По материалам периодической печати за октябрь 1917 г.

Слова и действительность

Газеты полны описаниями все разрастающейся волны погромов, захвативших собою многие города и веси многострадальной русской земли.

Кто виноват в происходящем?

Граждане указывают на полное безвластие, воцарившееся у нас; власть ссылается на контрреволюцию, агитирующую против Временного Правительства, против республики, против завоеваний революции. Погромы, по официальному толкованию, недаром совпали с созывом демократического совещания и временем формирования правительства: это все подстроено некими темными силами, желающими запугать народ и создать путем анархии панику в умах и тревогу в сердцах населения. Устраивая беспорядки, темные силы, будто бы, кричат:

„смотрите, вот ваш новый строй, вот ваша армия солдат граждан, которым даны права, вот ваша демократия, с которой заодно устроители теперешней армии на началах разумной дисциплины. Они бессильны, они безвластны".

Не спорим, такое официальное разъяснение красноречиво по форме, но в нем есть один недостаток: оно неубедительно по существу. Прежде всего, что это за вдохновляющий погром „темные силы"? Раньше этим термином именовали Распутина и его присных, кто же теперь попал на их роли? По тем же официальным данным выходит, что „темные силы" составляются:

а) из освобожденных уголовных каторжан,
б) из немецких агентов, переброшенных немцами с нашего фронта в наш глубокий тыл,
в) из тех, кто не хочет упустить власть из своих рук и передать ее в руки народа,
г) из тех, кто недоволен новым строем.

Военная власть обещает скорую и решительную расправу с темными силами.

„Мы не закрываем глаз, мы прекрасно разбираемся, откуда это идет и какой цели хотят темныя силы добиться",

—заявляет она внушительно и гордо и присовокупляет к этому:

„революция сильна, должна быть и сумеет быть сильной и революционная власть; и эту власть, и свою силу она сумеет проявить и никаких погромов, никакой анархии, никакого развала и посягательства на свободу народа не допустит".

Крикнем „ура" и возьмем руки под козырек, приветствуя „власть, собирающуюся проявить власть" (слова подлинника). Однако, как мирные граждане, мы не можем выразить некоторых сомнений.

Итак, контрреволюция есть совокупность амнистированных каторжан, немецких агентов, лиц, борющихся за власть, и лиц, недовольных новым строем. Но как же бороться с этою пестрою и весьма многочисленной компанией?

Легче всего справиться с амнистированными уголовными преступниками. Мы полагаем, что они должны быть на учете, и с этими господами, обманувшими высокое народное доверие, можно было бы быть беспощадными. Но кто их выпустил, как не та же революция в лице ее крайних течений? Повторилась вечно юная история с дон - Кихотом, освободившим каторжников, шедших на галеры.

Но неужели власть так же бессильна, как и дон - Кихот, которому оставалось только одно: принять на свои бока град камней, пущенных в него каторжниками, и этим лишь ограничиться. Почтенная революционная власть, покажите вашу силу не на словах, а на деле и освободите нас, бедных обывателей, от столь опасных элементов, стоящих ныне во главе погромного движения, а то мы что-то не слыхали ни об одном из легкомысленно амнистированных, который был бы возвращен тюрьме, ныне горько о нем плачущей.

С горестью мы слышим о немецких агентах, наводняющих тыл. Военные власти, где же вы?

Что поделывает контрразведочное отделение, где же суд и расправа над шпионами? Отмену смертной казни агенты Вильгельма истолковали, как полную гарантию собственной безопасности, и работают вовсю. Их все видят, их все знают, а военная власть узнает об их деятельности из вторых рук и, по-видимому, ничего не делает, чтобы пресечь их работу. Мы полагаем, что борьба с немецким шпионажем и пресечение немецкой провокации есть первая обязанность военной власти. Как же эта обязанность исполнена? Нас только добродушно осведомляют: „Немцы - то действуют внутри России, да еще как! Одно удовольствие".

А тут вдобавок Керенский предлагает наложить на себя проклятие, ежели он подпишет хоть один смертный приговор.

В одну кучу с немецкими агентами и русскими каторжанами свалены прежде всего, те, „кто не хочет упустить власть из своих рук и передать ее в руки народа". Побойтесь Бога, господа, разве можно так неосторожно выражаться? Обратитесь к большевикам и спросите, кого можно подразумевать под таким общим выражением. Они, не обинуясь, ответят вам:

„Конечно Керенского и иже с ним. Они не хотят передать власть в руки истинной демократии в лице советов".

