Три поколения воинов.

Русский офицер о бурах

Я ехал из Москвы в Петербург в спальном вагоне II класса. Незадолго до отхода поезда в наше отделение с большими усилиями и опираясь на палку вошел молодой безусый офицер, сбоку поддерживаемый денщиком. Лицо его было бледно, кривая нога волочилась. Офицер возвратился из Трансвааля, где воевал с бурами против англичан и был ранен.

«Для начала, рассказывал он, командировали меня в штаб трансваальской армии в Претории. Служа одно время на Западе, я имел случай познакомиться со штабной жизнью, но подобного штаба я нигде не видал. Никто, по-видимому, не знал, зачем он здесь находится, какому Богу служит, но интересовался результатами составлявшихся диспозиций и, всего любопытнее, не имел никаких карт в своем распоряжении. Впоследствии я объяснил себе этот порядок полной децентрализацией и самостоятельнотсью отдельных начальников, а неимение карт отличным знанием бурами местности, где приходилось воевать. Наконец мне объявили, что я могу ехать в действующую армию и назвали отряд.

По привычке старого военного я, прибыв в отряд, спросил, кому мне явиться? Вопрос мой не поняли.

Как кому? Да кому хотите, явились и все тут.

Когда а спрашивал о Жубере, мне отвечали: он там, далеко, но где — никто не мог указать. Для многих же, я в этом убедился, Жубер является каким-то мифическим лицом. Впрочем, при плохом знании английского языка и совершенном незнании голландского, я не особенно-то пускался в разговоры. Скорее делал то, что и другие делали,—и все. Предстояло вооружиться. Сейчас же оказалось, что наша шашка и револьвер ни к чему. Шашка болтается между ногами и мешает ходить, а револьвером почти не пользуешься. То и другое бросил, а купил себе ружье. Все буры верхами. Лошади их маленькие вроде наших иноходцев и стоят дешево. Лучшего коняку я приобрел себе за девять целковых. На таких лошадях они совершают переход в 50—60 верст и сейчас же в бой.

Что у них еще поразительно, это разведочная служба. Таких рекогносцировок я ни у кого не видал. Можно сказать, что едва ли не в замечательных разведках и заключается причина всех их военных успехов. Пожалуй, англичане их задавят количеством. Впрочем, если война затянется, то на помощь бурам придет климат. С конца января или февраля подует сирокко, которого не только не выдержат англичане, но с трудом переносят и туземцы.

Вы просили рассказать вам мое первое сражение. Мы сделали переход в 50 с чем-то верст и остановились вблизи какой-то речонки, название теперь забыл. Высланные вперед разведчики донесли, что по ту сторону реки показалась английская пехота и намерена овладеть мостом.

Задача наша была—воспрепятствовать этому движению и прежде всего взорвать мост. Немедленно выступает отряд минеров, а для прикрытия их отделяется человек двести, в том числе и я. Здесь не лишнее заметить, что передвижение буров, равно как вся их тактика, не подчиняется «заранее обдуманному намерению», а действуют они сообразно данному случаю, но самостоятельно и единодушно. Мне лично не помнится, чтобы в нашем отряде получена была из штаба хотя бы одна диспозиция и чтобы в силу ее мы изменили наше движение. Может быть делалось это в других отрядах и позднее, когда дела осложнились, но при мне в передвижениях руководились больше чутьем, нежели какими-нибудь распоряжениями свыше.

Идем, идем, вдруг стоит— неприятель. Понятно, нужно расчистить себе дорогу, а для этого сразиться. Ну и сражаемся. Итак, под прикрытием двухсотенного отряда двинулись мы взрывать мост. У берега завязалась перестрелка. Буры никогда не стреляют залпами, как учили нас на маневрах, а каждый самостоятельно, и потому огонь их так меток и разрушителен. Видим в бинокль: красные мундиры зашевелились и медленно отступают, Мы ползком к мосту, овладели мостом.

Перестрелка стала оживленнее, у нас оказалось двое раненых. Ах, никогда не забуду лица молодого бура, раненого пулей в лоб. Он полз рядом со мной, вдруг ахнул да так и застыл на месте. Я было бросился к нему, но задние ряды теснили передних и приходилось двигаться. Впрочем, мне удалось оглянуться, но лица бура уже не было видно. Он склонил голову к земле и будто что-то искал. Потом к смерти я стал равнодушнее и раненые не производили на меня такого впечатления.

