Туркестанский изгнанник

(Из встреч  в Туркестане)

Проскользнуло в газетах в первые дни революции известие, что сосланный в Ташкент великий князь Николай Константинович возбудил перед Временным Правительством ходатайство о разрешении ему вернуться в Россию, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу.

Между тем, это—любопытная фигура умирающего быта и на ней стоило бы остановиться. Великий князь прожил в Туркестане почти безвыездно свыше 30 лет.

За что он был выслан в Ташкент, еще молодым гвардейским офицером, определенно никто в Ташкенте не знал. Говорили о рассеянном образе жизни великого князя в Петербурге, о его либерализме, неприятном двору, упоминали о том, что, как внук Константина Павловича, ом был бельмом на глазу у "сфер", упоминали даже о его женитьбе на дочери оренбургского полицеймейстера.

Какая из этих версий справедлива, утверждать не берусь, полагаю, что и сами авторы версий не были убеждены в справедливости их.

Дарья Елисеевна Часовитинова

Женитьба же Николая Константиновича на дочери оренбургского полицеймейстера состоялась уже после его ссылки. Супруга его нашла несуществующий в России титул маркизы Искандер. Брак ее с князем в последние двадцать лет, был чисто фиктивным, открыто же князь жил с оренбургской казачкой Дарьей Елисеевной Часовитиновой и имел от нее детей—двух девочек.

В последнее годы, я говорю о 1912—16 годах связь эта была известна не только Ташкенту, но и всему Туркестанскому краю, который живо интересовался всем, что касалось высокого изгнанника.

Маркиза же Искандер вела отшельнический образ жизни, по месяцам никуда не появляясь из дворца.

О прежних, молодых годах великого князя в Ташкенте я несколько раз беседовал с бывшим ташкентским полицеймейстером Седовым.
    
По словам Седова, он в первые двадцать лет ссылки князя был приставлен к нему в роли, как он выражался, няньки. Приставлен он был к этой роли предписанием из Петербурга, которое гласило, что Седов обязан удерживать князя от всяких необдуманных поступков, придумывать для него развлечения, не забывая, однако, что князь—особа Императорской фамилии.

Предписание имело в виду необузданную натуру Николая Константиновича и скуку, на которую он был обречен, живя безвыездно в Ташкенте. И действительно: Ташкент и в последние годы представлял из себя глухую провинцию, а Ташкент 30 лет назад—это был форменный медвежий угол. На какую же полнейшую бездеятельность и отсутствие каких-либо развлечений был обречен блестящий гвардейский офицер, заброшенный судьбою в это гиблое место!

Отсутствием каких-либо впечатлений, тоскою по прежней петербургской жизни и объясняет Седов те трюки, что, от времени до времени, наблюдались со стороны князя. До известной степени повинна была в этих трюках и не знающая удержу экспансивная натура князя.

— Верите ли,—говорил мне Седов,—порою страшно становилось, до чего он дойдет; бывали минуты, когда пахло уголовщиной, но проходила минута и на месте человека, которого, казалось, ничем не сдержать, вы видели мягкого, отзывчивого к всякому горю, человека.

Вот вам один из фактов.

Подрядчик малярных работ, работавший во дворце, представил князю баснословный счет, в котором не было и половины правды. Князь вскипел.

— Седов, подай мне его!

Я отправился за подрядчиком.

Последний, не будь дурак, услышав о надвигавшейся грозе, не помню уж под каким предлогом, скрылся от меня и уехал в Самарканд, а потом и дальше. Искали его целый месяц. Наконец, как сейчас помню, во время первого завтрака Николая Константиновича, подрядчика привезли и заставили ждать в комнате рядом с столовой.

Я доложил князю.

Как бомба вылетел он в комнату, где злополучный подрядчик ждал решения своей участи. У князя в руках была нагайка. Еще минута—и могло произойти несчастье, вполне возможное при физической силе Николая Константиновича, но энергия отчаяния помогла бедному подрядчику.

— Ваше Императорское Высочество, - заговорил он прерывающимся голосом:—ведь вы же сами часто говорите: кто старое помянет—тому глаз вон!

Князь остановился, и через секунду разразился хохотом.

— Седов, дай ему сто рублей за то, что умница!

И все было забыто: и старый, безбожно составленный счет и подрядчик получил, ни за что, ни про что, сто рублей.

И так во всем.

