Материал из журнала "Пробуждение" № 8 за 1916 года.

Очерк П. Ельнина

Наша российская дипломатия никогда не была на высоте. Она всегда шла на поводу, никогда не являлась активно-самостоятельной, русской. Впрочем, широкая национальная идея всегда оставалась чужда нашим правительственным бюрократическим сферам. Она лишь подменялась узкими националистическими вожделениями: то рабской угодливостью пред Европой, то рабским страхом пред той же Европой и «тлетворными идеями запада».

Россия своею грудью спасала «троны и царства» европейских монархов, и Россию же китайской стеною отгораживали от жизни европейских народов. Все в зависимости от направлений политики, которая создавалась не ясно выраженной идеей, а прямой зависимостью от личных и временных настроений. Вместо программы - лица; вместо осознанного пути - блуждание вокруг и около. Оттого наша дипломатия и создаваемая ею политика сегодня находилась под влиянием Парижа, завтра оборачивала лицо к Берлину, заключая с ним теснейшую дружбу. И эта самая дружба доходила до полной потери своего собственного лица, до того, что, во имя интересов Берлина, в Петербурге готовы были таскать каштаны из огня голыми руками. «Коль любить—так не на шутку; коль рубить— так уж с плеча».

За целые века наша дипломатия не выявила ни одного действенного таланта, ни одного деятеля, который бы оставил не временную, а вечную память о своих подвигах и делах. Все это были подвиги очень маленьких людей, облеченных огромной властью, все это были дела, которые не заслужили никакой признательной памяти потомства.

Министр иностранных дел Российской империи

«Громкия» имена канцлеров Нессельроде или Горчакова, в сущности,—звук пустой при сопоставлении их эфемерной славы с действительными заслугами.

Князь Александр Михайлович Горчаков

Канцлер Российской империи

Русская армия покрыла себя лаврами побед, начиная от Полтавы. Русская дипломатия неизменно сводила к нулю все достижения армии. Мы побеждали на полях битв, но нас неизменно побеждали на дипломатических конгрессах...

Наш «дипломатический корпус» своего рода каста. Путь в дипломаты с колыбели открыт сынкам «привилегированных семейств»; для них, предназначенных с пеленок к занятию в будущем «степеней важных» в государственной иерархии, учреждались особые привилегированные питомники; их, и только их, для начала прохождения стажа, аккредитовывали от имени России к опереточным дворам различных опереточных курфюршеств, герцогств и княжеств, щедро рассыпанных по Германии. В этой опереточной обстановке дворцовых приемов, парадов и салонных утех, проходило обучение «дипломатическим приемам» представителей русской дипломатии. Пародия принималась всерьез, и серьезное дело обращалось в пародию.

Парижский договор, со дня подписания которого истекает в этом году уже шестьдесят лет,—иллюстрирует все сказанное.

Севастополь пал, но русская армия не была разгромлена. Она представляла полную боевую силу. Падение Севастополя явилось не естественным эпилогом войны, но послужило скорее искусственным прологом к мирным переговорам. К ним стремилась не только Россия,—их искали и ее противники: дальнейшая вооруженная борьба теряла всякий смысл. Противники могли овладеть Севастополем, но удержать его за собою они были бы не в силах. Россия отдала временно им Севастополь, но весь Крымский полуостров оставался за нею. Проникнуть глубже в центр его было неосуществимой задачей для противника. Он и не дерзал ее осуществить.

Россия готова была закончить борьбу, но исключительно на условии охранения ея достоинства. Услужливая посредница—Австрия—выступила в роли миротворицы.

Парижский мир, заключение которого было вверено в руки дипломатии, не оправдал надежд. Он не охранил главного: достоинства России. Наша дипломатия пошла на существенные уступки. Как будто и крымская армия была разбита, и вся русская армия, и, созванное под ружье, ополченье являлось не страшным врагу своею численностью, своею готовностью к бою, как будто наша кавказская армия не ознаменовала свои действия рядом побед.

