По материалам периодической печати за октябрь 1917 год.

Все даты по старому стилю.

Улица и революция

Петроград, 24 октября

Русская революция как будто вступает ныне в новый мрачный и жуткий фазис полного хаоса, и стадию тревожного, неопределенного ожидания, когда нет уже точки опоры, когда все становится вероятным и возможным в глазах перепуганного обывателя, когда страна безудержно несется по волнам исторической стихии. В такое смутное, жуткое время всплывают на поверхность политической жизни все низменные инстинкты, обыкновенно скрытые в социальном „подполье",— демагогия берет верх над сознательно-политическою деятельностью, политическое изуверство получает преобладание над здравым, трезвым расчетом. И именно в такие ответственные исторические моменты, когда историческая действительность оказывается несоизмеримой с человеческим умом и неизмеримой им, на сцену выступает в самоуверенном сознании своей силы все тупое и ограниченное, выступает „улица", тоже считающая себя вправе творить историю.

Господство у нас улицы, к сожалению, есть теперь факт неоспоримый. Несмотря на великую трагедию, переживаемую сейчас Россией и всем миром, несмотря на то, что история творит теперь свой высший суд над всем человечеством,—у нас не видно того сознательного, проникнутого чувством ответственности, отношения к вопросам современной жизни, которое, казалось бы, столь естественно сейчас. Значительная часть нашей прессы, по-видимому, вовсе не сознает тех обязанностей, которые на ней лежат в настоящее время,—она не сознает своего долга перед русским народом и перед историей. Число газет возросло неимоверно.

Но средний идейный уровень нашей периодической печати в общем значительно понизился за время революции. Желтые газеты размножились чрезвычайно. Они рассчитаны на вкусы улицы, на вкусы нервной и падкой к сенсациям масс. Они бойко торгуют революцией, черносотенством, корниловщиной, чем угодно... Демократизм ими понимается в смысле поклонения идолу толпы. Революция для них лишь исторический момент, богатый сенсационными событиями. С деланным, мнимо-революционным. истерическим пафосом они манят к себе улицу грязью газетной клеветы. грубой полемикой, пикантными и непроверенными новостями, разоблачениями, слухами всякого рода.

Они взывают к улице, будят ее инстинкты, играют на всех струнах ее души, не брезгая ни одной из них.

Понятно, что среди этих газет встречаются органы разных направлений и оттенков. Есть среди них газеты просто торгашеские, бульварные, по самому существу беспринципные. Есть другие более честные, но ослепленные политическим фанатизмом, увлеченные погоней за сенсацией, зараженные инстинктами толпы и ее психологией. Такие газеты способны иногда причинить стране величайший вред, даже когда они исходят, быть может, из благородных побуждений. Ибо им чуждо чувство умеренности, такта, им недоступна правильная оценка действительности. В кривом зеркале свойственного им сенсационного изложения и толкования явлений,—исторические события получают неестественно преувеличенные, уродливые формы. Как их патриотическое рвение, так и чрезмерный их революционный пафос,—одинаково легко могут сослужить России опасную медвежью услугу.

Здесь, в Петрограде вредное влияние газет, такого рода, особенно сильно дает себя чувствовать. Ибо из всех городов России Петроград легче всех поддается влиянию улицы и подпадает под ее господство. В нем, как в политическом и революционном центре России, больше всего простора для революционной и контрреволюционной демагогии и для нездорового, вредного политиканства. В нем, как в пункте, находящемся на периферии страны, не так сильно проявляют себя здоровые, подспудные течения коренной, крестьянской России, — они легко уступают место влиянию временных, непостоянных инстинктов неустойчивой, нервной, городской толпы. Вот почему здесь так легко возникают и распространяются всякие тревожные, зловещие и нелепые слухи, находящие себе, однако, благоприятную и подготовленную почву. Эти же слухи в свою очередь, еще более нервируют массу, еще более нарушают ее и без того неустойчивое, душевное равновесие.

