Под градом шрапнели

Это было давно, в далекие августовские дни в начале войны. Перешагнув через окровавленную Золотую Липу, наши войска быстрым темпом приближались к Львову. Австрийцы, оказывая упорное сопротивление, заняли заранее подготовленные позиции на западном берегу вздувшейся Гнилой Липы.

Костромской полк, бывший в авангарде, переночевав в открытом поле близ горевшего фольварка, утром 16-го августа подошел к Гнилой Липе и тут под сильнейшим огнем австрийцев перестроился в боевой порядок. С целью выяснить сложившуюся обстановку, приказано было завязать с противником огневой бой.

Быстро в мелочах боевой обстановки прошел день, а к вечеру в полку было получено приказание отойти во вторую линию и образовать дивизионный резерв.

Вечерело. Теплые, мягкие, ласкающие лучи заходящего солнца окрашивали в какие-то таинственные полутоны красивые холмистые окрестности местечка Перемышляны. Резким диссонансом красивого украинского вечера было завывание шрапнели и зловещее пришептывание гаубичных бомб.

Сборным местом полка, отходившего назад, был назначен обращенный в нашу сторону пологий склон высоты, лежащей вблизи артиллерийской позиции. Полк, идя в назначенный ему пункт, должен был пройти вдоль всего этого склона.

Еще было светло, когда командир полка полковник Никольский с двумя-тремя офицерами и несколькими нижними чинами телефонистами вышел из лабиринта оврагов к назначенному месту с тем, чтобы здесь дождаться подхода полка, который в это время, прикрываясь складками местности, стягивался, крадучись, медленно и осторожно.

Заметили ли австрийцы группу офицеров с полковником Никольским во главе, или предположили они, что в этом месте находятся наши резервы, но, как только эта группа села у подошвы высоты, из-за горы раздался свист и треск. Взоры всех невольно обратились кверху. Там, несколько влево, разорвалась розовая австрийская шрапнель. Чрез мгновение второй такой же сухой разрыв произошел уже над самой группой офицеров. Лошади, оставленные на дороге, бросились в сторону. С дороги поднялся клуб пыли, указывающий место падения шрапнельных пуль.

Еще, еще и еще свист, разрыв и пыль. По-видимому, австрийцы не жалели снарядов.

Офицеры и телефонисты инстинктивно прилегли, но противник не прекращал своего обстрела. Все разрывы приходились как раз над лежащими офицерами и нижними чинами, которые лежали теперь в самом створе австрийских шрапнельных разрывов. Противник по какой-то необъяснимой причине не переносил огня ни вправо ни влево, он стрелял все по одной линии, и стрельба его, методичная и упорная, явно велась по одному направлению. „по ниточке", и на эту ниточку оказались как бы нанизанными все офицеры и телефонисты.

Огонь все усиливался и усиливался. Укрытий поблизости не было никаких, скат был ровный и гладкий. Туземец-хлебороб старательно сжал весь хлеб, покрывавший летом это открытое место. Куда-нибудь перебежать было положительно невозможно. Противник заметил бы, стал бы стрелять по бегущим, а затем перенес бы огонь туда, куда переместились наши офицеры. Уйти?—но это значило покинуть свой пост, бросить полк на произвол судьбы!

Когда один из офицеров попробовал доложить о таком способе самосохранения полковнику Никольскому, тот не захотел и слушать, сделав строгое замечание говорившему. Но тот и сам знал, что уйти с назначенного места только из-за того, что их засыпают шрапнелью, невозможно для русского офицера. Лучше всего было остаться на месте, отдав себя в руки слепой судьбы.

Один из офицеров, бывших в этой группе, впоследствии так описывал свое состояние.

...Шрапнели сыпались кругом нас, как град в июльский день: я лег на живот, мне почему-то казалось, что в таком положении я буду в наибольшей безопасности. В тот момент я считал живот самым опасным и уязвимым местом. Много позднее на Карпатах мне пришлось прийти к обратному выводу, увидев, как тяжелы бывают раны в спину. Но тогда, я это отчетливо помню, меня усиленно занимала мысль прикрыть именно живот.

„Бесконечно длинными казались минуты. Нервы притупились. Нами всеми овладело какое-то безразличие, и на свистящие возле лица осколки шрапнели каждый из нас начинал смотреть с каким-то необъяснимым любопытством. Полковник Никольский лежал около меня на спине. Мы молчали.

„Артиллерийская вилка становилась все уже и уже. Недолеты и перелеты, так ясно различаемые нами вначале, все более сливались, и нужно было большое напряжение внимании и слуха, чтобы решить, куда упал снаряд: впереди нас, или позади. Австрийцы уже явно пристрелялись и били в одно место. Воздух вокруг нас был пропитан порохом и запахом какой-то гадкой вонючей примеси. Несколько лошадей было ранено.

„Среди телефонистов, лежавших поблизости, вдруг послышался тихий и плаксивый стон: затем застонал другой; видно было, как они лежа, стараются перевязать свои раны.

„Я посмотрел на полковника Никольского: он совершенно спокойно, даже не изменившись в лице, лежал на спине и смотрел в ту сторону, откуда, по его расчетам, должны были показаться роты.

Лягте на грудь, господин полковник!—крикнул я ему.
„Полковник взглянул на меня, задумался на мгновение.
Не стоит, право, — ответил он.

Уже начинало темнеть. Вдруг я почувствовал, что через меня кто-то перелезает и направляется к командиру полка. Я стал присматриваться. Вижу, это телефонист Ефременко. Он осторожно подполз к командиру и лег на него всем своим грузным телом.

Ты что? - спросил командир полка.
Лежите, ваше высокоблагородие, лежите, я ничего, так только.

„Видя, что командир полка может быть каждую минуту убит, телефонист Ефременко подполз к нему, чтобы своим телом прикрыть его и защитить от неприятельской шрапнели.

„Я помню, в те тяжелые минуты на душе стало сразу легко. Особый прилив сил, особенную уверенность в нашей конечной победе вселил в нас поступок телефониста Ефременки. Ценой своей жизни пришел он спасти своего командира, Телом своим прикрыл он его от раскаленного вражеского железа.

„Мало-помалу стало смеркаться. Противник, по-видимому, пришел к заключению, что мы все перебиты, и прекратил убийственный обстрел. Из-за поворота дороги наконец показались роты полка. Группа начальников поднялась и пошла навстречу к серым героям, смененным с передовой линии другим полком".

Неоднократно потом в дни разочарований, в дни тяжелых испытаний, вспоминали офицеры телефониста Ефременку, этого незаметного героя, с его простодушными серыми глазами и виноватой улыбкой.

Воспоминание о нем каждый раз поднимало дух и укрепляло веру в нашу конечную победу. С такими беззаветно преданными солдатами нельзя не победить!

Еще по теме