раненых в крепость Мец

Что такая армия не предпринимала никакой серьезной попытки пробиться сквозь окружавшую ее 200,000 армию, было может быть и странно, но отчасти понятно. Решительная вылазка, при подобной пропорции борющихся сторон, представляла серьезную опасность, и, прежде чем предпринять ее, начальнику слабейшей стороны позволительно было колебаться и задумываться. Французы хорошо понимали это и нисколько не сетовали на Базена за его бездействие, но еще превозносили до небес его «геройскую стойкость».

Что же оказывается ныне?... По сведениям, исходящим из официального прусского источника и, следовательно, имеющим в этом случае характер полной достоверности, силы Базена были гораздо значительнее, чем думали все. Капитуляция Меца отдает в руки пруссаков, кроме самой крепости, не тронутой ни одним прусским ядром, армию в сто семьдесят три тысячи человек, в которой насчитывается до 20,000 больных и раненых, и, следовательно, остается годных к делу солдат еще целых сто пятьдесят три тысячи!

Война. Форт Сен-Жульен в Меце

Полтораста тысяч человек хорошо вооруженной и обученной армии, засевшей в крепкой оборонительной позиции, сдаются противнику, едва едва на одну четверть своей численности сильнейшему их, и сдаются притом не после какого-нибудь решительного поражения своего, а при обстоятельствах, совершенно тождественных с теми, при которых они держались до сих пор, сдаются в такую минуту, когда их сопротивление уже начинало приносить плоды, когда зимовка под Мецом осаждающих этот город войск начинала становиться для них, заметно, тягостной, вследствие усиления болезней!

Подобное невероятное, небывалое в военных летописях, событие нельзя объяснить решительно
ничем, кроме измены главнокомандующего, и надо заметить, что сдача Меца во многом подтверждает слухи, ходившие в последнее время, на счет изменнических замыслов Базена. Позорный для французского оружия, факт этот произошел при обстановке, ясно доказывающей, что тут замешана какая-то бонапартистская интрига. Адъютант Базена, генерал Бойе, несколько времени тому назад, сумел, подобно Бурбаки, выбраться из Меца.

Евгения, императрица французов

Он посетил главную квартиру прусского короля в Версале, и затем ездил в Англию, где переговаривался о чем-то с императрицей Евгенией. Вслед за этими переговорами последовала сдача Меца.

Читателям были сообщены в свое время слухи о намерении Базена способствовать своей армией реставрации династии Бонапартов. Они, конечно, не забыли, что предполагаемый план маршала состоял в капитуляции, которая давала бы ему возможность выйти из Меца с оружием в руках и обратить это оружие против французской республики, с целью восстановления империи... На возможность подобной проделки намекали даже некоторые журнальные статьи. Известия, полученные доселе, об условиях, на которых произошла капитуляция Меца, как бы делают невозможным осуществление подобной дерзкой программы. Они говорят о сдавшейся армии как о пленной и, перечисляя ее состав, прямо выражаются:

«к нам в плен попали три маршала, 6,000 человек офицеров и т. д.».

Замечательно, однако ж, следующее обстоятельство: Базен дал согласие на капитуляцию утром 15 октября; самая сдача крепости должна была произойти через два дня, т. е. 17 октября, а 19-го числа еще не было получено в Петербурге никаких известий насчет того, при каких условиях совершилась эта сдача.

Так или иначе, но капитуляция Меца, но нашему крайнему убеждению, должна послужить сигналом к скорому окончанию войны. Французам отныне уже не остается более никакой надежды на то, что продолжительность сопротивления Парижа вызовет благоприятный для них оборот военных событий. В тылу германских войск, облагающих Париж и почти готовых к началу серьезной его осады, не остается отныне никакой серьезной опасности. Все крепости, обладание которыми гр. Бисмарк считал, во время феррьерских переговоров, необходимым для обеспечения за Германией одержанных ею успехов,—уже находятся в руках немцев.

Война. Вид крепости Мец с высоты птичьего полета

Двухсоттысячная армия, задерживаемая до сих пор под стенами Меца,—ныне свободна и большая часть ее (тысяч до 150,000) может невозбранно идти на подкрепление войскам, осаждающим Париж, между тем, как остальная часть (до 50,000) направиться на соединение с отрядом, предназначенным мешать образованию новой регулярной французской армии на юге и на востоке Франции. Очень может статься, что вдохновленный отчаянным геройством, Париж продержится еще несколько недель, но, в конце-концов, он все-таки будет взят, подобно Страсбургу.

Все эти соображения не могут не придти в голову каждому французу, и надо думать, что здравое их обсуждение убедит громадное большинство в печальной необходимости покориться силе обстоятельств, т. е. уступить тем требованиям, исполнение которых Германия считает непременным условием возможности заключения мира... Мы имеем весьма серьезное основание думать, что как только правительство народной защиты убедится в таком настроении большинства французского народа, оно поспешит заключить перемирие на предлагаемых ему условиях.

