По материалам периодической печати за сентябрь 1917 год.

Погромы

Телеграммы принесли известие о беспорядках в городах Тамбове, Козлове и в Козловском уезде. Эти беспорядки, по сообщению телеграфного агентства, приобрели стихийный характер.

Иначе говоря, старым русским языком, там погромы.

Те самые погромы, которые мы вряд ли уже успели забыть, те самые погромы, которые издревле составляли нечто специфически русское, которые представляли собою характерную особенность русской государственности. И всегда они были у нас стихийны, по крайней мере всегда телеграммы именно так о них сообщали и именно так говорилось о них во всех официальных документах.

Но они были стихийны только для лиц, делавших политику. Ссылкой на стихийность наводили только тень.

И ни для кого не было тайной, что эта стихия управляется всем известною рукою, которой она покорна во все времена года.

И как приходила эта стихия по мановению этой руки, так по мановению ее она и уходила.
Но долго еще эта стихия напоминала о себе рядом пожарищ и разоренных жилищ и долго еще не умолкали слезы и проклятья осиротелых вдов и сирот.

И вот опять пришла эта стихия.

Неужели ж вы уже забыли о том, что такое погромы?

Разве так давно вы их не переживали и разве при одном слове «погром» перед вами не встают давно знакомые картины и не чудится вам, что стелется по земле дым пожарищ и дымится непросохшая кровь?

Почему ж с таким чудовищным спокойствием вы относитесь к этому известию—как будто бы иначе и быть не может, как будто в них нет ничего ужасного или как будто вы давно их ждете и давно уже привыкли к мысли о них.

Или вы оцепенели от неожиданности этого известия и они действительно стихийно-неожиданны для вас?

Зачем обманывать себя. Мы их именно ждали и, пожалуй, даже знали день прихода их, только не в определенный день и час, а иначе, по-русски—«не сегодня, так завтра».
И о приближении этой стихии вам определенно говорил наш политический барометр,—наш разум, наше сердце.

И вот они пришли...  

Откуда? Почему?

Разве не наяву произошел великий переворот, навсегда низринувший в прошлое русское самодержавие, которое было истинным и самым действительным виновником этого позорного явления.

Разве не провозглашены во всеуслышание права человека и гражданина?

Или действительно погромы неотъемлемая принадлежность России во все времена, или зло действительно та непреодолимая стихия, которая приходит и уходит помимо нас.

Но ведь вы же по опыту уже знаете, что это не стихия, и не смеем же мы думать, что погромы действительно свойственны душе русского человека.

И ведь мы же ждали их и ждали именно оттуда, откуда они пришли; так почему же не предупредили—или действительно они непреодолимы для нас, непреодолимы не силою их, а бессилием нашим.

И кто же виновник их и кто попуститель? Или, как в былые времена русского самодержавия, у них не окажется ни виновника, ни попустителя? Но ведь это же праздный вопрос. Как будто для каждого разумного человека не ясно, откуда пришли эти погромы, как будто они не прямое следствие нашей анархии и разрухи.

Ведь это явления все того же порядка. Ведь это все тот же общий пожар России, пожар, зажженный с двух концов.

Одного поджигателя мы знаем—это наш общий враг, который готов спалить всю Россию, чтобы окончательно стереть ее с лица земли, как сильное в прошлом государство.

А кто же тот, кто поджигает Россию с другого конца, с того конца, откуда только и можно было ей ждать спасения от врага внешнего?

Не те ли это, кто уже в течение многих и многих дней, без стыда и разума, поджигают Россию огнем страшных, безумных слов, сеющих вражду между всеми, заражающих человеческую душу зверской ненавистью. Не та ли это борьба, к которой зовут новоявленные глашатаи гражданской войны всех против всех?

Не та ли это стихия, которую они призывали на голову тех, кто не с ними?

На кого ж укажете пальцем вы, истинные виновники пришедших ужасов, если спросят у вас ответа те, которых вы подвинули на этот ужас человеконенавистничества; на чью голову прольется кровь невинных жертв.

Или вы не чувствуете весь ужас посеянного вами? Или вы не сознаете, что не остановить уже эту силу, вами разъяренную и раздразненную? Или вы не чуете, что уже греют руки у зажженных костров враги России? Или вы не видите—уже не начало конца, а конец конца? Или и это вас не пугает?

И не скажут ли слуги самодержавия перед судом народа—разве мы одни призывали на голову твою кровь детей твоих и разве ты, освободившись от нас, не допустил повториться всем ужасам царства нашего и не сам ли ты виноват, что так легко поддавался обману нашему, как потом поддался обману тех, кто ввергнул тебя в пучину анархии и безумства.

О самосудах

Эпидемия самосудов началась, как известно, почти тотчас же за мартовскими днями. Вслед за амнистией уголовных стали их избивать; теперь на очереди—избиения солдатами офицеров.

По этому поводу «Война и Мир» пишет:

"В один миг, в порыве беспредметной животной злобы убиты в Выборге двадцать офицеров и пропали без вести (с того света вестей не дают) шестьдесят офицеров. За что? На этот вопрос не ответят даже руководители этого избиения, ибо и у них нет и не может быть ответа. Но нам и не нужен этот ответ озверевших людей. Нет и не может быть оправданий для дикой расправы даже над тягчайшими преступниками.

