По материалам периодической печати за ноябрь 1917 год.

Все даты по старому стилю.

«Свобода» печати

27 ноября ночью, по распоряжению петроградского военно-революционного комитета, закрыта газета «Дело Народа», официальный орган центрального комитета партии социалистов-революционеров.

«День», социал-демократов меньшевиков, бывший уже «Другом Народа», «Ночью» и «Полночью», вышел 28 ноября с большим опозданием под новым названием «Грядущий День».

Ночью в типографию его явились красногвардейцы с комиссаром для закрытия газеты. Они разбросали набор четвертой полосы и ушли. После их ухода четвертая полоса была наскоро восстановлена, при чем успели набрать заметку о налете красногвардейцев.

«Воля Народа», социалистов-революционеров оборонцев, вышла под названием «Народная».

«Рабочая Газета»,—социал-демократов оборонцев, тоже вышла под новым названием: «Молот».

Наконец удалось выпустить номер кадетской «Новой Речи».

27 ноября, в 12 час. ночи, в редакцию «Русского Слова» явился отряд вооруженных солдат. От имени президиума московского совета рабочих и солдатских депутатов было предъявлено постановление о закрытии газеты за помещение заметки, сообщавшей, что захват ставки прапорщиком Крыленко был произведен, по слухам, по настоянию германской главной квартиры".

Типографию названной газеты и имеющийся в ней запас бумаги секвестировать для надобности московского совета рабочих и солдатских депутатов.

Из другого источника

Мы отрезаны от всего света и вынуждены питаться новостями, прошедшими большевистский фильтр телеграфного агентства.

Помимо того, что все сведения, идущие к нам через этот фильтр, до крайности укорочены, они безграмотны, искажают печальную действительность, во славу укрепления большевистской власти, которой страна не приемлет.

Попытки наши организовать получение свежих известий из надежного источника встречают препятствия, а потому по необходимости приходится пользоваться наиболее достоверным материалом из получаемых столичных газет, но, конечно, с опозданием на несколько дней, пока эти газеты к нам придут. Тем не менее, мы будем получать время от времени кой-какой материал до получения газет и по мере его поступления будем делиться им с читателем. На этот раз сообщаем несколько таких известий.

Не по слухам

Москва 29 ноября (12 декабря).

Мы пишем не «по слухам». По этому поводу «Русские Ведомости» не будут закрыты. И печататься наша статья будет не на «видном» месте и не «особым» шрифтом а на том самом месте, на котором обыкновенно печатаются такого рода статьи, и самым обыкновенным шрифтом. Этих пунктов «постановления» новой московской цензурной власти наша статья не нарушит. Но мы предъявляем «тягчайшее обвинение» против лиц, которыми и написано и подписано это постановление и тем принять на себя за него ответственность,—тягчайшее, какое только может быть направлено против носителя власти. И подкрепляем свое обвинение «сообшением проверенным», тем самым постановлением о закрытии «Русского Слова», изумительный текст которого сегодня напечатан не только во всех газетах, но и в официальном органе московского совета в его «Известиях».

Мы утверждаем, что это постановление недостойно, бесстыдно и глупо, а потому вообще позорно.

Недостойно.

За короткий период властвования над нами «народных комиссаров» мы так привыкли к «закрытиям» газет, что одним новым закрытием нас не поразишь. Но как мало достоинства, как мало чувства чести нужно было иметь, чтобы подобрать презренную, ставшую ненавистной для всего пишущего в России мира форму валуевских предостережений для так называемого «мотивирования» акта наглейшего произвола и насилия над свободой слова!

Это «принимая во внимание» мы слышали сотни раз, сотни раз оно будило в нас чувства омерзения и негодования своей фальшью и лицемерием, но, кажется, никогда оно не было так омерзительно и лицемерно, как в этом случае. Бандит, хватающий за гордо свою жертву, поступает честнее, благороднее.

Он не «вотирует»,—он просто декларирует: «Руки вверх!», «Кошелек или жизнь!».

А тут мотивируют, тут, зажимая рот печати, говорят о «тягчайшем обвинении против верховного главнокомандующего» как об основании к каре!

И кто говорит, кто осмеливается сказать это? Те господа, в органах которых и в речах которых в течение вот уже девяти месяцев велась и ведется ни с чем несравнимая, прямо хулиганская кампания последовательно против всех главнокомандующих наших, начиная с Алексеева и кончая несчастным Духониным!

Весь лексикон позорящих слов был исчерпан по адресу достойнейших, настоящих вождей русской армии,—и только трагическая смерть Духонина вырвала из уст прапорщика Крыленко минутное признание, что этот «изменник», «крамольник» и «предатель» был в действительности «прямым, честным и правдивым солдатом».

