Последние дни Крыма

Голгофа

До настоящего времени не получено сколько-нибудь достоверных и точных сведений о численности солдат и гражданских беженцев, оказавшихся в Константинополе, но все цифры, мелькавшие в разных телеграммах, говорят, во-всяком случае, о десятках тысяч. Жутко представить себе их положение сейчас. Телеграммы говорят о недостатке и даже отсутствии пищи и воды.

Врачебная помощь больных и раненых тоже, конечно, недостаточна. На берег съезжать никому не разрешается. Люди остаются на судах, скученно, голодно, бесприютно, в самых невозможных санитарных условиях. Но все ужасы и вся тяжесть физических лишений — ничто, конечно, в сравнении с теми нравственными муками, которые им приходится переносить.

Вынужденные покинуть последний отрезок русской земли, до недавнего времени бывший средоточием их надежд, они сразу должны почувствовать себя бездомными париями, никому не нужными. Они всем в тягость, и все думают только о том, как бы поскорее их рассовать по разным островам Архипелага, отправить их в Югославию, в Галлиполи, в Сирию, куда угодно, лишь бы ни мозолили они глаза, лишь бы забыть о них скорее.

Телеграммы рассказали нам о том, как эти люди защищали Крым. На юшунских позициях, где войска были лишены технической помощи извне и предоставлены самим себе, они отбили двадцать две атаки неприятеля, шедшего в бой превосходными силами, после трехдневной подготовки атаки губительным артиллерийским огнем.

Позиции были оставлены, потом взяты обратно корниловской дивизией, потом вновь оставлены, когда открылась опасность удара в тыл. Почти все полки лишились командиров, во многих батальонах не осталось ни одного офицера, полки были сведены в роты. Перед Джанкоем, когда перешеек уже был форсирован, один корпус из трех дивизий слабого состава отбивал атаки и сдерживал вдесятеро сильнейшего врага, чтобы только прикрыть эвакуацию.

Невозможность отстоять Крым, а тем паче—отбросить неприятеля,—было уже давно ясно, а борьба все жо продолжалась.

«Полки ген. Кутепова—говорится в сообщении—проявляли изумительную доблесть. К концу боя они были в полном смысле слова истреблены. В смешанном кавказском кавалерийском полку осталось пять штыков».

После того, как выяснилось с неумолимой очевидностью, что дело кончено, небывалое напряжение сил, как всегда случается, сменилось реакцией. Появились обычные признаки деморализации, «армия стала распыляться»,—и мы можем легко догадаться, какие страшные и отвратительные эпизоды разыгрались при отступлении. И, тем не менее ген. Врангелю удалось до последней минуты удержать в своих руках ту степень власти, которая была необходима для того, чтобы, при всеобщей панике и безумном напоре со всех сторон, эвакуация не превратилась в сплошной хаос, в стихийный поток безумного бегства.

Той окончательной катастрофы, которой желали большевики, пе произошло. Капитуляции не было, войска не разбежались, не передались красным. Это—подвиг. Другого слова нет, и это слово должно быть сказано.

Оно должно быть сказано особенно громко и твердо сегодня, когда чуть ли не во всех газетных редакциях, партийных собраниях, даже парламентских заседаниях, где по первому, а где и по третьему разряду хоронят вместе с ген. Врангелем, его депо, его правительство. Когда из всех щелей вылезли люди, знающие самый верный и самый демократический рецепт спасения отечества и поучающие уму-разуму тех, кто отдавал этому делу свою кровь, самую свою жизнь.

Когда торопятся занять место на освободившейся политической арене и хотят как можно скорее призвать к забвению «реакционного генерала» и готовы для этого даже воскресить политических мертвецов, это—зрелище унизительное и гадкое. Оно, к тому же, свидетельствует о большой степени политической близорукости. Если г. Лейг с такой легкостью проявил готовность сойти с прежней позиции, то ответственность за это ложится, между прочим, и на «русские политические круги» в Париже, никакой реальной силой пока не обладающие.

С первого для нашего существования мы призывали к единодушию и солидарности антибольшевистского фронта. Более, чем когда-либо, это единодушие нужно сейчас. Для нас, конечно, несомненно, что без взаимных уступок внутренняя спаянность и единство не могут быть достигнуты. Но они не должны покупаться ценою нравственной капитуляции. Тут есть какой-то предел, для ощущения которого не требуется очень большой чуткости.

Иные предложения, возникшие за последнее время в «русских политических кругах», свидетельствуют о том, что и эта степень чуткости кое где как будто утрачена.

Влад. Набоков.

Руль, №11, 28 ноября 1920 г.

Еще по теме