Если парижские и турские представители республиканской власти до сих пор отвергали всякую мысль о мире, сопровождаемом территориальными уступками, то они, как это нам известно из весьма достоверных источников, руководились в своей непреклонности более всего убеждением, что уступчивость будет для них смертным приговором в нравственном отношении.

До тех пор, пока существовала малейшая вероятность благоприятного оборота событий, вызванного упорством защиты, нынешнее французское правительство не могло согласиться на условия, предлагаемые Германией, хотя уже давно, быть может, поняло роковую необходимость подчиниться этим условиям. Ныне дело приняло другой оборот. Даже во французской журналистике, столь упорно старающейся держаться не только в одном  диапазоне с общественным настроением, но и несколько выше этого диапазона,—начинают появляться намёки на необходимость заключить мир, во что бы то ни стало и ценой всевозможных пожертвований.

С другой стороны, и в Германии начинает обнаруживаться некоторое нетерпение покончить как можно скорее. Падение Меца делает, по мнению многих, почти бесполезным взятие Парижа и это взятие признается даже иными вредным, потому что для созвания того учредительного собрания, которое, по сознанию гр. Бисмарка, может одно подписать прочный мир, необходимо сохранение этого правительственного центра в руках нынешнего правительства.

Вообще надобно заметить, что продолжение настоящего положения дел, приводя к дезорганизации правительственной власти во Франции, скорее не выгодно, чем выгодно для интересов Германии, заключающихся в возможно скорейшем окончании войны. Если б правительство народной защиты имело возможность безусловно подчинить своей власти всю Францию, то перемирие, заключенное с ним, имело бы решительный и серьезный характер. Теперь же этого, пожалуй, может и не случиться.

На юге Франции, в особенности же в Марселе, торжество партии «красных» республиканцев вызывает открытые стремления к сепаратизму. Дело идет ни более, ни менее, как об осуществлении преступной мечты провансальских сепаратистов 1793 года, т. е. об основании особой южной республики, отделенной Роной от северной Франции. В Марселе клуб радикалов уже приговорил к смерти Гамбетту, противящегося его стремлениям и открыто поднял знамя сепаратизма. Спрашивается, что будет, если турской правительственной делегации не удастся справиться с этим безумным мятежом? Ведь тогда и взятие Парижа не поведет к окончанию войны. Театр ее будет перенесен на юг Франции и борьба продолжится до тех пор, пока в южных департаментах останутся люди, способные носить оружие.

Возможность подобного оборота событий доказывает очевидную необходимость окончить войну как можно скорее. Германия вполне достигла своей цели. Эльзас и Лотарингия—в ее руках, французская армия вся в полном составе уже в плену. Остается только начать мирные переговоры, с серьезным намерением привести их к успешному исходу.

Никогда еще, во все время нынешней войны, не было столь желательно дипломатическое вмешательство нейтральных держав во франко-германскую распрю. Это вмешательство облегчит значительно дело для обеих враждующих сторон, дав им опорную точку для уступок, не вполне согласных с стремлениями разгоряченного общественного мнения. Французскому правительству народной защиты оно доставит средство сослаться на невозможность противиться требованиям всей Европы, а германским правительствам оно даст безопасное средство умерить в известной степени те требования, на которые вынуждает их германское общественное мнение и которые они, в своем благоразумии, может быть сами признают чрезмерными. Надо от души желать, чтоб нейтральные кабинеты поняли, что сами события неотразимо вызывают их в настоящую минуту на арену дипломатического посредничества.

Есть, впрочем, уже и некоторые симптомы приближения периода мирных переговоров. Г. Тьер,
взявший на себя почин их, уже получил от прусского короля свободный пропуск в Париж, где он должен получить окончательные инструкции от правительства народной защиты и с этими инструкциями явиться в главную квартиру короля прусского, в Версаль. Выбор г. Тьера для возложенной ныне на него роли—как нельзя более удачен.

Во время своей поездки к нейтральным дворам Англии, России, Австрии и Италии, знаменитый государственный человек имел возможность узнать с полной обстоятельностью, чего именно можно ожидать от нейтральных держав, и на каких именно условиях может надеяться Франция на их сочувственную поддержку. Устное сообщение всех этих сведений парижским представителям власти, конечно, поведет к усилению их сговорчивости, а дипломатическая опытность и сдержанность г. Тьера устранят те неудобства, которые представлял чрезмерно сангвинический характер Жюля Фавра в эпоху феррьерских переговоров. Все это заставляет нас надеяться на скорую развязку.

О том, в чем именно будет состоять эта развязка— покамест еще трудно догадываться. Самым простым исходом дела было бы, конечно, присоединение к Германии Эльзаса и Лотарингии, но подобная программа, как можно отчасти догадываться, признается не совсем то удобо исполнимой даже и в германских правительственных сферах. Официозные прусские газеты начинают выдвигать в последнее время иные комбинации. Они намекают на возможность сохранения за Францией Лотарингии, под условием срытия Меца и приобретения Германией от Голландии, за денежное вознаграждение (почерпнутое, конечно, из военной контрибуции, которая будет наложена на Францию), герцогства Люксембургского, с правом снова вооружить Люксембургскую крепость. При этой комбинации от Франции отойдет только один Эльзас, и об уступке Германии ее броненосного флота не упоминается ни слова.

