Вслед за Государственною Думою, выступившей с указанием на необходимость создания пользующейся «доверием страны» власти, поднял свой голос, так много и так терпеливо молчавший, Государственный Совет.

Различные социальные группы в стране, имеющие своих выразителе и в нижней и верхней палатах, довольно дружным хором отозвались на тревожный, нежданно раздавшийся призыв «слушай»!

И вот теперь—дрогнул последний, надежнейший, испытанный исстари, оплот реакции: заговорил съезд объединенного дворянства. Заговорил о тех же «темных безответственных силах», о разлагающем влиянии их на государственную и церковную жизнь, о создании правительства, опирающегося на доверие народное, способного к совместной работе с законодательными учреждениями.

Правда, представителям «крепкого» дворянства чужда мысль об ответственном, в полном понимании этого слова, министерстве. Они спешат вполне определенно оговориться на этот предмет.

Но важно здесь, конечно, не то, в каком виде и с какими последствиями представляет себе сословная организация «объединенную власть».

Важно то, что, наконец, все общественные группы верхов высказались, и это последнее слово, слово столбового дворянства, оказалось не в пользу status quо.

Что же произошло? Почему поднятый Думой лозунг дня находит себе живейший отклик в консервативных умах советских людей, в явно дотоле реакционных кругах именитого дворянства?..

Что толкнуло крупных аграриев, составляющих ядро объединенного дворянства, прислушаться к голосу либеральной буржуазии, поддержать оппозицию, представителей расправляющего свои члены торгово-промышленного капитала?..

За ответом далеко ходить не приходится.

Старая система управления, так тесно связываемая ныне общественностью с «безответственными силами», в один из грозных моментов истории не только обнаружила катастрофическое влияние свое на всю внутреннюю жизнь страны, но и с беспощадною очевидностью вскрыла бессилие своих агентов.

«Страшен не враг внешний,—заявил в Государственном Совете 22 ноября кн. Голицын,—страшна внутренняя разруха, страшен развал власти».

Этою последнею оказались недовольными и промышленный буржуа, и крупный землевладелец. Обе стороны, еще вчера враждовавшие за преобладающее влияние на бюрократию, почувствовали под собою ненадежную почву, увидели, наконец, что то, за обладание чего велась борьба, было пустым местом. Обе стороны поняли, что безвестное грядущее никем не освещаемо, что оно полно всяких «грозных неожиданностей», к которым надо готовиться.

«Обеспечение» задач войны, сохранение «гражданского мира» в настоящем и основных своих политических позиций в будущем, устранение «разрушительного влияния» центробежных сил страны,—все это требовало от сторон напряженного внимания, возможно тесного единения и взаимной поддержки.    
Обе стороны видели, что отныне им уже нельзя оставаться за спинами Щегловитова, Синшинскаго, Маклакова и т. д. Пути этой компании, бредящей иллюзорной «твердою властью», резко расходились с политическими задачами, диктуемыми не только промышленным либерализмом, но и дворянскою оппозиционностью.

«Необходима твердая власть, опирающаяся на законодательные учреждения», говорит Совет.

«Правительство,—вторит съезд дворянских обществ,—должно быть вооружено в лице председателя совета министров полнотой власти и сплочено единством общей программы».

«Мы переживаем времена,—возвещает орган крупной буржуазии «Утро России»,—когда уместен был бы и диктатор... Скажем откровенно и прямо: нас не пугает диктатор, готовый «служить». Но страшна эта власть, готовая под видом мнимой «твердости» совсем отказаться от «службы».

Все эти голоса, тоскующие по твердой объединенной власти, пронизанные набатною тревогой, сливаются в весьма внушительный хор.

Произведет ли он впечатление, достигнет ли своей цели?..

Конечно, мечты о диктатуре будут крепнуть и развиваться, но им не суждено осуществиться в современной политической конъюнктуре, так как прежде всего, подобным «исходом реформы» ничто и ничего не было бы разрешено.

А разрешить надо многое и сложное в разных сторонах народной жизни!

От контакта Думы с общественными верхами, с одной стороны, и широкими массами населения, с другой; от выдержанности и стойкости ответственных оппозиционных кругов; от степени готовности их опереться на демократию, никогда не отстраняющейся там, где речь идет о заданиях пробуждающихся к зрелой политической жизни торгово-промышленных сил; наконец, от степени самой искренности этих сил вообще, от их решимости, от масштаба их общественных вожделений—будет зависеть судьба нового, второго за время войны, общественного подъема, обещающего на этот раз задеть гражданское сознание всех слоев населения.

Мы переживаем исключительные по своим последствиям дни, а потому от всех общественных сил страны требуется неустанное бодрствование, отказ от будничных замкнутых интересов, сосредоточение мысли и воли на лучших заветах гражданственности.