ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

  16 июня 1870 года

В начале прошлой недели обнародована одна из тех правительственных мер, в которых, под внешней формальностью, не имеющей, по-видимому, особенно важного значения, кроется внутренний политический смысл огромной важности...

Земля войска Донского, носившая свое прежнее имя с самого присоединения ее к московскому государству, переименована Высочайшим указом в «область войска Донского». Это переименование мотивировано потребностью единообразия в названиях всех частей Российской Империи и такой мотив кажется нам лучшим ручательством в том, что новая правительственная мера составляет важный шаг на пути полного объединения Донской области с остальными частями Империи, объединения, необходимость которого уже давно сознает вся интеллигенция войска донских казаков, понимающая, что ныне безвозвратно миновали те времена, когда жители берегов «Тихого Дона» имели некоторое основание дорожить иными особенностями своих общественных порядков.

Реформы нынешнего царствования так далеко подвинули вперед на пути гражданского благоустройства те части России, в которых они нашли уже полное применение, что все области, еще не пользующиеся благами обновленной гражданской жизни нашей, должны горячо желать и действительно горячо желают подойти поскорее под уровень общего русского права.

Такое желание вполне понятно и похвально, но его исполнение неразрывно связано с необходимостью поступиться местными особенностями областного гражданского строя. Правительство не может ломать и гнуть созданных им новых учреждений по смыслу различных местных прав, льгот и привилегий.

Это, во-первых, несовместно с его достоинством, а во-вторых, и нецелесообразно, так как идеал, к которому должно стремиться всякое законодательство, должен стремиться к возможно меньшей сложности законоположений и одинаково удобной применимости их ко всем частям государства.

Что правительство наше держится этих принципов—это несомненно доказывается фактами. В областях, где применение реформ в их цельном виде по той или другой причине считается преждевременным, к введению этих реформ еще вовсе не приступают, предпочитая сохранить на время старые порядки, чем заменить их чем-либо не совсем согласным с основными началами общего государственного устройства.

Из всех окраинных областей, до сих пор еще не тронутых реформами, бывшая земля, ныне область войска Донского, наиболее удовлетворяет условиям возможности скорого объединения с обновленной Россией. Область эта населена сплошь людьми безгранично преданными русскому правительству и много раз самым блестящим образом доказывавшими свою преданность. В политическом смысле донские казаки принадлежат к классу наиболее благонадежных подданных русского Царя.

Единственная причина, не допускавшая введения между ними новых судов, земства и т. д., состояла в особенностях их полувоенного устройства, и некоторых исконных сторон их быта. В последние годы сделано уже немало, чтоб уничтожить эти препятствия, и надо надеяться, что ныне, с переименованием земли войска Донского в область, дело пойдет вперед вполне успешно и приведет к результатам, которых горячо желает вся образованная часть казачьего сословия.

Другая правительственная мера, обнародованная на днях, составляет тоже весьма важный шаг вперед в деле развития у нас одного из наиболее необходимых, в образованном государстве, средств обмена мыслей и сведений. Долгий запрет, лежавший на учреждении у нас частных телеграфов, наконец снят. Железнодорожным компаниям и отдельным обществам разрешено проводить свои телеграфные линии и эксплуатировать их в свою пользу, подчиняясь только некоторым условиям, существующим повсюду, где существуют вольные телеграфы. Важность и плодотворность этой меры поймет всякий, кто хоть немного знаком с результатами полученными на западе от развития частных телеграфов.

В личном составе наших дипломатических представителей при иностранных дворах произошло, в последнее время, как уже известно читателям, несколько крупных перемен. На место умершего посла нашего при французском дворе, графа Штакельберга, назначен наш посол в Лондоне, барон Бруннов; на место барона Бруннова отправился наш посланник при Венском дворе, князь Орлов, а на этот последний пост переведен наш посланник в Афинах, г. Новиков.

Назначение г. Новикова почему-то очень не нравится австрийским официальным газетам. Они напоминают, что в Греции г. Новиков обнаруживал постоянно величайшее сочувствие к элинскому народу н правительству короля Георгия, и это ставится русскому дипломату в упрек!

Право, едва веришь своим глазам, читая подобные выходки. За кого же считают нас гг. австрийские официозные публицисты, если у них хватает смелости упрекать русского дипломата за такой образ действия, который со стороны дипломата австрийского вызвал бы, конечно, полное одобрение. Или русская дипломация только тогда может встретить сочувствие Австрии, когда, жертвуя самыми важными интересами своего отечества, она станет посвящать свои силы на угождение иноземным кабинетам, интересы которых враждебны нашим? Если так, то ни в Вене, ни в другой какой-либо западной столице нынешним дипломатам нашим нечего ожидать сочувствия. В их главе стоит государственный человек вовсе не расположенный посвящать свое драгоценное время на изучение того, что может быть приятно или неприятно к Сент-Джемсе, Тюильри или Шёнбрунне.

Впрочем, австрийским официальным публицистам и стоящему за ними кабинету отчасти простительно доводить до смешного выражение своего недоброжелательства к России. Дела монархии Габсбургов идут все хуже и хуже, и вновь приглашенный к этому неизлечимому больному врач, граф Потоцкий, подобно своим предшественникам, оказывается медиком решительно не понимающим той болезни, которую он столь самоуверенно взялся лечить.

Избирательное движение, происходящее в настоящую минуту в Австрии, обнаруживает, что надежда на успех для правительства очень плоха. Во всех цислейтанских округах открыто высказывается враждебность к австро-мадьярскому дуализму и стремление, во что бы то ни стало, добиться полной провинциальной автономии, т. е. обращения австро-мадьярии в федерацию старинных государств, вошедших в ее состав. Чехи, как всегда, стоят в главе этого движения и с свойственной, кажется только им одним, настойчивостью, требуют возвращения себе всех своих исторических прав.

