„Товарищ" Гутор
(Из записной книжки журналиста)
Первая встреча моя с генералом Гутором, продавшим свою шпагу вместе с офицерской честью Лейбе Бронштейну, состоялась в Козове, в Галиции, где была ставка командующего Юго-Западным фронтом в начале нашего, печальной памяти, наступления в июле 1917 г.
Думаю, что не ошибусь, если скажу, что побуждения, заставившие генерала Гутора пойти на советскую службу, были одинаковы со всеми офицерами генерального штаба, процентное отношение которых в несколько раз превысило число заурядных офицеров, давших красной армии известные порядок и организацию.
Эти побуждения одни: - карьеризм.
С этой целью Гутор с самого начала революции стал подделываться к Керенскому, искать популярности среди солдат, и, тем более, солдат комитетчиков и комиссаров, щеголял своей демократичностью, и, среди офицеров, любил прихвастнуть о своей, якобы, давнишней революционности.
Командование его фронтом, собственно говоря, заключалось в том, что он по нескольку раз в день говорил с Керенским, поезд которого стоял тоже в Козове, в балке, неподалеку от поезда самого командующего, ездил на автомобиле к не желающим идти в бой солдатам, часть которых расположилась в том же Козове, уверял комиссара фронта, грузина Гобечиа, в своей преданности революции, Керенскому и Савинкову, и слегка иронизировал над верховным главнокомандующим, генералом Брусиловым.
Весь труд по командованию и по распределению частей лежал на начальнике штаба, генерале Духонине, сидевшем в своем вагоне над картами день и ночь, даже тогда, когда 6удущий бронштейновский главковерх давно преспокойно спал в своем отделении.
Меня всегда поражала громадная разница во внешности этих генералов. Насколько Гутор казался беззаботным и веселым, точно все еще продолжал праздновать торжество революции, настолько же Духонин был серьезен, даже мрачен, задумчив и сосредоточен.
Печальная картина армии, конечно, была ясна обоим генералам. Но если Духонин, просиживая ночи за картами, будил в себе веру в какое-то чудо, которое может спасти армию от неизбежных разгрома и развала, то Гутор просто махнул на это неизбежное зло рукой, и думал только о себе, рассчитывая, что от России все же останется кусочек, где найдется для него, Гутора, горячий пирожок с маслом.
В Козове в слободке, под самым носом командующего, стоял какой-то пехотный полк, к которому Гутор раз было сунулся вместе с Керенским, а раз один. Оба раза и главноуговаривающий и просто уговаривающий были освистаны, и Гутор преспокойно махнул на них рукой.
А, между тем, эти революционные солдаты, напиваясь пьяными, изредка даже постреливали из слободки в вагоны своего командующего.
Нужно было вмешательство самого Керенского, чтобы Гутор решился, наконец, приказать одной ударной части окружить ночью слободку и арестовать бунтовщиков, но это приказание, отданное в секретном приказе все-таки, исполнено не было.
Гутор опять промедлил; началось и позорно окончилось наступление у Бжезан, потом произошел грандиозный взрыв в Козове и разгром бунтовщиками всего местечка; Гутор со своим поездом тронулся по направлению к Тарнополю, где и закончилась его карьера при Временном Правительстве.
Комадующим Юго-Западным фронтом был назначен генерал Корнилов.
Гутор исчез с фронта, и недавний наперсник его излияний в верности революции Гобечи, Санхо-Панчо Савинкова, как его называли, презрительно отбивался:
— Це-це! Что там Гутор? Его даже в писаря к себе в управление я бы не взял.
И, как и всякий грузин, хвастливо повторял, расчитывая, что его слова попадут в печать:
— Я настоял перед Савинков, чтобы Гутора убрали!
.................................................
Разгром и развал армии совершился. Начались первые признаки гражданской войны, главари совнаркома спешили ликвидировать, как бы то ни было, дело с немцами, и Троцкий, забыв, что он истинный творец Брестского мира, превратился в оборонщика и в первый раз заговорил об обороне социалистического отечества.
Шутка ли, отдав немцам на миллиарды рублей вооружения, снаряжения и прочего, разложив армию, Троцкий заговорил даже, впрочем только у себя дома, о возможности новой войны с немцами, против чего горячо возражали ему другие Нахамкесы; но вопрос об армии был решен, и Лейба, новый главковерх, энергично принялся за дело.
В Москве было организовано высшее военное совещание, в котором сразу появились генералы и офицеры генерального штаба.
Для них был предоставлен, как будто даже по иронии, специальный поезд на Брестском вокзале, устроенный совершенно по типу поездов главнокомандующих на фронтах, и в нем-то и появились первые изменники-перебежчики из сливок нашего офицерства.
В то время мне пришлось случайно познакомиться с полковником генерального штаба Леонидом Александровым, который явился в нашу, незакрытую тогда еще большевиками газету, с предложениями своих услуг по части информации этого совещания, в котором он принимал участие.
Редакция поручила мне посетить этот поезд-мышеловку Троцкого для офицеров генерального штаба.
Благодаря содействию Александрова, мне это вполне удалось, и я был принят в салон-вагон, в котором за бумагами и картами сидели несколько человек в тужурках без погон, но, тогда еще с офицерскими георгиевскими крестами на груди.
Все они бывшие .... генералы.
К сожалению, у меня нет под руками моей записной книжки, в которой я записал фамилии этих генералов, но помню, что главный из них был с польской фамилий, чуть ли не сам Клембовский.
