Идет первая мировая война, на фронте своя жизнь, а в столице все совсем иначе. Здесь другие занятия и другие заботы.
Как жил Петроград в дни войны - об этом материал из журнала "Нива" за 1916 год.
ПЕТРОГРАД
(Из дневника)
В Петербурге я бывал не раз. В Петрограде—впервые.
Есть ли разница?
Да, конечно: война наложила ясный отпечаток на внешнюю жизнь северной столицы. Значительно больше уличного движения, особенно грузового, автомобильно-грузового. Люднее стало в столице. Одних беженцев насчитывают до 85 тыс. человек. Эти люди, с запада и юга,— подвижные по натуре, еще не осевшие прочно, чаще на улице, в трамвае, в автомобиле, в театрах и кафе. У многих, если не у большинства, деньги и хорошие. Они щеголяют по провинциальному, сугубо тратятся, подражая столичным жителям и гоняясь за модой.
Война создала спекуляцию, привлекла массу делового люда и еще большее количество неожиданных, так сказать, «внезапных» коммерсантов и, конечно, аферистов. Ими кишмя-кишит северная столица: все «работают»—в кафе, в отелях, за столиками ресторанов, на улице только и слышишь «деловые» разговоры: «купил», «продал», «переуступил». Даже дамы посредничают и из такого круга, что если бы вы узнали, диву дались бы! Деньги стали самой большой ценностью, за ними почти все гоняются и говорят, что в Петрограде легко сейчас достать деньги.
Один молодой инженер сказал мне пресерьезно:
— Как это может не быть денег; если нет, их нужно достать!
Рядом с этим безумные траты. Переполненные шантаны. Заурядные театры битком набиты. Одна и та же посредственная вещь идет в театрах бесконечное число раз с аншлагом. Автомобили нарасхват, безбожно дерут, к хорошему извозчику не подступись—избалован «щедрыми» пассажирами, и даже драконовские меры градоначальства почти бессильны помочь обывателю, привыкшему считать трудовые деньги.
Столица всегда жила хорошо,—та столица, которая составляла «весь Петербург», не та, которая его возвела, очистила, обмыла и которая кормит его чудовищное чрево,—а та столица, которая веселилась,—но теперешнее время превзошло фантазию. Говорят, что «сердце России»—Москва—в этом отношении бьется еще сильнее. Не буду спорить, не знаю. Но и в Петрограде завелось много «шальных» денег, расточаемых на кокоток, кутежи и автомобили. Если бы не знать, как трудится мелкий чиновник, рабочий, солдат и приказчик, если позабыть, что лучшие люди страны из среды ее интеллигенции, большие и малые, не покладая рук работают для победы над врагом и над созданием новой России,—можно было бы впасть в отчаяние:
— Так весело и шумно, так беззаботно в Петрограде.
Но, конечно, не этот Петроград, не «весь Петроград» творит настоящие исторические события и не он кует светлое будущее нашей родины...
Был в Госуд. Думе, как раз попал на «спектакль» по еврейскому вопросу. Все—в порядке: Марков и Замысловский, конечно, легко загрызли бы скромного еврейского депутата Бомаша, если бы не подоспел на помощь Чхенкели, которого, конечно, исключили, и Шингарев.
Я сидел и думал, когда говорил Замысловский, с обидным легкомыслием бросающий с думской трибуны в легковоспламеняющуюся темную массу горючий материал,—к чему стремится этот умный человек? Чего он добивается? Я допускаю, что среди евреев, живших долго рядом с врагом, точившим все время против нас нож и прикидывавшимся нашим другом,—я допускаю, что среди евреев есть люди, которые из страха, нужды, корысти или по легкомыслию отступили от долга патриотизма, вымещая вековые обиды. Я допускаю, и это крайне тягостно, прискорбно, если это так. Ну, и казните, ну, и карайте их так строго, как требует того закон военной необходимости! Не щадите виновного. У государства, у власти для того достаточно обыкновенных и экстраординарных средств.
Но весь народ, весь простой еврейский народ, вся его масса, трудящаяся многомиллионная масса, но ученики, студенты, интеллигенция и солдаты—помилуйте, за что на голову всего народа призываются такие напасти!
Кто же поверит, что мы проигрывали до сих пор и отдавали свою землю врагу из-за еврейского «шпионства»? Равно кто поверил бы такому объяснению наших последних успехов, что ими мы обязаны прекращению еврейского «шпионства»? Ныне признано официально, что мы не были «готовы». Теперь у нас все стало лучше, всего стало больше, мы многому научились, стали серьезнее, привлекли к делу обороны страны бесплодно лежавшие колоссальные общественные силы и стали побеждать и успевать.
А евреи? Они остались такими при Поливанове, какими были ранее его: не хуже и не лучше.
Армия, ея дух, все условия войны,— технические, экономические, моральные - создаются не вдруг, а веками. Если у нас слабо развита железнодорожная сеть, если в застое промышленность, не организована торговля, если у нас оставляет желать лучшаго администрация, если у нас мало честности и в обществе, если мы не образованы, а масса безграмотна, если мы отстали во всех почти областях техники, не расчетливы, не экономны,—то евреи, по совести, могут спросить:
— При чем мы здесь?
— Мы не служим ни в министрах, ни на военных постах, нас не пускают ни в профессора, ни в учителя, ни в фельдфебели, ни в судебную среду, ни в полицию. Из нас нет земских начальников, прокуроров, начальников дорог и начальников станций. Мы не участвуем в дворянских собраниях, нам недоступно земство и почти недоступен город. Для нас закрыты все органы правительственной и общественной власти. Мы ничем не управляем и ничего не направляем. Почему же мы в ответе за все, что случилось в результате экономической, политической, культурной отсталости и беспорядка?
Ну, а евреи-шпионы? Они, вероятно, есть. Менее влиятельные, менее властные, чем казненный Мясоедов, но есть. Карайте их.
Так я думал, слушая умного Замысловского.
Когда все это кончилось, я вышел из Таврического дворца с чувством досады на человека, который не может не понимать, что нет правды, нет добра в его тяжелых словах.
Хотелось отдохнуть от мучительных переживаний. Пойти в театр! Но здесь опять «tоut Рetrоgrad», дамы, дамы в бриллиантах скандальной цены и в дешевых бабьих шалях, перекинутых через плечо—новейший символ сближения с «народом».
Ах, уж эти сверх-потребители.
Н. Ланский.
Петроград. 20 марта.
Еще по теме
|