На выборах защитники этих прав, известные под именем «Декларантов» (подписавших знаменитую декларацию о правах чешской короны), повсюду одерживают блестящие победы над правительственными кандидатами, а вожаки чешского народа, Палацкий и Ригер, высказывают, опять открыто, как в 1867 году, свое сочувствие к России. С их стороны это, конечно, может быть не более, как политический маневр, каким было и их появление в России в 1867 году, но народ чешский, слепо верующий каждому их слову, принимает их заявления на полную веру и сочувствие его к русским все растет и растет.... Как же после этого не сердиться австрийским публицистам из евреев и их вдохновителям из саксонских немцев.

Во Франции политические интересы продолжают вертеться вокруг болезни императора Наполеона. Болезнь эта, по-видимому, довольно серьезна, несмотря на успокоительные заверения правительственных газет. В течение нескольких дней государь французов не имел силы совершить обычный переезд свой в замок Сент-Клу, а когда наконец поездка состоялась, то она так утомила его, что он слег совершенно в постель и до сих пор не поднимался.

Замечательно, однако ж, что слухи об этом нездоровье Наполеона III далеко не производят того панического страха, с одной стороны, и тех преувеличенных ожиданий—с другой, которыми ознаменовалась болезнь императора прошлой осенью. Тогда с вопросом о жизни или смерти Наполеона казался неразрывно связанным вопрос о существовании самой империи,—ныне такая неразрывность, по-видимому, не признается доказанным фактом.

Сторонники империи обнаруживают гораздо более спокойствия, а враги ее потеряли самоуверенность своих ожиданий. Все это — прямой результат переворота, происшедшего с вступлением во власть Эмиля Олливье, и лучше всего доказывает, каких результатов может добиться императорское правительство, если оно, наконец, вполне искренно помирится с свободой.

К сожалению, до такого искреннего примирения еще довольно далеко. Недоверие к своим силам и своему влиянию на страну беспрестанно проскакивает в действиях французского министерства, несмотря на «блистательные» результаты плебисцита 20 мая. На днях в законодательный корпус представлена была петиция о разрешении принцам Орлеанского дома возвратиться во Францию.

Петиция эта представляла правительству превосходный случай обнаружить полное доверие к своей прочности и незыблемости. Возвращение Орлеанских принцев совершенно бы отняло от этой павшей династии обаяние и характер претендентства на французский престол. Здравая логика говорила, что Орлеаны, заявляя свое желание возвратиться в императорскую Францию, этим самым признали бы существующий порядок вещей. На их просьбу следовало согласиться немедленно и без всяких оговоров.

Дело принимает, однако ж, совершенно иной оборот. По последним известиям, правительство намерено противиться принятию петиции об Орлеанских принцах и предложить мотивированный переход к очередным делам, заявив, что возвращение Орлеанов «желательно, но пока еще преждевременно». Такой исход дела будет прямым сознанием еще существующих опасений за свою прочность и незыблемость, а в настоящую минуту подобное сознание— величайшая и едва ли поправимая неловкость.
    
Новое бельгийское министерство еще до сих пор не сформировалось. Король Леопольд II-й, по-видимому, колеблется передать власть в руки чистых клерикалов. Их нынешнему вожаку, барону де-Те, правда, было сделано предложение составить министерство, но он от него отказался. Теперь идет речь о бароне Анетене, личности, не принадлежащей, собственно говоря, ни к одной из двух бельгийских партий. Анетен—католик-либерал и этим самым не внушает особенного доверия ни католикам, ни либералам, вражда которых в Бельгии постоянно отличалась и отличается характером упорной непримиримости.

Между тем было бы весьма желательно, чтоб переходное положение дел кончилось в Бельгии как можно скорее. Недавние события в Вервье показали, что и в эту маленькую и благоденствующую страну нашли доступ происки той таинственной агитации, которую ведет, в последнее время, на всем западе международное общество работников, получившее в последние годы громкую известность под именем L'Internationale.

По поводу набора в местную милицию рабочие Вервье сделали демонстрацию, в сущности и невинную, но показывающую, что они находятся под чьим-то революционным влиянием; группы работников, попавших по тиражу в милиционеры, вздумали гулять по городу с красными знаменами, на которых была надпись: «жертвы налога на кровь» (этим именем социалисты называют, как известно, рекрутскую повинность). Во время этой прогулки распевалась «Марсельеза» и за ней следовали другия революционные песни. Местная полиция вмешалась в дело, стала отнимать знамена и арестовала нескольких демонстрантов. Остальные вступились за своих товарищей, произошла свалка, явились войска и дело кончилось весьма прискорбным кровопролитием.

Бельгийские газеты открыто обвиняют в этом печальном событии общество Internationale и они, кажется, правы. Опасное влияние этого общества на западных рабочих обнаруживается, за последне время, все с большей и большей силой; стачки повторяются ежедневно то там, то сям.

В Женеве, в Вене, в Париже, в Берлине деятельно ведут свою пропаганду члены опасного и таинственного общества. Фабрикантам и капиталистам пора принять свои меры, но им следует помнить, что меры эти будут тогда только успешны, когда в основу их ляжет серьезное и искреннее желание улучшить быт рабочих и исправить вековые несправедливости отношений капитала к труду.

Исход из грозящих потрясений—только на этой дороге, и если этого не поймут те, кому понимать надлежит, то лет через двадцать на западе произойдет такое грозное общественное потрясение, перед которым события 1848 года покажутся детской забавой.

Всемирная иллюстрация, № 77 (20 июня 1870 г.)

Еще по теме