ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

14 октября 1869 года

В прошлую пятницу, т. е. 11-го октября, Государь Император изволил возвратиться в Царское Село из Крыма. Сегодня, в 1 час по полудни Его Императорское Величество производит смотр войскам, в Петербурге и окрестностях его расположенным и принимает во время этого смотра, сына бухарского эмира и сопровождающее его посольство...

Возвращение Государя без всякого сомнения оживит нашу внутреннюю политику и выведет её из того застоя, в котором она находилась до сих пор. Надо помнить, что теперь в скором времени будет приступлено к разрешению нескольких, весьма важных вопросов этой политики, поставленных на очередь событиями последнего времени.

К числу таких вопросов прибавился на днях довольно неожиданно еще один, возникновение которого вряд ли казалось кому-нибудь возможным, хотя причина такого возникновения существует уже более чем шесть месяцев.

Читатели наши помнят, может быть, что весной нынешнего года нам приходилось беседовать с ними о мере, вводившей исключение в принцип равноправности перед судом всех русских граждан. Мера эта разрешала высшим сановникам и лицам, занимающим первенствующие должности в провинциях, не являться лично к допросам по судебным следствиям, а подвергаться этим допросам у себя на дому. Такое исключение мотивировалось важными для государства занятиями, от которых может в известном случае отвлечь упомянутых лиц необходимость явки перед лица агентов судебной власти.

Мы тогда же выразили надежду, что лица, получившие такое право, будут пользоваться им с крайней умеренностью и только в тех случаях, когда их важные занятия действительно не дозволят им явиться к допросу. При таком воззрении на дело нам, конечно, и в голову не приходило рассматривать в подробности неудобства, которые может повлечь, и для суда, и для допрашиваемых привилегированных лиц новый способ допроса, устанавливаемый помянутой мерой. Мы воздерживались от этого по той причине, что полагали неудобства эти совершенно уравновешиваемыми неотложной необходимостью подвергнуться допросу на дому.

На прошлой неделе произошло однако ж событие, снова обратившее внимание публики на меру, почти ею забытую, вследствие долгого неприменения её к делу.

В начале нынешней недели в здешнем окружном суде должно было рассматриваться весьма сложное и запутанное дело о фальшивом завещании покойного помещика Андреева. По этому делу замешано 11-ть человек, принадлежащих к самым разнообразным слоям общества. В числе свидетелей, имевших дать свои показания на судебном следствии, находился, между прочим, сенатор, князь Оболенский, бывший московский гражданский губернатор. Получив повестку о явке в суд для дачи показаний, князь пожелал воспользоваться привилегией, сопряженной с его званием и, в узаконенный срок, объявил, что намерен подвергнуться допросу у себя на дому. Таким образом являлась необходимость первого применения указа об особых правах высокопоставленных лиц, при даче свидетельских показаний.

Случаю угодно было устроить так, что на первый же раз пользование вышеупомянутым правом оказалось сопряженным с весьма важными неудобствами. Указ, установляющий это право, определяет и самый порядок допроса тогда, когда допрос этот приходится производить не судебному следователю или мировому судье, а суду уголовному. Он говорит, что в подобном случае допрос производится членом суда, в присутствии обвиненного, его защитника и двух посторонних лиц, обвиненным избранных.

Следуя букве этого указа, допрос князя Оболенского в его квартире должен был произойти при следующей обстановке. Обвиненных по делу о завещании Андреева—как мы уже сказали—11-ть человек. Каждый из них должен был явиться в сопровождении своего защитника и имел право привести двух посторонних свидетелей, что в общем итоге составляло 44 человека. Прибавив к этому члена суда, секретаря, прокурора, судебного пристава и священника для отобрания присяги, оказывалось, что князю Оболенскому приходилось принимать у себя на квартире 49 человек.

Известие об этом небывалом эпизоде было сообщено накануне некоторыми газетами, да еще, по ошибке, в преувеличенном виде, т. е. так, что можно было ожидать торжественного шествия суда, в полном составе и с присяжными заседателями, из здания судебных установлений на квартиру допрашиваемого свидетеля. В 11-ть часов 11-го октября, перед домом, где квартирует князь Оболенский (в Эртелевом переулке), собралась весьма значительная толпа народу. На подъезде стояли полицейские, а на дворе дома помещался взвод солдат, назначенных, как кажется, для смены конвоя, с которым имели прибыть арестанты.

В небольшой квартире князя приготовлено было на скорую руку помещение для члена суда, обвиненных, защитников и посторонних свидетелей. В начале двенадцатого часа явился командированный для допроса член суда с секретарем и объявил заседание открытым, но тут оказалось, по заявлению судебного пристава, что налицо не имеется ни прокурора, ни тех из обвиняемых, которые находятся под стражей. Вследствие этого заседание было закрыто и допрос отложен до другого раза.