За то спросите Керенского, и он скажет:

„Конечно, тут разумеются большевики, желающие захватить власть в свои руки“. Так писать—значит, сознательно натравливать одну часть населения против другой, да еще с таким тонким коварством.

Дальше, конрреволюционерами или иначе темными силами объявлены все те, кто не доволен новым строен.

Зададим вопрос, кто теперь у нас на Руси доволен новым строем? Ради Бога, покажите такой редкостный экземпляр, чтобы его за деньги показывать публике. Мы все живем надеждами на лучшее будущее, но то, что у нас теперь творится, не называйте новым строем. Это новое расстройство, новое неустройство, новое построение,—как хотите охарактеризуйте это положение, только сознайтесь, что оно невыносимо. Злому недругу не пожелаешь того строя, который водворился у нас.

И нам еще говорят, что недовольные „новым строем"— контрреволюционеры и темные силы. В таком случае вся Россия сплошь одна лишь темная сила и безо всякого исключения контрреволюционна. Если это так, то, господа, складывайте оружие и сдавайтесь: вы уже побеждены.

А, может быть, это только хитрость: мы де объявим виноватыми всех сплошь, и это нам развяжет руки в действиях. Все подозрительны, все виноваты, вся Россия под судом и следствием! О незабвенный Расплюев, когда ты вел следствие по смерти Тарелкина, ты придерживался именно такой системы.

Но все-таки, где же сильная власть? Это все слова, а где же действия? Вся беда в том, что „Васька слушает и ест", а погромы продолжаются. Едет сильная власть на место происшествий с сильными и спаянными крепкой дисциплиной воинскими отрядами,— глядь уж там погром кончился, чтобы разразиться в другом месте. Власть с полным правом может спеть песенку опереточных жандармов:

Par un malheureux hasard
Nous arrivons toujours trop tard.

Уже солдатики поделили между собою награбленное добро, продали его по дешевым ценам или послали родным в деревню и вернулись доигрывать очередную партию в какую-нибудь азартную игру в свои казармы, благо деньги есть, а вот тут-то расправа и наехала, чтобы найти преступление, но не преступников.

Стало быть, все мы живем под угрозой погрома. Может быть, завтра и нас громить станут. Теперь всего жди. Чем же утешаться, как не этими золотыми словами цитируемого нами официального документа:

"И русская демократия, и русская армия не умерли, не разложились. Они сильны, и они будут еще сильнее. И они не позволять опорочить ни себя, ни все завоевания свободы".

Верно! Это нам доказывает все окружающее, начиная от демократического совещания в Петрограде, где не оказалось ни одной партии, в которой не было бы непоправимого раскола, сплошь до блестящих успехов нашего воинства под Тарнополем, Калущем и Ригою.

"Московские Ведомости", № 207, 21 сент. (4 окт) 1917 г.

Борьба с погромами

Москва 1 (14) октября.

Погромная волна растет и ширится и все больше захлестывает Россию. Ежедневно приходят грудами телеграммы, приносящие известия об аграрных беспорядках, о городских погромах, о солдатских бунтах, и лишь малая часть этих известий проникает в печать: полностью газетные столбцы их не могут вместить. Завалено подобными известиями и временное правительство, причем эти известия в большинстве случаев сопровождаются добавлениями, что местная администрация бессильна что-либо сделать для подавления беспорядков и просит содействия центральной власти.

Месяца два тому назад все были в ужасе от солдатских погромов в имении Шереметева около Мценска; теперь подобные отдельные сообщения уже перестают привлекать к себе чье-либо внимание. Они тонут в массе аналогичных фактов, и Харьков, Бендеры, Тамбов, Острог, — все это сливается в одну темную картину убийств, грабежей, поджогов и пьяного разгула. Пьяного потому, что почти всюду толпа особенно стремится дорваться до складов со спиртом и, разгромив их, напиваются до потери сознания.    

Происходящие теперь беспорядки лишены какой бы то ни было идейной подкладки. Разнузданная толпа, в которой проснулись самые темные, животные инстинкты, громит и грабит все, что подвернется под руку. Она громит помещичью усадьбу, громит магазин, но с такой же охотой громит и земскую школу. Ее ненависть вызывают предметы барской обстановки, но с той же ненавистью относится она и к культурным ценностям, с злорадством уничтожая библиотеки и учебные пособия. Она бьет и убивает помещика или лавочника, заподозренного в спекуляция, но той же участи подвергаются и евреи за то, что они—евреи, и земские служащие, и члены различных комитетов, этою же самою толпою избранные. Погромы самые бессмысленные и жестокие, отбрасывающие нас далеко в глубь веков варварства, и еще немного, и Россия окончательно захлебнется в этой грязной волне.

