Письмо из Чикаго другу, которого у меня нет

Нет, я не умер, друг мой, и живу, как и подобает всем порядочным людям, в демократической стране, вдали от варварских стран большевизма.

Почему не писал, спросишь ты. А в самом деле — почему не писал?! Подожди подумаю. Конечно знаю. — Находился я все время в миролюбивом настроении; а так как мои письма к тебе всегда кого-нибудь задевают и увеличивают число моих безыдейных врагов, то я предпочел глубокомысленно молчать и изучать природу.

Но мои уста не могут молчать в то время, как в сем мире, в прекраснейшем из миров происходит странное явление. — Миллионы людей бросили фабрики и заводы, т. е., я хотел сказать миллионы людей выброшены из фабрик и заводов и расхаживают по городам и весям страны рабов и дома трусов.

Ходят и философствуют.

Ходят медленно, так как от быстрой ходьбы истаскиваются подметки и происходит журчание в желудке.

Рабы освобождены. Свобода философствования торжествует. Пустой желудок не затемняет сознания. Тупость, свойственная рабам, торчащим 12 часов у машины и превращающимся тоже в машину, исчезла вместе с освобождением от работы.

Созерцают, философствуют.    

***

В земле большевиков голодают. Скверная страна должна быть „большевиковия". Наша страна хороша, но почему мы тоже голодаем. Не сделать ли и из здешней страны большевиковию, думает размечтавшийся американец из Саратовской губернии и с этими мыслями заходит в ресторан пообедать. Всего наличных у него 25 сентов и он, подчиняясь железному закону экономической политики, высчитывает как бы выкроить два обеда из 25 сен. В этот момент подходит товарищ рабочий и предлагает купить революционный журнал. Отказать нельзя, времена революционные, да гляди и что-нибудь почерпну о большевиковии. Берет „Прибой", чашку кофе, „доноте" и располагается как у себя дома в надежде провести несколько часов в теплом помещении.

На дворе вьюга.

Углубляется в чтение, и его розовое настроение о большевиковии растворяется под влиянием убедительных доказательств передовика. Прочитав изречения Сенюшечки, который надеется, что „волны захлебещут" и тогда русский пролетариат, который „не был еще воспитан, в классической борьбе и не имея опыта в политическом волшебном кругу гипнотизма, он увлекся ей „пролетарской диктатурой" с помощью мужика „природного безвластника, который всецело связан с одной только природой землей", при теоретическом обосновании „товарища Кропоткина" , — потребует ответа за жертвы революции, „в которой миллиончика три-четыре уже ушло на покой" и т. д. наш саратовец стал недоверчиво относиться к большевиковии.

Одолев перевал постепеновщины, ищущей свободы вне времени и пространства и забывшей, или скорее не знавшей, что она находится в существе, будь то человек, овца или былинка в поле, саратовец пришел к заключению о необходимости революции, но какой, упорно задавал он себе вопрос, — и не придя к заключению, углубился снова в чтение.

Истина, что кающегося грешника мог простить только Иисус, подтверждается. Хотя, признавая в принципе правильность взгляда свободного человека, что „вдвойне священна для меня личность другого"... не возбраняется, однако, священную личность сравнивать с искусанной собакой, которая „лает на не оправдавшего ее надежду хозяина"...

Запутавшись в вопросе о полной свободе и не решив вопроса о революции, саратовец продолжает искать материал о большевиковии, но наткнулся на весьма полезное сведение об экономических организациях. Хотя не имея работы саратовец не особенно-то льнул к экономической организации, но он льстил себя надеждой, что когда-то будет же работать, и лучше заранее их изучить. А. Ф. Т. реакционна; И. Р. М. беспринципиальны и у них „отсутствует строгий абсолютный общественный идеал"; во Франции, Испании и Италии имеется революционный синдикализм, а также другой совершенно противоположный синдикализм, и все эти организации в своей основе имеют один и тот же лозунг — „легкие требования повседневной, жизни".

