Великий гнев или великое кощунство

Среди политической бури, несущейся по России, голос патриарха, предавшего анафеме громадную часть населения (т. к. большинство трудящихся и  обездоленных —или сами—большевики, или «общаются» с большевиками), не остался заглушенным и незамеченным.

Об «анафеме» много говорилось и писалось, да и сейчас говорится и пишется достаточно, но мне хотелось бы, оставляя в стороне все вопросы, связанные с церковью и государством, остановиться на одном (мучительнейшем и главном), на вопросе о моральной ответственности тех, кто вызвал те реальные последствия, которые могут произойти от «нереальной анафемы».

А что «инициатором» анафемы было не одно лицо, что эта «анафема» была «привлечена» к политической борьбе целой группой лиц, и лиц, не имеющих отношения ни к Церкви, ни к религии, ни к Христу—в этом нет никакого сомнения.

Но, так или иначе, формально «анафема» прозвучала из уст патриарха.

И, говоря об этом предмете, в целях его самого широкого освещения, я постараюсь найти один язык и для верующих, и для неверующих и для любящих церковь и для равнодушных к ней.

Я на минуту забуду всю историческую пышность патриаршей власти и буду помнить одно: что патриарх, как бы то ни был он в глазах верующих поставлен высоко, «все-таки»—человек.

На этом сойдутся все,—и верующие, и неверующие.

Следовательно, там, в своих покоях, куда не долетает шум улицы, в своем уединении, чувствует же он, что может произойти, когда в разгоряченные политической борьбой сердца будет брошен факел религиозного раздора.

Чувствует же он просто по-человечески, по-стариковски.

Ведь, у каждого человека есть голос, который, хотя и заглушается тысячами других, громких, крикливых голосов, но который все же неумолимо слышен, если не все время, то в некоторые тихие, ночные часы.

И вот этот «ночной голос» не может не звучать в сердце патриарха, хотя бы помимо его воли.

А этот голос шепчет, что на свете миллионы измученных, угнетенных, обездоленных людей бросаются друг на друга по воле их правительств, преследующих преступные цели грабежа и насилия, и режут, колют, жгут друг друга...

Этот голос шепнет, что одни утопают в довольстве, а другие зимой, в жгучий мороз, ползают калеками, вымаливая копейки у привыкших к такого рода зрелищам прохожих... Этот голос шепчет, что Христос, во имя Которого он действует, скорее заглянул бы в крестьянские избы и рабочие кварталы, чем в пышные архиерейские палаты, если бы Он вторично сошел на землю.

О, этот «ночной голос» многое, многое прошептал бы еще, если бы его терпеливо прослушать, не заглушая другими, более шумливыми голосами...

Он бы шепнул также о том, что даже с «строго формальной» точки зрения, нельзя предавать «анафеме» тех, кто отдает свою жизнь неимущим.

Но предоставим этому «ночному голосу» звучать в сердце человека, который по своему положению, призван нести мир и успокоение...

В этом деле поражает особенно одно обстоятельство: почему эта «анафема» большевикам прозвучала лишь тогда, когда они посягнули на материальные богатства церковной аристократии?

Совершенно оставляя в стороне вопрос, почему представители официальной церкви не возвышали свой голос тогда, когда люди убивали друг друга на войне (это дело совести священнослужителей всех вероисповеданий), мы позволим спросить себя, почему церковный гнев прозвучал после того, как Народное Правительство решило конфисковать церковные имущества?

Тут же возникает вопрос о материализации духа.
Вопрос о скрытых целях анафемы.

И если это так, то для верующих здесь возникает вопрос уже не о великом гневе, а о великом кощунстве, ибо прикрывать именем Бога свои личные имущественные дела—есть величайшее кощунство.

Реакционные группы, соединившись вокруг церкви, делают последнюю ставку на эту церковь.

Не говоря, что для подлинной церкви это есть величайшее оскорбление, нужно помнить, что, твердя том, что будто церковь гонима, чтобы смутить народ и разжечь религиозные страсти, они сами не верят себе. На церковь никто не нападал. На ту церковь, которая состоит из верующих, готовых принести жертвы для своих ближних, на священников, молящихся в бедных деревянных церковках, раскинутых по всем углам России, нуждающихся, скромных, иной раз угнетенных высшей епископской властью.

На ту церковь, которая помнит о Христе и следует его заветам.

А тем, кто войдя в эту церковь, делается великим, сильным, имущим и желает забронироваться железною стеною догматов и формальностей, мы можем напомнить одно восклицание Того, Кого на словах они так почитают:

— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми. а внутри полны костей и всякой нечистоты!

Рюрик Ивнев.

(«Изв. Петр. С. Р. и С. Д.»).

Известия Вологодского губ. совета раб., солд. и крест. деп. 1918 № 052, 24 (11) фев