Хор крестьян села Хоробричи, Городнянскаго уезда, Черниговской губернии. Своими концертами в пользу воинов хор собрал порядочные средства. Организовала хор - энергичная и любящая местная землевладелица, госпожа Н. С., предпринявшая поездки с хором в Чернигов и по уездным городам

Материал из журнала "Пробуждение" № 10 за 1916 года.

На переломе

Очерк Н. Степаненко

Быстро движется русская жизнь, так быстро,—и не угнаться.

Еще Белинский сказал:

«На Руси все растет не по годам, а по часам, и пять лет для нее—почти век».

И в городах, и в селах, и в деревнях—всюду жизнь растет и крепнет с одинаковым успехом; всюду и везде оставляет заметный след преуспеяния, живые ростки и корни. Деревенские министры, о которых в свое время повествовал в своих очерках Астырев, уже никого не удивляют своей сметливостью и глубиной знаний деревенской жизни, а Хорь Тургенева успел уже в значительной мере поблекнуть и затемниться и на смену ему выступили новые типы, порожденные новым укладом жизни, ждущие нового Тургенева.

Земство, а за ним кооперация сделали свое дело, внесли новую, более свежую струю в жизнь деревенского обывателя, а переживаемые события только закрепили то, в чем жажда и порыв мутили и жгли огнем так долго душу человеческую.

Раскрылись горизонты, приблизились дали и из туманов волокнистых и сырых выступают лучи света озаряющего.

Древние старики, область кругозора которых не шла дальше согревающей печки и закоптелых стен хаты, выходят на завалинку, как бы обновленные чудом каким, и громко и во всеуслышание говорят:

— Будет преображение... Должно наступить преображение!

Разве же это не гигантский шаг вперед, разве же это не тот рост, о котором много лет тому назад говорил Белинский!

Бодрость духа чувствуется, порыв и стремление. А это-то и важно, как показатель переживаемых настроений. Это очень важно: народ проникся сознанием своих человеческих прав,—тот народ, который в течение двух столетий покорливо нес иго подневольного рабства.

Трещат рогатки, рушатся заставы, и если у тех, от которых пахнет могильной землей, голос окреп и сила духа и побуждений прорвались наружу,—это что-нибудь да значит; в этом не одно поветрие, а и нечто реальное и осязательное.

Вести о пробуждении деревни несутся положительно со всех концов. Мелькают и зажигаются путеводные огоньки, лучи света тянутся и проникают в глубину жизни, сулят лучшую, более светлую будущность русской деревне. Народ как бы проснулся от спячки и протирает глаза—от длительной вековой спячки.

Русский народ, русский богатырь!

Энергия и сила заговорили в нем, бодрость духа проснулась. Не стоит он уже более на распутье, как былинный богатырь, обуреваемый мыслью, куда ехать, в какую сторону повернуть коня,—работает и действует.

Романтика, та русская романтика, которая еще со времен Писарева, ведшего такую упорную борьбу с нею, загнала русского человека в тупик, притупила его волю и стремления,—постепенно как тень, как нежданно набежавшее марево, отходит в область истории и уже отчасти отошла; на смену ей выступает реализм во всем объеме своей силы и власти,—не тот, не базаровский реализм, рубивший без прицела и с плеча, все отвергающий, все попирающий,—другой реализм, более здоровый, устойчивый и уравновешенный и которому еще пока не дано соответствующего определения.

Наша современная литература так бедна, так убога в своих отражениях жизни. Надвигаются огромные события, жизнь трещит по швам, видоизменяется ее внутренний строй и порядок, а литература молчит; в зеркале ея нет даже смутных отражений. Тургенев прозрел Базарова, вызвал к жизни Лаврецких, Рудиных, Гончаров в эпоху застоя общественной мысли поднял на ноги Обломова,—нынешняя литература никого не вызывает, никого не подымает и в поле ея зрения незаметно даже расставленных вех.

Жаль будет,—до чрезвычайности, до боли сердца жаль будет, если переживаемая полоса жизни будет упущена и новый путь перехода от романтизма к реализму так и останется не отмеченным нашей литературой.

Бытописателей деревни у нас почти нет, если не считать талантливого и вдумчивого Муйжеля. Но и он в последнее время, под влиянием надвинувшейся грозы, мало касается деревни, уклада ее жизни, печалей, горестей и гнева.

А уклад такой,—все как бы перевернулось вверх дном. Окрепла и как бы обновилась душа деревенского жителя и все его помыслы, все желания направлены к тому, как бы не свихнуться с пути, не поддаться соблазну пережитого, но далеко не изжитого, влекущего и манящего своей крепкой, чисто российской силой.

Голубой шкалик все еще танцует и кулак-обирало все еще не переставая грозит кулаком.
Растут и увеличиваются по селам и деревням кредитные товарищества, сельскохозяйственные общества, нарождаются земледельческие кружки, потребительные общества,—казалось бы, кулаку—«каюк», а он все еще живет и не умирает; ждет тех счастливых для него дней, когда на его улице наступит праздник.
Теперь и труд в деревне, если не везде, то во многих местах, уже не тот, не прежний,—отличный от прежнего, как небо от земли. Артельное начало взяло перевес над личным трудом, и то, что в одиночку было непосильно для крестьянина, теперь сделалось и посильным, и возможным.

Если взять деревню за 3—4 года назад и сравнить с настоящей деревней,—не узнать. Визжат и как бы смеются радостно лесопилки, и если раньше бревно при посредстве ручной работы распиливалось чуть не в течение часа,— теперь 6—7 бревен распиливается в 2—3 минуты.

Нет ротозейства в деревнях. Крестьяне не удивляются более механической силе, а раньше чуть не в каждой более или менее сложной машине склонны были видеть участие «нечистой силы».

Теперь нет уже того, что было раньше,—время и пережитки научили ценить труд, и никого уже не удивляют более тысячные оклады деревенского жителя где-нибудь в кооперативных обществах.

Но не так важна материальная сторона жизни деревни, как самый уклад социального и духовного строя ее, то, что составляет не только корень, но и душу ее. Если кулак все еще живет и не умирает, то надежда его на воскресение крайне сомнительна. Нет надобности теперь обращаться деревенскому жителю к кулаку ни за материальной помощью, ни за советами,—в деревне появился совершенно новый, особый тип людей, так называемые «деревенские деляги».

Аккуратность и трезвый взгляд на жизнь—их отличительные качества. Это—вожаки, переродившийся тип деревенских министров. Они идут вперед, выбирая более прочный и надежный путь, и толпа доверяет им и сама идет покорливо за ними. Они обычно инициаторы того или иного дела, но они вместе с тем и главные работники: вся тяжесть дела лежит на них. Изучив одно дело и упрочив его, они переходят к другому, не зарываясь и не разбрасываясь—исподволь и осторожно. На людях и при начальстве не теряются, за словом в карман не лезут, своего достоинства не теряют,— и в этом огромное преимущество их.

Новые явления жизни вскакивают, как дождевые пузыри, новые течения идут навстречу со всех сторон.
Мы живем на переломе двух течений—старого и нового строя жизни. Великие события совершаются, великие возможности открываются перед нами—современниками и очевидцами жизни.

И жутко, и страшно, и радостно следить и наблюдать за всем, что совершается перед глазами.

Борцы за истину у стяга великих событий.
Други, гребите! Все та же единая
Сила нас манит к себе неизвестная.
Та же пленяет нас песнь соловьиная,
Те же нас радуют звезды небесные!
Правда все та же! Средь мрака ненастного
Верьте чудесной звезде вдохновения,
Дружно гребите во имя прекрасного,
Против течения.

Н. Степаненко.