Саратовец только теперь понял, где правда и какие лицемеры американские индустриалисты франко-итальяно-испанские синдикалисты, говорящие об освобождении рабочих от ига капитала и власти, о революционной всеобщей забастовке и прочих стремлениях.

Эх, вы, лицемеры. А еще анархисты вроде Пуже, Деллесаль, Полотьер, Грифуле, Ивто и др. уверяли рабочих в революционности синдикализма и проповедовали в них борьбу с капиталом и властью до их уничтожения. А не линемерны ли историки доказывающие, что выработанные французскими синдикалистами революционные идеи являются результатом работы анархистов „в синдикатах".

В добавок к нерешенным вопросам о революции, о полной свободе и абсолютном общественном идеале приплелся новый — разница между „синдикализирован“ и „юнионизирован". Но саратовец не падает духом и ищет своего — сведений о большевиковии.

Сначала он думал, что немножко много говорят о кающемся грешнике и что кто-то неправ говоря в одном месте, что „Капитал Маркса самозванный анархист и на этот раз бросил, а прочел только брошюрки Ленина, Энгельса и Кропоткина"... а в другом месте, что „...и узнал не провидением, ни каким-либо чудом, не во сне, а копаясь в толстых томах Марксовского „Капитала", но затем он простил маленькие прегрешения, так как почерпнул нужные сведения о большевиковии.

Прахом пойди она с ихней диктатурой и комиссарами. Если это правительство „оказывает" сколько кто должен трудиться и кто сколько должен получать за свой труд и разумеется ни в коем случае не забывает про своих, так анафема тебе лицемерное правительство говорящее об уничтожении денег, уверявшее нас, что не хватит пищи и принуждающее работать сознательных противников труда.

Анафема и вам беспристрастным следователям России, уверяющим, что правители ведут простую жизнь. Анафема и тем, кто уверяет нас, что в большевиковии стараются уничтожить частную собственность, а на самом деле „большевики всячески способствуют процветанию мелкой буржуазии".

Дальше саратовец не стал углубляться. Довольно мне этой большевиковии. Наконец-то узнал неопровержимую правду об этой страшной стране. Не даром президент не желает признать такого правительства и не даром все газеты так кричат о большевистской опасности.

За неимением средств саратовец примостился у товарища. Время для размышлений сказало, так как ему нужно было идти мили четыре в „оп-таун". Все время он старался решить вопрос какая нужна революция рабочим и наконец решил, что нужна свободная революция — кто хочет за, кто хочет против — без всякого принуждения. Абсолютной свободы при всем желании он не мог воспочувствовать.

Когда же он разгадывал загадку об абсолютном общественном идеале, то и рукой махнул — ну их с абсолютным, тут и относительного не добьешься, и принялся синдикализировать и юнионизировать. Так он дошел домой, где его товарищ стал уверять, что между „синдикализировать и юнионизировать" такая же разница, как говорит пословица „не вмер Данило, болячка задавыла", и советовал ему ложиться спать. Но Саратовец хотел еще доказательств из неопровержимых источников и он взялся доканчивать „Прибой".    

В ту ночь он не ног спать. Перед ним проходили вереницей мученики идеи, положившие животы свои в борьбе с комиссарами; жестокие комиссары большевиковии превращались в стоголовых гидр, пожирающих маленьких детей и больших людей, — всех кто препятствует или сможет в будущем препятствовать господству красного террора.

Ему спилось, что он попал в руки большевиков; они привязали его к скале; ему грозила мученическая смерть; начался прибой; волна за волной ударяли о скалу приближаясь все ближе и ближе; ударил девятый вал и саратовца не стало.  

Еще одна жертва классовой борьбы.

Экс-наборщик.

Голос труженика : Еженедельный орган рус. отд. индустриальных рабо... 1921 № 140, 26 марта