Материал из журнала "Пробуждение" № 15 за 1916 года.
Бездна
Очерк Н. Степаненко
Удивительно русский человек инертен—по натуре, по складу ума; инертность его доходит до чрезвычайности, до того положения, которое связывает его по рукам и ногам, гнетет и давит и, выражаясь языком Глеба Успенского, не дает свободно дохнуть.
Русский человек, русский обыватель или, как теперь принято называть его, гражданин все еще в корне своем, в существе своем Обломов.
Родится он беспомощным Обломовым и умирает все тем же беспомощным Обломовым.
Что может быть трагичней такого рода положения!
Городские и земские силы, общественные организации в лице кооперативов и всевозможного рода союзов и съездов ратуют против дороговизны и эксплуатации людей наживы и беззастенчивости, а русский обыватель—будем уж называть его старинным термином—сидит, как у Бога за дверью, и хоть бы пальцем шевельнул.
В лучшем случае печалуется, стонет и волнуется.
Стонать и волноваться он пока еще не разучился. Но разве по нынешним временам это нужно? Разве в этом есть хоть капля смысла?
Досадно и больно становится при одной мысли, при одном только намеке на мысль, до какой степени русский человек утратил свой, ему одному только присущий облик, куда завела его тупая действительность!
И в крепостную пору, и в настоящее время он все еще надеется на мистического барина: «вот барин приедет, барин нас рассудит».
Где предприимчивость, где натиск, куда девались порывы?
Нет их и не видать вовсе.
И никогда еще так ярко, так выпукло не сказывалась наша беспомощность, так показательно не отразилась на нас самих наша русская обывательщина, как в переживаемое нами тяжелое время.
Перед нами развернулась в буквальном смысле слова бездна—глубокая, темная и непроглядная.
И топчемся мы в ней, и не находим выхода.
Все пути заказаны, все выходы загорожены.
Так по крайней мере представляется нам действительность. Такою рисуется она нам, в силу нашей инертности, нашим близоруким глазам.
И не удивительно...
Светильник нам нужен, чтобы осветить путь; ту мрачную бездну, в которой мы очутились и сидим без движения, и только по временам кричим и стонем, как сейчас.
Светильники у нас, пожалуй, есть, но ведь светильник без масла и гореть не будет.
Выходит так: куда ни кинь, всюду клин.
Клиньями заклинована вся наша жизнь, все наше существование. И так крепко, что и вышибить трудно.
Ловкие дельцы и аферисты, глядя на нашу беспомощность, только посмеиваются, да от удовольствия руки потирают.
— На-ко, выкуси... вышиби эти сами клинья без топора, кулаками одними.
И под шум и натиск грозных дней округляют капиталы, наживают миллионы.
И катится шар обывательской обломовщины, похожий на снежный ком, и увеличивается в своих размерах чрезмерно.
А мы только покрикиваем, надрываясь в потугах:
— Все для войны!
Где же это пресловутое все. И каких оно должно быть ничтожных размеров, если для того, чтобы заметить его, надо напрягать зрение до боли!
Жертв много, жертвы неисчислимые, а от слов, громко выкрикиваемых, остается только пустое место.
Грустно, тяжело, больно!..
И что всего грустнее, что всего печальнее, так это то, что силы у нас есть, а проявить их мы не можем или не хотим. Наша апатия, наше нерадение все больше жертв искупительных просит.
И уже слышится: где человек? Куда девалась та твердая стальная энергия, при посредстве которой созидались на полотне нашей истории великие картины? Где тот титан яркой мысли и творческих порывов, который мог одушевлять людей на подвиг, на строительство лучшей жизни, в красках и блеске озаряемой, закреплял силу и мощь родной земли?
Великие следы оставил титан слова, мысли и дела, и мы затаптываем их своими грязными ногами. Разрушаем творческую работу, не нами созданную.
Современная жизнь такова, что мы утратили и жалость и уважение к тому, пред чем мы должны преклоняться; слишком сурова современная жизнь, слишком резко отклонилась она в сторону,—своей суровостью подрезала она в корне все благие порывы и выспренние начинания.
Боязнь сильной яркой мысли, стальной энергии и всего, что так или иначе проявляется наружу, резко выступает вперед и тем самым нарушает неподвижный строй обывательщины,—вот те причины, те импульсы незадачливости нашего существования, которые загнали русскую жизнь в тупик, наложили на нее клеймо обломовщины, привели на край черной бездны.
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами...
И теперь приходится нам выплачивать старый долг: в тылу — разоряем самих себя, ведем подкопы под ту землю, на которой стоят наши жилища, живут наши дети и мы сами живем.
Ужас... безумие и ужас!
И не то страшно, что мы ведем подобного рода игру,—страшно то, что мы идем по краю бездны и не замечаем ее; не чувствуем и не сознаем, как все это опасно, какой роковой вред мы можем нанести себе.
Ожидаемый барин не едет. А мы сидим, сложа руки на животе, и благодушествуем.
Ждем терпеливо, ждем до апатии, до одурения мысли,—до того именно одурения, на которое только и способен русский человек.
Нас терзают, нас рвут на части, а мы только и можем сказать:
— Вот барин приедет...
Да когда же он приедет? и не опоздает ли он со своим приездом?..
Свет затемнен и нет дороги, и не известно, в какую сторону идти и двигаться.
Обыватель кричит: «все для войны»! Обещаниями полна голова его. И те же обещания сыплются на него извне и со всех сторон.
У малороссов есть поговорка:
«обищав пан кожух дать, слово его тепле».
Слово «тепле» только не греет. Теплым словом живет и русский обыватель.
Нужна инициатива, почин, предприимчивость, необходима общность интересов, без которой никакое дело подвинуться вперед не может. А их-то и нет.
Ни громкие совещания, ни бумажные таксы, ни союзы и комитеты всевозможного рода, вплоть до кооперативов включительно,—ничто это не поможет и не может помочь нашему горю, и до тех пор, пока население не сознает собственной вины и от слов «так жить нельзя» не перейдет к делу.
Нужно бросить пресловутое русское «авось» да «небось» и—«моя хата с краю, я ничего не знаю», отказаться навсегда; все это давно изжило свое время,— необходимо взяться за ум и повести дело так, чтобы оно не ждало помощи извне,—двигалось бы легко и свободно при посредстве личной энергии, труда и способностей.
И тогда—только тогда—и то, и другое, и третье не будет растрачиваться бесполезно, не будет поглощаться элементами людей, известных под кличкою эксплуататоров, людей темных с мутной совестью, живущих, как паразиты, и пользующихся трудами рук чужих,—тогда и труд, и энергия, и все запасы индивидуальных качеств человека пойдут целиком и непосредственно на то дело, которое вершит жизнь и усыпает ее цветами.
Необходимо отбросить обывательщину, ослабляющую и подрывающую творческия силы, ведущую на край гибели, у черты которой зияет неизбежная бездна.
Бодрее в путь!..
«В глубине холодного смеха могут отыскаться горячие искры вечной могучей любви».
Н. Степаненко.
Р.S. Сто лет назад написано, а ведь если чуть-чуть подправить стиль изложения, то вполне актуально и сейчас.
| 