Встретили они меня несколько смущенно, и, видимо, были не совсем довольны моим посещением.
— России, кто бы ею ни правил,—заговорил председатель, будем называть его так,—нужна армия. Мы, как профессионалы военного дела, приглашены создать эту армию, и потому работаем на благо России.
Вы, вероятно, этим вопросом и интересуетесь?
— Совершенно верно, ваше превосходительство, —нарочно титулуя его, ответил я. Но мне хотелось бы знать, какую Россию вы подразумеваете, советскую или иную?
— Мы этого вопроса не разбираем и его не касаемся,— ответил он.—Это дело политики, а мы, повторяю, аполитичны.
Но его бывшее превосходительство не смотрел на меня, все-таки, когда говорил эту фразу.
— А если эта армия будет направлена для гражданской войны против своих?
— Почему непременно для гражданской войны?—с раздражением в голосе произнес он.—У нас на носу опять война с немцами, которые не хотят подписывать мирного договора. Нужно создать армию. Вы видите на нас кресты,— и он дотронулся до своего Георгия—ведь это показывает, что мы дрались за Россию и любим ее.
Спрашивать дальше было бесполезно: все было понятно и так.
Я спросил только:
— Но как же вы создадите армию без дисциплины?
— Не беспокойтесь, дисциплина будет, и самая строгая,— получил я ответ.—Это было наше первое требование к Троцкому, когда он призвал нас к воссозданию армии.
Итак, вот кому обязана красная армия своим созданием, а Россия гражданской войной, сотнями тысяч трупов, эпидемиями, голодом, разорением и всеми прелестями коммунизма.
Троцкий позвал—и они пошли.
Раздался телефонный звонок. Председатель взял трубку.
— Говорил ли я с генералом Гутором? Говорил. На днях сообщу его окончательный ответ? Что? Да, да, вероятно. Вы заедете сами? Прекрасно. Жду. Кстати, наш автомобиль испортился. В совнарком? Хорошо. Об этом не могу сказать, у меня, сейчас посторонние. Позвоните через четверть часа.
Я встал и раскланялся.
— Не знаете ли, с кем говорил сейчас по телефону председатель?—спросил я у Александрова.
— С Троцким,—ответил он.—Троцкий страшно нами интересуется, и звонит в день по телефону раз пятнадцать, а часто приезжает и сам. Хотите, останьтесь, познакомитесь и с ним, он может быть вам полезен как журналисту.
Но я отказался от этой высокой «чести».
В тот же день, на Никитском 6ульваре я встретился и с генералом Гутором.
Он узнал меня и протянул мне свою искалеченную в боях руку.
— Ну как, поживаете?—спросил он меня.
— Пока большевики не закрыли еще нашей газеты,—ответил я,—но уже успели оштрафовать ее на двести пятьдесят тысяч!
— Да, это неприятно,—ответил он, и, меняя разговор, сказал:
— А я, вот, о пенсии хлопочу. Не на что жить, батенька!
— А я сейчас из высшего военного совещания,—сказал я.—Там ваша фамилия упоминалась. Не пойдете ли в новую большевистскую армию?
— Вот как?—притворился он удивленным.—Не слыхал про совещание, разве есть такое? Поступать на службу пока не думал. Хе-хе-хе... Ну, до свиданья, а вы все по разным совещаниям? Ну, всяческого успеха.
Он сделал несколько шагов, но вдруг остановился и, обернувшись ко мне, спросил:
— Вы вот очень осведомлены,—не слыхали ли, говорят, что генерал Брусилов поступает к большевикам на службу?
И, получив отрицательный ответ, заковылял дальше.
В тот же день я встретил еще одного генерала Гришинского, бывшего в Ставке, после убийства Духонина, генерал-квартирмейстером, уже при большевиках и Крыленко.
Тогда он оправдывался желанием «спасти» оставшееся в армии военное имущество.
— Что поделываете, генерал?—спросил я его.
— Служу,—ответил он.—Пока в штабе округа, в качестве советника...
И прибавил смущенно:
— Жить нечем.. поневоле!
— А про генерала Гутора не слышали?
— Слышал. Его приглашают, но он хочет на первые роли. Кажется, поступает.
Так эти генералы продали себя и предали Россию, и я потом слышал остроту, приписываемую Троцкому и ходившую в советских аристократических «сферах».
В ней Троцкий копировал и Александра Македонского и Наполеона:
— Редкий генерал устоит против пучка керенок: все дело в весе, и еще в возможности показаться в роли главнокомандующего.
И я тогда понял, почему Гутор спрашивал о генерале Брусилове.
Но генералы Парский и Клембовский пошли все-таки раньше его.
Б. Марков.
Донская волна 1919 №12(40), 17 марта
Рикошеты
Над ген. Гутором назначен негласный надзор
Главковерхом стал Гутор,
Бывший прежде главкоюзом.
Он решил, что честь есть вздор,
Только давит лишним грузом.
Пуд керенок получив,
Лоб украсил он „звездою",
Свой предательский порыв
Расхвалил перед толпою.
Был доволен Совнарком
Поглазеть на это „чудо",
Но... надзор решил потом
Учредить он за Иудой.
Если мог он изменить
Убеждениям однажды,
Почему же повторить
Он того не может дважды.
И приставлен был к нему
Большевистский „пес“ легавый
Он блюдет теперь ему
Главковерха „честь и славу".
Еще по теме
|