А вот еще факт, переданный мне тем же Седовым и характеризующий князя несколько с другой стороны.

За Ташкентом строили дачу для Д. Е. Часовитиновой. Все было уже готово, лишь плотники заканчивали забор и арку перед главным входом. Князь приехал посмотреть. По-видимому, был доволен.

— А что теперь будете делать, ребята?—обратился он к плотникам.
— Искать работы, Ваше Высочество.
— Ломай забор—сделаете иначе, а как—узнаете завтра.

Целых два месяца строили и перестраивали забор, пока в плотниках не заговорила совесть, и они не объявили, что нашли работу.

Находились люди,— прибавил Седов,—которые и этот поступок великого князя склонны были истолковать самодурством, но я лично отношу его к природной доброте Николая Константиновича.

Любопытна фигура самого Седова.

В бытность полицеймейстером Ташкента, он обложил всех сартов следующим побором; родится сарт—полицеймейстеру два рубля, умирает сарт—полицеймейстеру два рубля, женится сарт—полицеймейстеру два рубля.

Так и велось, пока не дали знать в Петербург, там дела не расследовали и не отстранили Седова от полицеймейстерства и он остался лишь „нянькой" при великом князе.

А пока шла переписка и расследование —времени прошло не мало, ибо Оренбург-Ташкентской ж. дороги тогда не существовало, и Седов нажил на рождающихся, умирающих и женящихся сартах изрядный куш.

Я, лично, знавал Великого князя в период от 1911 до 1916 года. В то время ему уже было за 60 лет.

Очень высокий, худой, жилистый, как все Константиновичи, гладко выбритый, с крупными чертами лица и совершенно голым черепом он представлял характерную фигуру. Держался он на редкость стройно, как юноша.

Обычный костюм князя—самая простая тужурка и круглая киргизская шапочка. Зимой костюм дополняла Николаевская шинель.

Но нередко можно было встретить летом Николая Константиновича в рейтузах, сартовских сапогах без каблуков и красной кумачовой рубахе.

Тут приходится сказать о странной, какой-то болезненной любви его к красному.

Самого его, повторяю, часто можно было встретить в красной рубахе, весь штат его прислуги одет в красное, все дома его, в Ташкенте, равно как и решетки перед ними, выкрашены в красный цвет, и дворы усыпаны красным песком.
    
Это дало повод многим из доморощенных местных политиков утверждать, что великий князь и сам по натуре „красный", но никаких более веских соображений у них по этому поводу не было.

Жил князь в своем, хотя и одноэтажном, как почти все дома в Ташкенте, но очень обширном дворце на Романовской улице, названной так в его честь. Дом окружал огромный двор, представлявший, в то же время и лучший в крае зверинец. На свободе купались там в бассейнах медвежата, возились на ветвях обширного сада мартышки, важно выступали павлины, десятками сновали кролики, среди которых можно было наблюдать очень редкие экземпляры желтых и голубых.

Во дворце были собраны ценные туркменские вазы, текинские, киргизские и ташкентские ковры и целый ряд любопытнейших предметов из утвари и домашнего обихода старого Ташкента.

Некоторое время, раз в неделю, дворец открывали для обозрения публики, но когда последняя стала воровать - доступ публике прекратили.

Князь жил в городе простым гражданином, чуждый всякой пышности, очень доступный и милый в обращении.

— Если бы я мог получить все мои деньги, с грустью сказал однажды он мне,—я бы сделал из Ташкента маленький Париж, но я под опекой и мне выдают лишь двенадцать тысяч в месяц.

И, в зависимости от имевшихся у него средств, он делал для края все, что мог. Орошал безводную голодную степь, построил целый поселок с дешевыми квартирами для бедных, который получил название княжеского поселка, выстроил в Ташкенте два кинематографа.

Весь Ташкент знал и любил князя, которого так и называли „наш князь". Я, лично, не могу представить себе Ташкента без великого князя Николая Константиновича. Да и он сжился с местом своей ссылки так, что неоднократно намекал, что не покинет его ни в коем случае, если будет иметь к тому возможность.

Однако, вскоре после переворота в газетах промелькнуло известие, что князь ходатайствовал перед Временным Правительством о разрешении ему вернуться в Петроград. Какие причины его к тому побуждали—неведомо. Но больше о нем—ни слуху, ни духу.

А. Петрович.

Донская волна 1918,  №13