Причину неявки прокурора и некоторых подсудимых «Судебный Вестник» объясняет следующим образом. По его словам, князь Оболенский, накануне допроса, заявил в министерстве юстиции, что он согласен подвергнуться допросу в здании суда, но не иначе, как в особой комнате, а отнюдь не вместе с прочими свидетелями. Заявление это, очевидно, несогласное с буквой указа, в силу которого князь отказывался от явки в суд, подало, однако ж, повод к уведомлению тюремного начальства и прокурора, что допрос на дому не состоялся, вследствие чего прокурор и арестанты не явились в назначенное время. Когда утром, в день допроса, председатель суда нашел не согласным с законом исполнить просьбу князя,—было уже слишком поздно для того, чтоб сослать вовремя отмену сделанного распоряжения.

Этот эпизод показал весьма осязательно, что пользование исключительным правом допроса на дому может быть сопряжено с значительными неудобствами для допрашиваемого, так что только в случаях действительной необходимости и невозможности поступить иначе, может это право быть применено на практике. Ныне стало уже ясным до очевидности, что огласка, сопряженная с простой явкой в суд, гораздо менее неудобна, чем огласка, которой почти неизбежно будет сопровождаться каждый допрос на дому. Надо думать, что все это поведет, если не к полной отмене столь неудобной привилегии, то к каким-нибудь мерам, которые еще более ограничат случаи, когда высокопоставленные лица будут иметь возможность воспользоваться ею.

Другой важный вопрос, стоящий на очереди — это обличение «Московскими Ведомостями» превратных будто бы толкований высочайшего повеления 26-го марта 1869 года, в северо-западном крае, о чем мы уже упоминали в нашей летописи.

До сих пор категорические обвинения московской газеты не вызвали никаких официальных опровержений и только газета «Весть» отвечала на них весьма мало доказательными статьями. Публика с нетерпением ждет развязки этого эпизода и полагает, что такая развязка не замедлит, так как в настоящую минуту в Петербурге собрались три главные деятеля северо-западного края, главный начальник его, генерал-адъютант Потапов, виленский губернатор, контр-адмирал Шестаков и попечитель виленского учебного округа, г. Батюшков.

Чтоб покончить с нашей внутренней политикой, упомянем еще, что на днях в Петербург ожидают прибытия великого подвижника юго-славянского дела сербского митрополита Михаила, пребывание которого в нашей столице, конечно, не пройдет бесследно для уяснения многих вопросов, касающихся всеславянской идеи.

Так, как мы уже коснулись этого предмета, то и упомянем кстати здесь о восстании сербов в Каттаро. Восстание это, как мы и ожидали, начинает принимать серьезные размеры. Инсургенты, усиленные, по слухам, сербами Боснии и Герцеговины, уже начинают производить нападения на горные далматинские города и притом не без успеха. Официальные австрийские депеши сознаются, правда, в этом весьма неохотно, но и сквозь их оговорки становится ясным, что подавить восстание будет не совсем-то легко.

В виду всех этих обстоятельств, мы, пока, воздержимся от всякой дальнейшей оценки возможных последствий каттарского восстания, тем более, что австрийская пресса, уже начала приписывать его влиянию фантастических русских агентов и рассыпается в таких клеветах на Россию, лучшим ответом на которые должно служить презрительное молчание.

О французских делах мы на нынешний раз не станем много распространяться. Мы пишем наше обозрение, как раз утром того рокового дня, в который французское правительство опасается серьезного взрыва беспорядков в Париже. Известие о том, чем кончится этот день — мы, по необходимости, должны отложить до следующего раза, а теперь ограничимся заявлением, что либеральная оппозиция с редким единодушием старалась все это время отговаривать народ от «несвоевременной» манифестации, а правительство с своей стороны пыталось предупредить ее намеками официозных газет на то, что законодательный корпус будет созван ранее, чем было решено прежде, а именно, к первым числам ноября. К каким результатам приведут эти обоюдные усилия — мы узнаем в непродолжительном времени, теперь же можно только желать, чтоб сегодняшний день, 14(26) октября, прошел без всяких потрясений и печальных катастроф*).

*) 26 (14) октября, по депешам, прошло в Париже спокойно и созвание корпуса назначено на 29 (17) ноября.

В Англии скончался на днях один из замечательнейших государственных деятелей, глава ториской партии, лорд Дерби. Блогородный лорд, несмотря на связывавшие его консервативные традиции, был человек весьма популярный в народе и соединял с высокой опытностью в государственных делах обширную эрудицию. Он перевел между прочим на английский язык Илиаду Гомера. В политике покойный был не особенно счастлив, но это скорей следует приписать теориям партии, во главе которой он стоял, чем его личным качествам. Имя, титул и место в палате лордов покойного наследует, по английским обычаям, старший сын его, бывший «лорд из учтивости» Стэнлей, Эдлерлей, ныне граф Дерби.

В Италии произошел министерский кризис, вследствие которого в число министров вступил молодой префект Флоренции, маркиз Рудини, довольно известный либерал. Появление Рудини в министерстве многими признается за симптом возвращения к революционной политике, цель которой — приобретение Рима и низвержение светской власти папы. Насколько это справедливо — покажут обстоятельства.

Императрица Евгения выехала из Константинополя в Египет. Пребывание французской государыни в турецкой столице было ознаменовано целым рядом празднеств, стоивших весьма дорого султану.

Увидим, какие-то проценты принесет эта щедрость его оттоманского величества на деньги... своих подданных.

Всемирная иллюстрация. - СПб., 1869 г. № 43 (18 октября)

Еще по теме