С погромами нужно бороться решительными мерами. Здесь бессильны слова увещания, обращение к разуму и совести, потому что ни разума, ни совести озверелая толпа не имеет. Она признает лишь силу и ей одной подчиняется, а все иные способы воздействия представляются в ее глазах лишь свидетельством слабости власти и, следовательно, гарантией безнаказанности. Как ни печальна и тяжела необходимость прибегать в республиканской России к мерам суровой, даже беспощадной репрессии, но это— действительно необходимость, горькая чаша, которая не может миновать нас, если мы серьезно озабочены спасением государства. От слов, которых так много раздавалось за последнее время, нужно, наконец, перейти к делу.

Одной из главных причин, затрудняющих борьбу с анархией и погромами, является отсутствие на местах твердой и сильной власти. Революция не сумела за 7 месяцев создать административный аппарат, технически достаточно совершенный и подготовленный, и способный стоять на страже интересов государства. Комиссары временного правительства фактически властью не пользуются, потому что должны делить эту власть с разнообразными местными советами и комитетами.

Эти же советы и комитеты в свою очередь тоже бессильны что-либо сделать, так как авторитет их в конце-концов весьма невелик, и толпа идет за ними и поддерживает их лишь до тех пор, пока они ей потакают. Когда же советы и комитеты обращаются с призывами к сохранению порядка, напоминают не только о правах, но и обязанностях, начинают бороться с домогательствами масс, их голос остается голосом вопиющего в пустыне, к нему никто не прислушивается. Бывают и такие случаи, что советы и комитеты своими неумелыми распоряжениями лишь подливают масла в огонь, возбуждают страсти и подготовляют почву для беспорядков.

Бендерские погромы начались из-за того, что комитеты местных войсковых частей стали производить обыски и конфискации в целях борьбы с дороговизной, а эти обыски и превратились в волну погромов, производимых бесчинствующими и пьяными солдатами. Аналогичные обыски и облавы, производимые в самых грубых формах, создали весьма тревожное настроение и в Одессе. Наконец, не все комитеты и хотят бороться с анархией. Как сообщает социалистическая  «Власть Народа», в многолюдном собрании тамбовского совета рабочих и солдатских депутатов, когда там стало известно о начавшемся в Тамбове погроме и стали говорить о необходимости усмирении, раздались голоса:

«К чему усмирять, пойдем лучше подсоблять».

Какая может быть борьба с анархией со стороны таких советов?

В виду того, что на местах нет гражданской администрации, способной бороться с погромами, и в виду того, что сейчас, когда к подобной борьбе надо приступать неезамедлительно, для создания такой администрации нет времени, необходима передача всех полномочий по гражданскому управлению в погромных местностях военным властям. Правда, в ряде местностей уже объявлялось военное положение, но оно отменялось очень скоро, а главное в том, что военные власти, не чувствуя за собой энергичной поддержки со стороны центрального правительства, в очень слабой степени пользовались полномочиями, предоставляемые им военным положением, и в свою очередь старались действовать лишь путем убеждений и увещеваний.    

Теперь, когда путь убеждений исчерпан до конца, должно вменить в обязанность военным властям энергичное подавление беспорядков вооруженной силой, должно дать им надлежащие полномочия и оказывать им соответственную поддержку. А так как многие войсковые части, особенно из расположенных в тылу, не только не способны бороться с погромами, но, наоборот, сами принимают в них весьма деятельное участий и играют иногда даже главную роль, то необходимо немедленно озаботиться сформированием особых отрядов для борьбы с беспорядками, —отрядов, аналогичных ударным батальонам на фронте.

Из многомиллионной русской армии во всяком случае можно выделить достаточное количество хорошо дисциплинированных и преданных делу солдат для сформирования таких отрядов. Нет даже надобности в том, чтобы эти отряды были особенно многочисленны, потому что бесчинствующая толпа, хотя бы она состояла из вооруженных солдат, в конце концов бесконечно труслива, и для усмирения ее достаточно маленькой, но хорошо дисциплинированной части. Надо, чтобы эта толпа почувствовала вернувшуюся власть, почувствовала, что пора безнаказанных бесчинств прошла и что всяким посягательствам на жизнь и имущество граждан и на государственный порядок будет дан надлежащий отпор.