Между тем минеры заложили мину и приготовились взрывать. Как только мы отделились от моста, сажен на 50 перейдя его, раздался страшный треск. Куча всяких балок, железа и камней полетели вверх. В это время остаток нашего отряда успел сделать фланговое движение и, перейдя речку вброд, спешился и ударил на англичан с тыла. Все это совершилось изумительно быстро, неожиданно для меня, но в результате очень успешно.

Англичане отступили и засели в железнодорожной станции, которую хорошо укрепили. Приходилось штурмовать станцию, но и это было исполнено гораздо хитрее, чем я предполагал. Оказалось, что станция была заранее минирована предусмотрительными бурами и что ее ожидали та же участь, как и мост. Здесь после взрыва была и атака. Буры атакуют, обыкновенно, молча, без всяких «ура», что придает какой-то зловещий, даже мистический оттенок их наступлению. Помню, как учащенно билось мое сердце, когда после оглушительного треска взрыва, соседи мои молча пристегнули штыки к ружьям и спокойно двинулись в атаку. Много погибло здесь неприятеля (особенно при взрыве), но еще больше сдалось в плен.

Я был ранен в четвертом сражения, но таком же пустом, как и три предыдущие. Впрочем, я убежден, что с бурами не могут быть такие сражения, какие мы знаем из истории: Бородино, Иена, Аустерлиц... У буров никогда одно поражение не предрешит исхода войны. Война народная, партизанская: будут драться до последней капли крови. По существу рана пустая, но то обидно, что из-за нее пришлось выбыть вовсе из строя. Можете себе представить, санитарные условия буров таковы, что малейшее поранение лишает человека способности действовать дальше. Это хуже всякого лидита и «дум-дум». Я был ранен в мякоть правой ноги и должен был, за отсутствием всяких перевязочных средств, перевязываться куском рубашки, которую носил не снимая полторы недели. Недурна перевязка, не правда ли? После доктора удивлялись, как у меня не сделалось заражение крови.

Каждый бур берет с собой в поход известное количество провианта для себя и для лошади. Главную заботу составляет вода. Ее берегут пуще глаза, наливая в такого рода баклаги, которые привязывают по обеим сторонам седла. Вообще насчет фуража здесь в большом ходу известная поговорка: «каждый за себя, Бог за всех».

Я по неопытности жил однажды впроголодь целую неделю и совестно было попросить у соседа, зная, что и у него всего в обрез. Зато, придя в любую деревню, разговеешься. Жители мало того, что встречают восторженно, но буквально отдают все, что имеют, до последней краюхи хлеба, до последней курицы...

Мы штурмовали одну деревеньку, занятую англичанами. Я сначала шел рядом с другими, но потом, когда все побежали, опередил своих и не заметил этого. Вдруг вижу, наперерез мне двигается огромный рыжий детина-англичанин и в тридцати шагах в упор целится в меня. Я не помню, что я испытывал в эту минуту. Хотелось закричать, но не было голоса: нашел какой-то столбняк.

В эту минуту англичанин как-то странно взмахивает руками и падает навзничь. Чей-то дружественный выстрел уложил его на месте. Отлегло от сердца, бегу дальше, неприятель отступает, по всем направлениям, но на ходу продолжает отстреливаться. Вдруг что-то толкнуло меня в ногу, будто ударило камнем. В первую минуту я не заметил, пробежал еще шагов двадцать, потом упал. Вижу кровь... ранен.

Деревню наши все-таки взяли спустя каких-нибудь полчаса. То и обидно, что ранили меня в пустяшном деле, что называется зря. Но будь еще медицинская часть буров в порядке, я бы провалялся недели две в госпитале и затем вернулся в строй. Вместо того началась такая волокита, что страшно вспомнить. Достаточно вам сказать, что пулю мне вынули только в Варшаве, после месяца страданий, когда она спустилась на несколько дюймов ниже. В настоящее время нога представляет один сплошной гной.  

Новое время № 8602

Разведчик, № 487, 15 февраля 1900 г.