И вот теперь, после того как месяцами совершалось это вопиющее преступление против России, ее свободы и ее армии, после того как безумные и преступные политики месяцами волочили в грязи звание верховного главнокомандующего, они, некоторые из них дерзают выступить якобы на его защиту! Прочь, лицемеры, никто вам не поверит! Умейте сохранить и в подлости оттенок благородства...

Оно, это ваше постановление, не только недостойно и бесчестно,—оно бесстыдно. Небывалый случай в истории русской печати. Газету не только закрывают, типографию не только опечатывают, но и «постановляют —стыдно вчуже!—имеющиеся в типографии запасы бумаги секвестировать для надобностей московского совета рабочих и солдатских депутатов».

Мы не знаем, какие запасы бумаги имеются у «Русского Слова», на сотни ли рублей, на сотни ли тысяч, но когда читаем, что кара за проступок печати, вольный или невольный, действительный или мнимый, усугубляется подобным секвестром для собственных надобностей, мы припоминаем, что прецедентов нужно искать только в стране, никогда не имевшей печати,—например, в Персии. Там действительно бывало, что шах, проведав о богатстве своего подданного, предает его казни, а имущество обращает на собственные надобности. На общую мерку это—бесстыдство. Но ведь это случается тат, «где совесть—вещь пустая», по выражению поэта.

И при всем том рассматриваемое постановление—глупо, потому что вообще закрывать газеты бесцельно и бессмысленно. Это—азбука той свободы слова, свободы печати, от которой и правящие нами большевики все еще не отваживаются наотрез отказаться. Ведь и вчера еще один из московских нынешних олигархов, стремясь оправдать политику репрессий, все-таки бормотал что-то о необходимости расследовать, в самом деле, «не было ли случаев простого нарушения свободы печати».

Скажите, пожалуйста, какая тонкость, какая изощренность в различении простых и квалифицированных преступлений против драгоценнейшего права свободного гражданина в свободнейшей из стран мира!.. И не занимался ли этой игрой ума один из наших правителей в тот самый час, когда другой подписывал их общее персидское постановление о «закрытии» купно с «секвестром» на собственные совета надобности?.. Щедрин полагал, что подобные кунстштюки способен «выдумать только распутный литератор, Катков, который, во-первых, понимает, каким способом чувствительнее уязвить собрата, а во-вторых, знает, что такое Пошехонье и его обитатели».

О, да! О темноте пошехонцев не даром сложены легенды... Но не преувеличивают ли наши нынешние распутные правители,—литераторы, и не литераторы,—тупоумие и трусость обитателей Пошехонья?..         
Можете закрыть все газеты, можете отобрать все типографии, можете воспользоваться для собственной надобности всеми запасами бумага... Но духа протеста против насилия и гнета над мыслью даже в нашем сонном и рабском Пошехонье вам не угасить! Ваше торжество не вечно и недолговечно. Вам удалось одурманить головы темных людей... Но настанет пора, и проснется народ...

Русские Ведомости, № 261, 29 ноября

Петроградские печатники за свободу печати

В «Печатном Деле» помещен следующий протест:

"Злое дело насилия над волей демократии со дня на день дает свои губительные для революции и завоеванной ею свободы результаты.

Рабочие и солдаты!

Революция лишена всех завоеванных ею свобод. У тех, кто называет себя властью, есть что скрывать. И захлебывающейся в братской крови, распростертой на развалинах разрушенных городов революции зажат рот.

Печать загнана в подполье. Свобода печати стала привилегией одной только партии—большевистской. У революции отнято слово. Россия вновь, как в дореволюционные времена, благоденствует, ибо она молчит.

И в дни, когда кучка захватчиков возвещает пришествие социализма, задушенная революция вновь во всю силу своих обескровленных гражданской войной легких дает клич:

Да здравствует свобода печати!

Действительно, демократическая власть не может бояться критики народного мнения. Только те, кто в народе составляет меньшинство, для того, чтобы продержаться, должны прибегать к мерам насилия.

Свобода печати завоевана всем народом и для всего народа. И печатники, требуя от всех пролетариев и граждан поддержки в борьбе за свободу печати, защищают не свой узко-профессиональный интерес, а право всей демократии.

В темные дни третьедумской контрреволюции печатники стойко стояли на страже свободы печати. В красные дни первых месяцев великой русской революции печатники своим трудом несли свет и революционное слово в темные народные массы. Теперь, когда новый режим настилает своими исключительными законами против печати мостки для контрреволюции, печатники вновь выбрасывают знамя борьбы за свободу печати.

Мы просим, требуем, надеемся на поддержку всей демократии.

Да здравствует свобода печати!

Комитет борьбы за свободу печати, союз рабочих печатнаго дела».

К этому протесту присоединились:

центральн. комит. российск. соц.-демократич. рабоч. партии (объединенной), центр. комит. партии соц.-революционеров, петроградская городская дума, центр. комитет совета крестьянских. депутатов, петроградская организация российской соц.-демокр. рабоч. партии.

Еще по теме