Письмо Горького к русским монархистам

Женевская газета "La Feuille" перепечатывает из "Soviet Russia" следующее письмо Горького, кажется еще нигде не появившееся в русской заграничной печати:

"Я получил много писем от разных лиц. Все они написаны под влиянием тяжёлого морального террора. Я чувствую, что те, которые писали их, провели немало тяжёлых дней и часов, что их сердца страдают от ран, что их вечно бодрствующая мысль не даёт им ни сна, ни покоя.

"Во что превратился добрый русский народ? Почему он преобразился в жадного зверя, жаждущего крови?" - пишет мне одна дама на надушенном листке бумаги.

 "Христа забыли, его идеи растоптали",- пишет мне граф П.

 "Ну что, вы довольны? Во что превратилась великая доктрина любви к ближнему? Что сделали со святостью церкви и религии?" - спрашивает К. Бруйтам из Тамбова.

  Все повержены, убиты, исполнены трепета при мысли об этой великой и трагической эпохе. Не имея возможности ответить каждому на его письмо отдельно, я постараюсь ответить всем сразу:

Милостивые государи и милостивые государыни, день расплаты за ваше преступное безразличие к жизни русского народа настал. Всё что вы сейчас испытываете, всё что вас терзает - вами всецело заслужено.  И в ответ на ваши послания я могу сказать вам только одно:

Я желаю, чтобы все ужасы жизни, которые созданы вами самими, приняли более глубокие и чувствительные размеры, чтобы ваши сердца страдали всё более и более. Чтобы слёзы прогнали сон от ваших глаз. Чтобы вихрь сумасшествия и ненависти опустошил нашу страну и истребил бы вас. Вы этого заслуживаете.

  Не удивляйтесь, если в ваших душах всё, что остаётся доброжелательного и честного, будет стерто грязью и низостью, которая там находится и на которую вы обращаете к сожалению так мало внимания. Ваши души полны мерзостью, ложью, жаждой к власти и всеми низкими инстинктами.

  Дорогие дамы! Вы хотите узнать, что случилось с народом. Он просто потерял терпение. Он слишком долго оставался безответным. Он слишком долго бессловесно переносил испытания. (...) Теперь он больше не может покоряться. Однако до сих пор он не тряхнул как следует тяжёлой ношей на своих плечах. Вы испугались слишком рано, милостивые государыни.

  Говоря между нами, во что другое мог превратиться этот народ, как не в дикого зверя? На каком основании вы могли рассчитывать на другие результаты? Разве вы когда-нибудь учили его чему-нибудь хорошему? Разве вы воспитывали добродетели в его душе?

 В продолжение всей его жизни, вы пользовались его трудом, его последним куском хлеба, не сознавая, что этим вы совершали преступление. Вы жили не задавая вопроса, откуда вы черпаете источники своего пропитания, не стараясь отыскать силу, которая вас питает.

  Блеском и роскошью своего платья вы вызывали зависть у бедных и неимущих. Когда вы на лето переезжали в свою роскошную дачу и жили бок-о-бок с крестьянами, вы всегда смотрели на них сверху вниз, как на низшую расу.

Они понимали всё это. Они были всегда добрыми по своей природе, но вы их вывели из терпения и зажгли.

  Вы устраивали праздники, на которых они не имели права присутствовать. А теперь вы ищете у них благодарности. Ваши песни, ваша музыка не могли доставить удовольствия изнывающему народу. Ваша расточительность, связанная с презрением к мужику, не могла возбудить в душе у него уважения. Что вы сделали для него? Старались ли вы облегчить его участь? Нет. Вы скорее пытались ещё более затемнить его невежество.

  И вы требуете после всего этого от него смирения? О нет, можете даже и не мечтать об этом. В ваших глазах мужик был всегда чем-то вроде животного. Говоря с ним вы смотрели на него, как на дикое существо. Так почему же теперь, сударыня, вас удивляет, что он превратился в дикого зверя?

  Ваш вопрос не только показывает ваше незнание жизни, но и лицемерие виновного, который сознаёт своё преступление, но не имеет мужества в нём признаться.

 Вы отлично знали, вы не могли не знать, в каких условиях жил русский мужик. Притесняемый человек должен отомстить рано или поздно. Человеческое существо, притесняемое беспощадно, не будет щадить в своей мести никого. Это ясно. Я даже скажу больше: это должно быть так!

  Каким образом вы можете ожидать жалости или снисхождения от людей, в сердцах которых вы посеяли месть? Сударыня! В Киеве добрый русский народ выбросил из окна знаменитого мануфактуриста Бродского. Его гувернантку подвергли той же участи. Но (...) остановились в недоумении перед клеткой с канарейкой, висевшей у окна.

  Подумайте над этим случаем. Маленькая птичка возбудила жалость в сердцах в то время, как живых людей выбрасывали из окна. По-видимому, даже закоренелые сердца склонны к состраданию. Но это сострадание не относится к людям, потому что эти люди его не заслуживают. В этом и заключается весь ужас положения, весь трагизм.

 Сударыня, неужели вы до сих пор уверены в том, что имеете право требовать человеческого обращения, если вы сами в течение всей вашей жизни были беспощадны к вашему ближнему, не считая его человеком, равным вам? Вы пишете письма. Вы хорошо образованы. Вы наверно читали много книг, где описывалась жизнь мужика.

  Что же вы можете требовать от него, если будучи знакомы с условиями его жизни, вы не сделали ничего для того, чтобы облегчить его страдания? Теперь вы в тяжёлом положении, вы пишете дрожащей рукой к человеку, который, как вам должно быть известно, не может ни уменьшить вашего страха, ни облегчить ваших страданий. Нет, не может! Таков мировой закон - в сердцах человеческих должно жить сострадание.

Но в стране, где народ били кнутами и кулаками, где отсутствовало всякое сожаление, где над народом глумились ради развлечения, где репрессии не имели границ и где ненависть приняла такие размеры, что позор и стыд за содеянное превосходят всё возможное, в такой стране нельзя найти сострадания.

  Народ воспитанный в агонии адовой, взрощенный под ударами и злобою, под кнутом и кулаком - такой народ не может иметь нежного сердца. В стране, где так долго царил произвол, очень трудно, чтобы народ основал царство справедливости.

Мы не можем требовать, чтобы человек, который никогда не знал справедливости, был справедлив. Всё просто (...) сударыня, на этом свете, где вы и ваша сословная каста без протеста смотрели на процветание произвола.

Этот народ чувствует пощёчину не менее сильно, чем её чувствовал пятьдесят лет тому назад один из лакеев вашего отца.

Этот народ развился. В процессе своего развития его уверенность и уважение к себе самому окрепли. Но несмотря на это, его продолжали считать за животное и обращаться с ним как с рабом.

Сударыня! Не требуйте от народа того, что вы не можете ему дать. Вы не вправе требовать от него милосердия. Этот народ притесняли. Его притесняют и теперь те, кто имеет до некоторой степени власть над ним.

  Теперь, когда царизм и капитализм привели страну к революции, тёмные народные силы вмешались в игру. Всё что накопилось в течение веков - взрывается и месть вырывается со всех сторон.

  Но вместе с тем у страны есть и другая сила, блестящая сила, движущаяся великой мыслью, одухотворённая роскошным сном справедливости, свободы и красоты.

Но зачем я, сударыня, буду описывать словами красоту и величие моря человеку, у которого нет глаз, чтобы видеть их?

Время, Берлин, 1920 г. № 104, 12 июля