В Советской России

Из Петербургских писем

27 мая 1921 года.

Я мало пишу, но зачем писать, если ничего нельзя сообщить, кроме состояния собственного желудка или погоды. Попробую в этом письме отклониться от обычного содержания писем и рассказать нечто о том, как я понимаю современное положение в России и вместе с тем опровергнуть ваш пессимизм.

За истекший трехлетний период, начиная с 18 года, времени вашего отъезда, самым важным фактором жизни страны являлась бесконечная война на самых разнообразных фронтах — война эта закончилась победой большевиков, но победа эта во многих отношениях оказалась победой Пирровой, в причинах ее, конечно, смогут разобраться лишь историки будущего.

Война как раз помогла, и помогла очень сильно созданию «коммунистического» строя. Коммунисты в конце концов всю жизнь стали перестраивать по военному образцу. Население, хоть неохотно, но подчинялось во время войны всяким стеснениям и к концу ее очутилось в полной кабале. Вместе с тем война дала место всем бесполезным людям, непригодным ни к какому созидательному делу, бывшим за бортом старого режима. Кроме того война давала массу добычи, а на награбленное добро жить легко и приятно.

Но с другой стороны война стоила нам очень дорого — железные дороги износились окончательно и были истрачены почти все старые запасы; раньше мы думали, что их хватит лишь на несколько месяцев, на самом деле ими живут в России до сего дня и еще не истрачен золотой запас, на который сейчас частично будут жить не разбежавшиеся рабочие, потребляя заграничную пищу.

Социалистические мероприятия в промышленности привели к тому, что казенщина убила все, производство равно теперь от 10% до 1/2% старого и если считать, что много фабрик стоит, то можно смело сказать, что фабрично-заводская промышленность производит два-три процента от старого времени, или попросту говоря — ничего. Этими двумя процессами, то есть войной и падением промышленности, характеризуется жизнь города за это время. Таким образом остался единственный производящий класс — крестьянство, класс, который представляет собой действительную не паразитирующую Россию.

Большевики, города и армия ели все время даровой хлеб, уничтожая старые запасы. Вначале бездельный класс был страшно силен, в него входила вся старая армия, вернее та ее часть, которая потеряла корни, благодаря долгому отсутствию из дома, рабочие и всякая шушера, все они были хорошо вооружены и организованы. Все вместе взятое, считаясь и с идейной стороной дела, самообороной и т. д. (по моему идейную сторону, хотя она и противоречит Марксу, недооценивать нельзя) привело к тому, что с крестьян оказалось возможным драть жестокий налог, под названием — «отчуждения урожая для социалистического ведения хозяйства».

Конечно отбирали не все, иначе крестьяне должны были бы погибнуть, так как взамен они ничего не получали. Однако это хозяйничанье неизбежно должно было страшно отразиться на деревне— лошадей поотобрали, потому что был указан не предел бедности, а предел богатства— на известное количество людей полагалось иметь одну корову и прочее, излишки отбирались, но чтобы не было увеличения против нормы, крестьяне просто резали молодняк — жеребят и телят, чтобы ничего не отдавать.

В результате живого инвентаря нет, а мертвый истрепался, засев уменьшился, потому что ни у кого не было охоты работать даром на лентяев в городе. Следствием этого получилось постоянное недоедание в городах и постепенное рассасывание в деревню всех, кто имел в ней какие-нибудь корни за исключением  отъявленных большевиков. Таким образом слои населения, поддерживавшие большевиков, постепенно уменьшались. Процесс этот вследствие недорода и окончательной нехватки хлеба в настоящее время ускоряется самими большевиками, которые дают рабочим бессрочные отпуска и т. п.

Сейчас управляющая партия все больше и больше отходит и обособляется от народа, и скоро придет час, когда и своих будет трудно прокормить, создать же что-либо при чиновничьем социализме невозможно и выменять у крестьян хлеб не за что. В свою очередь, обозленные и голодные крестьяне, так как во многих хлебных губерниях голод, восстают, образуя либо пугачевские банды, либо казачью вольницу, которые совершенно непобедимы, так как это сам народ. Положение совершенно безвыходное, а власть сохранить надо. И вдруг открывается Америка — надо восстановить буржуазный строй, правда, для спасения и блага коммунизма, правда куцый, но все же типично буржуазный.

Ленин в своей новой брошюре пишет, что мелкобуржуазная крестьянская стихия есть лучшая почва для Наполеонов и контрреволюции, с этой стихией надо бороться, противопоставляя ей сильный и производительный капитал под  контролем правительства — государственный капитализм, концессии и прочее.

Своих буржуев было бы тоже не дурно пустить, но провести это трудно, потому что самая характерная черта коммуниста из низов (в 80% бывшего неудачника) это — страшная зависимость, и у такого коммуниста прежде всего встает вопрос:

«как он, буржуй, эксплуататор и подлец, посмеет жить лучше меня — господина»,

а так как это элемент, на который опирается власть, то действовать против его желагия нельзя и поэтому план просто невыполним. Иностранных дураков не находится, чтобы нести такой отчаянный риск, да и не будь риска, многое необходимо переменить, чтобы было возможно работать. Остается продать окраины и на это кормить свою компанию и солдат.

Все разговоры о крупных промышленниках остаются на бумаге, а крупные государственные заводы умирают. Но население не согласно вымирать, из положения выходить надо, поэтому рабочие и горожане превращаются в мешочников, ремесленников и рыночных торговцев, усиливая ряды мелкой буржуазии, и все, по словам самого Ленина, идет к одному концу. Хоть он и надеется изменить условия, но довольно невероятно, чтобы коммунист мог насадить крупную буржуазию. Государственное управление промышленностью, вместе с тем потерпело полный крах, в чем уже почти открыто признаются.

Теперь мы стоим на заре новой эпохи, когда власть, растратив старые запасы, сокращает штат своих,  содержимых на казенный счет, клевретов, окончательно отрывается от масс и для своего спасения делает отчаянные попытки выкрутиться хотя бы ценой всего своего идейного багажа—коммунизма. На буржуя, однако, можно опереться лишь тогда, когда он верит, что плоды его труда ему и достанутся, иначе власть не удержится. Сколько времени будет длиться эта переломная эпоха, сказать нельзя, но я уверен, что самое тяжелое, длинное, а главное беспросветное — позади.

В сущности наши с вами предсказания сбылись, но времени потребовалось гораздо больше чем мы рассчитывали, а случилось это потому, что нам и во сне не снились неистощимые богатства России, и кроме того мы не считались с необыкновенной гибкостью и выносливостью человеческой природы.

В будущем безусловно появится сознание своего «Я», как неизбежная реакция против подавления личности. Народился новый класс, правда мало идейный и весьма жадный, но с прочным сознанием своих интересов, на который может и должна опереться власть (даже большевики пытаются это сделать). Особенно сильно разовьется частная инициатива и энергия—люди закалились в борьбе с обстоятельствами. По этим причинам мне чужд ваш пессимизм, хотя я его хорошо понимаю, но нам здесь виднее.

Руль, № 185, 29 (16) июня