А какие преступления совершили погибшие офицеры, молодежь и цвет народа? Они стояли не перед судом за свою вину; а лишь перед грубой силой, уверенной в своей безнаказанности. А эта сила, действуя массой, действует против тех, кто ходом жизни поставлен во имя своих технических знаний во глазе армии, она безошибочно рассчитывала на свою безнаказанность. Не одна масса, в которой убийцы храбро скрылись, спасает их. Ведь они истребляли тех, кого, по мнению политических, извергов, истреблять необходимо для торжества свободы, равенства и братства.

Мученики, павшие теперь в Выборге, а раньше в Кронштадте, виноваты только в том, что были людьми и своих товарищей считали братьями. Они виноваты только в том, что, призванные под знамена для зашиты родины, оказались среди своих убийц.

Но мы, еще оставшиеся в живых, благоговейно храним святую память о замученных наших товарищах, скажем себе и друг другу: «будем виноваты в нашем воинском служении народу, будем виноваты в нашей любви к родине, в сознании и исполнении нашего долга; венец мученика для вас дороже славы братоубийцы. Погибнем все, но да живет великая свободная Россия и принесет великие плоды наша земля, вспоенная невинной кровью наших несчастных братьев".

В другом видит вину офицеров «Вперед»:

"Офицерство до сих пор еще не смогло искренно признать гражданские и личные права солдата, провозглашенные резолюцией. В массе своей оно осталось враждебным к радикальным преобразованиям в армии и особенно к солдатским комитетам.

Не желая понять, что именно эти выборные организации одни могут создать новую дисциплину, они всячески затрудняют работу комитетов, вели и ведут против них упорную подпольную борьбу.

На этой почве особенно резко проявляется вражда солдат к офицерству.

Всякое покушение на свои революционные завоевания солдаты рассматривают, как контрреволюционное.

Корниловщина в глазах солдатской массы рисуется раньше всего и прежде всего как попытка вернуть армию к проклятому слишком недавнему прошлому, к дисциплинарным батальонам, унизительным карам за мельчайший проступок, к виселицам и расстрелам, как единственным средствам восстановить упавший престиж командного состава".

Виноваты, по словам газеты, обе стороны. Но в чем вина солдат? Из статьи не видно, да этой вины и не может быть, раз самосуды рассматриваются, как «стихийный взрыв злобы».

"Эти зверские расправы без суда и следствия, нарушающие все основы гражданской справедливости, должны быть прекращены всею властью революционной демократии. Ни в одной стране, ни в один период ее жизни не может быть допущен подобный жестокий и слепой произвол толпы.

Солдаты, если им действительно дорога свобода, должны понимать, что подобными действиями они не защищают революцию, а бесчестят ее, не отстаивают свои права, а наоборот, дают лишнее оружие в руки корниловцев.

Но всякий искренний демократ, как бы решительно ни восставал он против самосудов, должен признать, что они питаются исключительно той кампанией за восстановление репрессий, которую ведет и поддерживает известная часть офицерства и реакционная буржуазия.

Самосуды преступны, но основа их понятна: когда они казнят и призывают к новым казням, то в момент острого возбуждения другая сторона отвечает им самосудами и иными эксцессами.

Единственным средством сделать в будущем невозможными подобные печальные явления может быть, по нашему мнению, только отмена смертной казни и содействие правительства и офицерства укреплению и расширению деятельности армейских комитетов".

Совсем иначе смотрит «Воля Народа»:

"Надо не бояться смотреть правде в глаза и сказать: в Гельсингфорсе впервые был произведен акт политического террора. Здесь не было выборгского самосуда, диких убийств озверевшей толпой, здесь был «революционный» суд и расстрел. Расстрел не за выступление против революции, не за участие в «заговоре», а за отказ от подписи бумаги, совершенно ни для кого не обязательной и выработанной, к нашему стыду, каким-то «о6ъединенным собранием демократических организаций».

Люди, сами все время не подчинявшиеся, люди, протестовавшие против смертной казни на фронте, вводимой за измену родине, здесь ввели, по собственному почину, смертную казнь за политическое даже не преступление, а за политическое, если можно так выразиться, воздержание.

Демократия должна покончить раз навсегда с этим гнусным, кошмарным преступлением.

«Петропавловск» на этот раз должен быть принужден, во что бы то ни стало, выдать злодеев, позорящих честь демократии и свободного флота Морской министр, во вчерашнем своем обращении умолял их воздержаться от эксцессов «во имя бывшего единения» между ним и флотом. Верховный главнокомандующий сегодня, в более решительной форме, требует «прекращения отвратительных убийств».

Но демократия, независимо от правительственной власти, должна потребовать не только суда над виновными, опозорившими ее честь, но и прекращения раз навсегда огульного заподозревания офицерства.

Я не знаю,—знает ли «объединенное собрание» всю ценность и всю нечеловеческую тяжесть работы, которую вынесло на себе за эти шесть месяцев флотское офицерство, особенно на таких судах, как «Петропавловск», где команды, день и ночь отравливаемые большевистской пропагандой находились в состоянии кипения и вечного недоверия к правительству, к офицерам, ко всему на свете".

Еще по теме