Долг каждого из нас—бороться с влиянием улицы и оберегать от нее революцию. Ничто для революции не столь опасно, как именно это столь легко возможное и столь естественное вторжение в нее улицы; ничто не столь опасно для дела демократии, как подчинение ее психологии толпы. Бульварной прессе не должно быть места в свободной России. Обязанность литературных работников—сознавать всю громадность возложенной на них историей ответственности. Они должны сознавать, что в настоящий роковой исторический момент они являются идейными руководителями народа, его духовными воспитателями и его учителями в области политической жизни. Органы русской печати должны быть верными хранителями лучших заветов нашего литературного прошлого,—они должны сознательно и добросовестно исполнять свой долг перед русским народом и относиться к своему великому делу с надлежащей предусмотрительной серьезностью и истинным благоговением. Лишь в этом случае они действительно окажутся в состоянии выполнить свою задачу: стоять на страже революции и отечества.

Г. Геллер.

На рубеже

МОСКВА, 24 октября

Да, мы, по-видимому, доходим до кульминационного пункта нашей смуты. „Шатость в умах и сердцах - уже достигла степени невероятного, отвратительного „воровства". Неслыханное кощунство, совершенное над мощами святителя Ермогена двумя солдатами-дезертирами, далеко не случайно. В нем, как в капле воды отражается солнце, отразился весь ужас нашего времени. В ту великую смуту семнадцатого века озверевший безумец поднял свою святотатственную руку, вооруженную ножом, на святого патриарха; в теперешнюю смуту, три века спустя, опять-таки пьяное бешенство русских „воров" обрушивается уже на нетленные останки великого мученика-патриота.

Но мы верим, что, как тогда, так и теперь над нами бодрствует святитель, крестом осеняющий православную Русь, ниспосылающий благословение на тех, кто встает на спасение родины, и возглашающий анафему губителям России. День еще нескоро, еще не занялась заря, но копится народная скорбь, поднимается народное негодование, и ждет русское сердце своих вождей, своих Мининых и Пожарских, чтобы, объединившись под их стягом, идти на спасение святой православной Руси.

С одной стороны—обостряется смута. В Петрограде назревают события, являющиеся предвестником междоусобной войны. В среде правительства с неумолимой быстротою идет процесс разложения. Лучшим признаком его служит обнаружение истинного лица генерала Верховского. В своем безудержном карьеризме он примкнул к интернационалистом—иначе говоря, большевикам, то есть патентованным предателям. И это был военный министр! Куда же идти дальше?

Нам скажут: но ведь Верховского уже нет во Временном Правительстве. Да, его нет, но вот вам уже готовый кандидат в будущий состав министерства, который тогда образуется, если победит анархия. Теперь с той стороны уже есть свои излюбленные люди,—это Чернов и Верховский, селянский министр и министр интернационалист. Они ждут, что министерские портфели им сами скоро упадут в руки, как созревшие плоды.

Анархия мобилизует свои силы, „военно революционный комитет" приводить к своей присяге войска петроградского гарнизона, за то правительство Керенского пребывает в безнадежной прострации и усердно работает... языком, не предпринимая никаких решительных мер для предотвращения торжества анархических элементов. Страна залита все разгорающимся пламенем смуты. Анархия владеет городами, правит деревней, растлевает армию, стоящую на фронте, побуждает к диким эксцессам тыловые части, царь-голод уже среди нас, железные дороги скоро остановятся, чернь безумеет с каждым днем все больше и больше.

Но есть и кое-что другое. Уже в обществе произошел благодетельный сдвиг. Обычно говорят: общество правеет. Это неправда: просто напросто в обществе просыпается здоровое чувство благоразумия, чести, патриотизма, истинной государственности. Интеллигенция отрезвела, общество ясно сознает, что оно находится на краю гибели. Пока все бездеятельны, все пассивны. Никто еще не решается выйти на активную борьбу с царюющим злом, и долго ли продлится такое состояние—неизвестно. Весьма вероятно, что зло одержит еще много побед и достигнет многих завоевании, что все то, что мы переживаем сейчас, это лишь начало болезней. Но важно, что в атмосфере чувствуется оздоровление. Уже ясно намечается грань между элементами разрушения и элементами созидания. Когда-нибудь будет и толчок, которому суждено будет разбудить спящих и заставит взяться за дело спасения родины бездеятельных.

Будем же ждать. Господь, любя, наказует, чтобы вразумлением привлечь нас на путь спасения. Страшный случай московского неслыханного кощунства в высшей степени знаменателен: с той стороны уже доходят до последней грани, когда - нибудь должен же начаться и отпор. Он будет, он настанет в свое время.

"Московские Ведомости", № 236,  25 октября (7 ноября) 1917 г.

Еще по теме