Пусть меры, которые будут применяться военными властями, будут суровы и даже беспощадны, но они и должны быть таковыми, потому что нет иных способов бороться с растущей анархией и волной погромов. Какой бы то ни было ценой, но элементарный гражданский порядок должен быть восстановлен, должна быть восстановлена самая простая личная и имущественная безопасность, так как без этого невозможно существование государства.

"Русские ведомости", № 224, 1 октября 1917 г.

Погромная волна

Конец сентября ознаменовался бурной погромной волной, прокатившейся по городской и сельской России. Анархисты, социалисты-революционеры и  максималисты, большевики всех видов и просто распущенная солдатчина—все эти элементы еще раз показали, что они могут дать России, при слабости и нерешительности власти, до сих пор занимающейся лишь разговорами с погромщиками. Все эти большевистские «движения» фатально вырождаются в еврейские погромы. Так было в Харькове, Бендерах, Бельцах, Тирасполе, Остроге и иных местах. В Бендерах беспорядки начались с того, что Совет солд. депутатов конфисковал вино, а солдаты это конфискованное вино выпили. Тогда раздался крик: «долой жидов!», и опьяневшие солдаты совместно с городской чернью начали громить лавки и частные квартиры. В Харькове толпа солдат ворвалась даже на еврейское кладбище, намереваясь разрывать свежие могилы, в которых будто бы спрятаны ценные товары.

Погром в самом городе Харькове длился около трех дней. Против погромщиков главноначальствующим было выпущено такое трогательное воззвание:

«С крайним прискорбием пришлось убедиться в отсутствии революционной дисциплины в войсках гарнизона.

До глубины души поражен, что мои товарищи-солдаты забыли свой воинский долг и оказались чуждыми чувства гражданского достоинства. Где же опора республиканского строя? Где же силы революции, которые должны олицетворять собою войска свободной страны? Неужели вам, солдаты-граждане, не дорого все то, что вы завоевали дорогой ценой великих жертв? Неужели вы дадите повод темным силам издеваться над вами и думать, что вас тянет к вековому рабству?».    

Погромщики—«люди дела» и воззваниями не ограничиваются. Когда в Балашове власти отказали гарнизону в производстве «обысков» для обнаружения «спрятанных товаров» (легальная форма начала погромов с одобрения Советов раб. и солд. депутатов), гарнизон захватил почту и телеграф. Так, ведь, и учат большевики...

***

Беспорядки в Ржеве, как и в других местах, начались с разгрома пивного и казенного винного склада. В Сарапуле погром подготовлялся снятыми с учета рабочими Ижевского завода. Зачинщиком беспорядков Базарной площади оказался дезертир Коротков.

Из Полтавской, Казанской, Рязанской губ. сообщают о насилиях над продовольственными комитетами. Из Солотчинской волости до 1,000 крестьян пришли в Рязань с требованием отмены хле6ной монополии. В Царевококшайском уезде избиты председатель и члены волостной продовольственной управы.

В Остроге, Вол. губ. разбит винный погреб, в Маробыцах и Браиловке, Под. губ. разгромлены и подожжены винокуренные заводы. В Остроге пьяные солдаты начали громить еврейские дома и подожгли город.    

На железных дорогах солдаты громят товарные вагоны, например, на ст. Кашира разграбили 12 вагонов. В Харькове солдаты, охранявшие гостиницу  «Каменный Столб», взломали ночью стену и расхитили хранившиеся там кожу и обувь.

В Бендерах, при разгроме еврейских фруктовых лавок избит до смерти сын владельца одной лавки студент Гутман. Избит и стащенный с лошади прапорщик, пытавшийся уговаривать толпу.

Ужасный случай произошел в районе Синявки. В одном из полков был устроен солдатский спектакль, в котором участвовали офицеры, сестры милосердия и врачи. После спектакля участники его были приглашены на чай. Вдруг в комнату неизвестно кем была брошена ручная граната, которая разорвалась с большой силой. Взрывом ранено 17 офицеров, пять сестер, три врача, два солдата. Бросившие бомбу скрылись.

В какой тесной близости находятся большевики с черносотенными погромщиками, видно хотя бы из того, что председателем одесского комитета борьбы со спекуляцией и инициатором недавних «облав» в одесских кафе оказался Шпиталенко, который в дореволюционное время долго служил  шофером у градоначальника Толмачева, затем у экс-шаха.

Еще по теме