Другая комбинация еще менее тяжела для Франции. Она состоит во взыскании огромной военной контрибуции (три миллиарда франков), в срытии всех французских крепостей в западных департаментах и в десятилетней нейтрализации Эльзаса и Лотарингии, с тем, что после этого срока жителям названных провинций будет предоставлено решить самим, желают ли они оставаться французами или хотят присоединиться к Германии.

Эта последняя комбинации, при всей своей относительной умеренности, вряд ли осуществима. Прямым результатом ее было бы обречь всю Европу на десятилетнее тревожное выжидание событий, которые должны окончательно выяснить положение объединенной Германии в Европе. Такой исход никак нельзя назвать настоящей развязкой, и Европа никогда, конечно, не согласится освятить своим согласием порядок вещей, обрекающий ее заранее на десятилетнее тревожное напряжение.

Комбинация, заменяющая Лотарингию Люксембургом, тоже довольно рискованна. Она втягивает в дело новую державу, до сих пор не причастную к распре, Голландию, и поселит, как в ней, так и в Бельгии, серьезные опасения за будущее.

Самый простой и естественный исход войны, по нашему мнению, состоит в таком договоре между Францией и Германией, который бы вполне и окончательно удовлетворял справедливые требования последней, обеспечивал бы единство Германии, доставил бы этому единству признание и гарантию всей Европы и сделал бы невозможными всякие дальнейшие столкновения по этому предмету.

Добиться такого исхода можно только на почве территориальных уступок или срытия французских крепостей, и если последнее не удовлетворяет Германию, то мы положительно признаем целесообразность уступки ей Эльзаса и немецкой части Лотарингии, хотя и вполне понимаем, что подобная уступка надолго низведет Францию на степень второстепенной державы и оставит в ней зерно неудовольствия, которое со временем может привести к новым столкновениям.

Это, однако, уже дело Германии. Если она признает удобным для себя перспективу новой борьбы за свое единство в более или менее отдаленном будущем—Европа не может ей мешать привить к себе подобный зародыш будущих тревог и волнений. Для остальных европейских держав даже будет отчасти и выгодно, если объединенная Германия выйдет из нынешней борьбы с такой «Ахиллесовой пяткой». Для них гораздо опаснее был бы другой исход, именно утверждение германского единства в нынешних пределах, потому что недавние события показали, до какого грозного единодушия может дойти эта нынешняя Германия.

Публицисты, восстающие против отторжения от Франции Эльзаса и Лотарингии, обыкновенно говорят, что это отторжение чрезмерно усилит Германию, в ущерб не только Франции, но и всей остальной Европе, и в тоже время утверждают, что названные провинции всей душой желают остаться французскими и ненавидят Германию.

Непоследовательность этих одновременных утверждений — очевидна. Если Эльзас и Лотарингия враждебны Германии—их присоединение к ней может только ослабить её; если же оно, напротив, её усилит, то, значит, эти провинции могут сделаться вполне германскими и позабыть о своем французском характере. Мы склоняемся скорее к первому предположению, и поэтому-то именно не видим причины, по которой Европа могла бы противиться территориальным приобретениям Германии, а вместе с тем не видим и достаточной причины, по которой Германии необходимо чрезмерно настаивать на этих территориальных приобретениях и тем затягивать войну, которая, при всех блестящих успехах германского оружия, все-таки тяжело отзывается на благосостоянии победителей.

Политические события в остальных государствах Европы не представляли за это время ничего особенно интересного. В Италии присоединение Рима до сих пор еще не привело к признанию этого города итальянской столицей. Он все еще управляется в качестве провинциального центра и вряд ли скоро последует перенесение в него столицы.

Во-первых, подобное перенесение обойдется слишком дорого, а во-вторых, и самый город еще не готов для него. Прежде всего необходимо установить в Риме такой порядок вещей, при котором присутствие папы в Ватикане не было бы помехой для правительственной деятельности светской власти, а этого вряд ли можно достигнуть, до тех пор, пока римский первосвященник не помирится с предлагаемой ему ролью свободного главы свободной церкви в свободном государстве.

Итальянское правительство, надо отдать ему справедливость, делает все возможное, чтоб поскорее достигнуть такого результата. Оно не только окружает Пия IХ-го царственным почетом, но еще и ставит его выше законов страны, изымая все его действия от подчинения этим законам. Ели б Пия IХ-го не окружали иезуиты, понимающие, что настал конец их царствования, он, конечно, скоро помирился бы с своим нынешним положением. По несчастью, престарелый папа находится совершенно во власти своих советников, и до тех пор, пока он жив, Рим вряд ли придет в достаточно нормальное положение для того, чтоб в него можно было перенести dе fасtо столицу Италии.

Всемирная иллюстрация, № 95 (24 октября 1870 г.)

Еще по теме