По мирному договору, Россия теряла все то, чего с таким трудом и усилием она добивалась в течение долгих лет: она теряла Черное море, обрекала на небытие свой черноморский флот, свои береговые укрепления на приморской полосе. Черное море вновь переходило на положение закрытого озера, где не имели права появляться военные суда всех наций. Во имя «политического равновесия Европы», русская дипломатия пошла и на эту жертву; во имя того же самого равновесия, целость и независимость Турции гарантировалась всеми европейскими державами. Россия, в лице ее дипломатии, приняла на себя и эту гарантию, тогда как вся история, весь опыт прошлого явно противоречил такому отношению к Турции, целость и независимость которой являлась прямым нарушением жизненных интересов и самой России, и славянских народов, задавленных пятою турецкого владычества. Мало того и Босфор и Дарданеллы объявлялись закрытыми для военных судов всех держав, кроме турецких.

На все требования противников, поддерживаемые представителями нейтральных держав на конгрессе, русская дипломатия изъявила покорное согласие; так, по своему, она охраняла «достоинство России».
Единственный реальный результат парижского мира заключался в том, что султан обещал дать равноправность всему населению Турции, без различия национальности и вероисповеданий.

Теперешняя резня в Армении, постоянные кровавые столкновения мусульманского населения с христианским в Турции красноречиво говорят об обещаниях данных, но, в течение шестидесяти лет, не исполненных. Впрочем, парижский договор, охраняя целость и независимость Оттоманской империи, наносил удар всем балканским народам, чаявшим своей независимости; но это было отраженное действие удара, направленного на Россию. Восстанавливая «независимость» княжеств Молдавии, Валахии и Сербии, договор ставил их в прямую зависимость от Турции. «Господари» этих независимых княжеств, избранные населением, утверждались на престолах султаном, в «независимой» Сербии по-прежнему наблюдал за порядком турецкий гарнизон. Куски земель для Молдавии и Валахии были отрезаны от России. Она уступала им лучшую часть Бессарабии, с памятной суворовскими подвигами крепостью Измаилом.

Если европейское разновесие и ослабление России были синонимами в глазах европейских держав, то русская дипломатия не сумела отстоять точку зрения, диктуемую русскими интересами и национальными идеалами.

На парижском конгрессе она не проявила никакой самостоятельности и активности. Берлинский конгресс, после победоносной кампании 1877—78 г.г., еще ярче засвидетельствовал о том, что наша дипломатия, вся ее школа, навыки, традиции, привычки, вся ее политическая зрелость—есть не что иное, как полное угашение духа и народных идеалов. Если за поражение под Севастополем мы расплатились поражением в Париже в мартовские дни 1856 года, то за балканские победы, за Шипку, Плевну и подход к самому Константинополю мы уплатили такой же дорогой ценой в Берлине в 1878 г. В Париже, сдавшая Севастополь, но не побежденная, Россия признала себя побежденной. Она пошла вынужденно на оскорбительные уступки, без всякого отпора на притязания мнимых друзей и явных врагов.

В Берлине, уже победоносная, Россия, освободительница балканских народов, смиренно приняла на себя ту роль, которую ей предназначил клеврет Гогенцоллернов, «создатель» германского единства», князь Отто фон-Бисмарк.

К мирной конференции в Портсмунде. Русские и японские уполномоченные вместе с президентом Рузвельтом

В русско-японскую войну подводить итоги в Портсмуте пришлось не патентованному дипломату из привилегированного питомника благородных юношей, не «делателю» карьеры из министерства иностранных дел, человеку вовсе даже не прошедшему дипломатического стажа при дворе немецких князьков, каким был бывший железнодорожник и финансист,—покойный граф С. Ю. Витте.

Это было первое реальное недоверие к нашей доморощенной дипломатии, и к тем ее архаическим традициям, которые считались не с талантом, умом, знанием и способностями, а с своего рода местничеством: с титулом и происхождением чиновников дипломатического корпуса, чуть ли не с пеленок метивших в дипломаты и становившихся ими, благодаря родовым связям и протекции, без всякого знания России, без ясного понимания ее истинных задач и потребностей.

Дорого обошлась эта «игра в дипломаты».

П. Ельнин