Форсированная переправа через Вислу
(По рассказу руководителя переправы)

Передо мною сидел штаб-офицер с Георгием в петлице, испытанный воин, участник хивинского похода получивший в последнюю турецкую войну 1877 г. серьезную рану.

Вот его рассказ в слабой передаче:

Когда войска кайзера, несмотря на все их упорство, благодаря сказочной доблести наших войск, были окончательно отброшены от Варшавы и самому кайзеру не удалось не только выспаться и пообедать в столице Царства Польского, но даже взглянуть на нее издали, решено было и войскам нашим, сгруппированным вокруг Иван-города, перейти в наступление против немцев, расположенных вдоль левого берега Вислы.

Нас разделяла эта широкая, многоводная и быстрая река.

Необходимо было переправиться через нее и переправиться в виду неприятеля, занимавшего противоположный берег, а средств для переправы—ни пароходов, ни понтонов, по-видимому, не было под рукой вовсе.
В мое распоряжение были отданы второй и четвертый батальоны нашего С. полка и дано было приказание направиться на деревню Калишаны.

Пришлось идти вдоль берега Вислы. Отряд сразу подвергся обстрелу неприятеля, что побудило меня свернуть вправо и достигнуть обходным путем колонии Калишаны, где я сменил отряд Е—каго полка и занял позицию от деревни Петровицы до колонии Калишаны и далее до деревни Калишаны включительно. Таким образом я установил связь с соседней дивизией, а с другой стороны — К—ким полком и занялся укреплением позиции.

9-го октября утром прибыл ко мне подполковник М. с категорическим словесным приказанием начальника дивизии, немедленно приступить к переправе на левый берег реки Вислы, для чего собрать все необходимые средства, имеющиеся в деревне до прибытия саперного офицера, под руководством которого предполагалось устроить плоты.
Немедленно было собрано все, что только возможно было собрать: бревна, бочки, доски, а из штаба полка нам прислали веревки, канаты, гвозди.

Переправу, таким образом, предполагалось произвести на плотах.

Но, зная по неудачным попыткам соседей, что при быстроте течения реки переправа на плотах не достигает своей цели и ведет только к большим потерям, видя также, что мои подчиненные не только сомневаются в успехе переправы, но даже отрицают ее возможность, я обратил внимание на еще ранее замеченный мною недостроенный, находящийся еще на суше баркас таких размеров, что он мог бы вместить до 100 человек.

Баркас этот, однако, как говорил, не был еще вполне оборудован и верхние ряды его обшивки не были закончены. Не было также и весел.

Разыскав хозяина, строителя баркаса, я отдал в его распоряжение наиболее опытных плотников из моих солдат и приказал докончить как можно скорее баркас, чтобы получить возможность спуска его на воду.

Но баркас находился на глазах у неприятеля, и всякая работа немедленно была бы обнаружена и обстреляна. Приказал поэтому произвести работу ночью, чтобы к утру 10-го октября она была закопчена, что и было исполнено.

Оставалось спустить баркас на воду.

Ранним утром 10-го октября, я вызвал роту своего батальона и велел ей залечь на опушке леса в канаве близ баркаса, а самый баркас подготовили к спуску: привязали канаты, подложили лежни.

По команде рота быстро выбежала из-за закрытия, отпустила канаты и столкнула баркас, который благополучно и сел на воду, после чего люди бегом скрылись обратно за прикрытие.

Все произошло так быстро, что открытый неприятелем ружейный огонь оказался совершенно безрезультатным.

Между тем, выше меня, новые попытки переправы на плотах и небольших лодках потерпели полную неудачу, и в течение 10-го числа мимо нас плыли небольшие лодки и плоты с окоченевшими трупами и полуживыми от ледяной воды, в бессознательном состоянии нижними чинами.

Сколько можно было спасти, мы спасали и передавали в их войсковые части.

Решил переправиться в тот же день, 10-го октября, тем более, что от соседа получил сообщение, что и ои предпринимает ночью переправу на «легких многочисленных плотах». Переправа эта, как оказалось впоследствии, также не удалась.

Оставалось сделать последнее распоряжение.

Я вызвал было охотников, но предприятие оказалось таким безнадежным, что охотников вышло слишком мало, почему я решил начать переправу с 14-й роты, а за ней переправить и остальные моего, 4-го батальона.

Наблюдая за противоположным берегом, я заметил, что к наступлению ночи неприятель усиливает части, находящиеся на противоположном берегу. Тем не менее решил воспользоваться предстоящей ночью, и чтобы скрыть свою переправу, чтобы неприятель не услышал плеска весел, попросил соседнюю батарею, с наступлением сумерек, открыть огонь и не прекращать его впредь до моего извещения. Людям, разумеется, запрещено было разговаривать, курить, приказано соблюдать возможную тишину, для чего оставить на берегу даже котелки.

Прохладный, ясный день сменился сумерками.

