Первая мировая война. Как мы отступали - 19 Января 2016 - Дневник

«Невозможно себе представить удивительное упорство, проявленное русскими войсками при отступлении. После ураганного огня нашей артиллерии они бросаются в контратаки, а отступая, сжигают и взрывают за собой решительно все, что можно разрушить и сжечь»...

(«Deutsche Тages Zeitung» от 28-го сентября, найденное у убитого лейтенанта 61-й ландверной дивизии).

Так пишут о нас наши враги. И это открытое признание великого, доброго мужества наших войск — лучшая и драгоценнейшая из похвал.

Кто был под Вильной и под Брестом, кто бьется сейчас под Двинском, тому понятны и ценны эти слова, эта невольная похвала и удивление мужеству и стойкости наших армий.

Воспоминаю бой за Вильну. Эти непрерывные, ужаснейшие обстрелы ураганным огнем: ведь, в 60 секунд грохочет 300—400 пушечных разрывов, а пулеметы и ружья выбрасывают десятки тысяч пуль. Вокруг клубятся подожженные снарядами деревни.
Несчастные жители в смертельном ужасе выбегают из пылающих изб, падают, сраженные неприятельской шрапнелью, погибают разодранные на куски бризантными гранатами.

Бедные, беззащитные, им негде укрыться от губительного огня противника. А он, жестокий противник, прежде всего, начинает обстреливать и поджигать деревни, внося смерть и панику в среду жителей.

Несчастные, избегнувшие смерти, лишенные крова, семьи, родных — всего на свете, бродят по лесам, по уцелевшим деревням и селам, по всей необъятной России, моля о мести.

Я помню, сколько раз наши батареи вывозили на лафетах из пылающих деревень плачущих баб с детишками.

Я помню крошечные ножки, перебитые шрапнельными пулями, обгорелые распущенные волосы... Я помню залитые кровью деревенские кофты... Я помню старуху с оторванной ступней, ползущую на коленях в разбитую гранатой клуню...

Потом, уже горьким опытом наученные способам ведения войны нашим врагом, мы стали заранее выселять жителей, жечь за собой все деревни и села, уничтожать поля и посевы, оставляя после себя голую, обугленную пустыню.

Нашему врагу все нужно везти из своей голодной Германии. Ему не осталось ни клочка сена, ни штуки скота, ни хлеба, ни овса.

Их несчастные лошади питаются хвоей и, по показаниям пленных, вместо шести нужно по десять коней запрягать в орудие,—так ослабели животные.

Отступление армий — грозное, великое событие. Так, позади остались полуразрушенные, эвакуированные города, взорванные мосты и дороги и обугленная пустыня.

Но каждая пядь этой пустыни не отдана даром. Каждая горка и лощинка орошены немецкой кровью. Мы выдерживали днем ураганный огонь, почти не отвечая на него, а к вечеру отражали яростные атаки густых цепей противника. И тогда говорила наша артиллерия. Не слишком много и громко, но достаточно, потому что цепи падали, пропадали, появлялись новые, опять падали и пропадали, и, не дойдя половины пути до наших окопов, наступление прекращалось; взвивались мерцающие ракеты и вновь начинался ураганный огонь. А ночью мы тихо снимались и уходили назад верст на десять, потому что не время еще было задерживать противника, да и нечем, по правде сказать.

Я помню наш последний отход. Три дня стояли мы под Б., отбивая яростные атаки германцев. Противник буквально засыпал нашу пехоту и некоторые батареи огнем различнейших калибров. По нескольку раз в день принималась идти в атаку его пехота, но нашим сосредоточенным огнем отбрасывалась обратно. На четвертый день немцы угомонились, а мы получили приказание «с наступлением темноты сняться с позиций и отойти к местечку К...».

—   Командира 1-го дивизиона к телефону...
—   У телефона командир 1-то дивизиона.
—   Командир п-вой тяжелой батареи.
—   А, здравствуйте, г. подполковник!
—   Добрый день, г. полковник. Вы получили приказ об отступлении?
—   Да, получил.
—   Не устроить-ли нам по этому поводу маленький прощальный бенефис?
—   Видите, г. подполковник, со снарядами у меня неважно.