Батарея открыла огонь и с первой полуротой, моей 14-й роты, я сел на баркас; при полуроте находился храбрый прапорщик Коробов. Остальным частям батальона, вместе с двумя пулеметами приказано было быть наготове.
Бесшумно мы отвалили от берега. Бесшумно люди работали веслами. Было жутко. Понимая огромную опасность, все соблюдали мертвую тишину. Притом и артиллерия наша наполнила воздух нескончаемым гулом и треском.
Спустилась темная, непроглядная ночь. Плывем. Берега все еще не видно. Но вот, кажется и он. Все напряженно вглядываются в темноту. Баркас с размаха врезался в песок—мы быстро выскочили на берег. На берегу никого. Неприятель нас не заметил и спокойно сидел в шагах 60-ти за валом, возведенном жителями для противодействия разливам реки.

Положение кучки людей, однако, было далеко незавидное. Необходимо было возможно скорее подкрепить ее. И чтобы эта помощь пришла безотлагательно, я не вполне полагаясь на опытность моих помощников, решил привезти эту помощь сам, для чего сел на баркас и возвратился к нашему берегу.

Быстротою течения баркас снесло несколько ниже. Пришлось оттуда протянуть его вверх на канатах. Посадил вторую полуроту с ее ротным командиром и двумя пулеметами, и баркас вновь поплыл к стороне неприятеля.
Понимая, что весь успех зависит от своевременной поддержки переправленной части, находящейся в крайне рискованном положении, я решил остаться на нашем берегу до тех пор, пока последний солдат моего батальона не сядет на баркас. Так и поступил: баркас на обратном пути каждый раз сносило ниже по течению, его перетаскивали вверх по канатам, сажали в него новую полуроту, и таким образом по полуротно весь батальон вместе со мною к первому часу ночи был уже на той стороне. Но еще ранее, ночью, когда переправлены были пулеметы, наши с криком «ура» бросились на ничего не подозревавшего неприятеля, и это нападение, благодаря сохраненной тишине, было таким неожиданным, что враг бежал и мы заняли вал, не потеряв ни одного человека.
Рассвет застал нас таким образом не только на неприятельском берегу, но даже в сносной за валом позиции, которую мы поспешили усилить окопами.

Сидим и ждем обещанных подкреплений, но подкреплений пока нет. Вместо них получаю сообщения командира первого батальона, что переправа его батальона временно приостановлена; сообщение оканчивалось словами: «поздравляю с блестящей переправой и радуюсь за вас».

Хотя пилюля и была хорошо позолочена поздравлением, но оставаться батальону на вражеском берегу без поддержки было далеко не сладко.

Был в полной уверенности, что раз мне удалось ухватиться за неприятельский берег, — под моим прикрытием немедленно будет переправляться и вся наша дивизия. Но вместо дивизии пришел ко мне на помощь только отряд охотников в 30 человек, под начальством молодца прапорщика Нестерова. Да, настоящий был молодец. Вскоре убит был. Так жалко: смелый, отважный был человек.

Я немедленно же употребил его в дело и поручил снять неприятельскую заставу, сильно надоедавшую нам огнем против нашего правого фланга.

Засада встретила наших охотников, как доносил потом Нестеров, разрывными пулями, но это не остановило молодцов, и в награду за предательство — за разрывные пули, вся застава, в числе 18 человек, легла на месте, под нашими штыками. Охотники потеряли при этом только 7 человек ранеными и 1 контуженного, причем один раненый остался в строю.

Вместо подкрепления я получил руководство: каким образом я должен расположить свою часть и, вообще, распоряжаться своим, брошенным на неприятельском берегу, отрядом.

Давать руководства с противоположного, неугрожаемого неприятелем берега, не трудно, но продержаться без помощи, — на что обречен был мой отряд — было не так легко.

К необычайному счастью, неприятель, вследствие внезапности ночной переправы и отброшенный от самого берега не мог, вероятно, предполагать, чтобы переброшенная на его берег кучка людей осталась без поддержки. К тому же низменная местность не позволяла определить наши силы. Неприятельские аэропланы также отсутствовали в эти дни.

Притом, случайно мы переправились в месте соединения, в стыке, армии немецкой с австрийской, так что впоследствии правый фланг мой дрался с немцами, а левый с австрийцами. И это обстоятельство—отсутствие одного общего начальника, вероятно, также повлияло на нерешительность действий неприятеля в первый день переправы.
Как бы то ни было, но целый день после удачного захвата неприятельского берега мы продержались благополучно, без больших потерь, и к вечеру я получил от временно командующего бригады бог эту самую бумажку.

И рассказчик подал мне бумагу следующего содержания:

«Подполковнику В — у 1914 года 11-го октября 5 часов дня № 319 Д. Вулька.

«Прошу вас принять и передать всем г.г. офицерам мою искреннюю благодарность за блестящую переправу и действие отряда. Молодцам нижним чинам мое душевное спасибо. Счастлив, что при отсутствии необходимых средств,—часть переправы на левый берег из войск дивизии выпала на долю самарцев, которые, я уверен, своими молодецкими действиями и стойкостью помогут перейти и прочим частям дивизии. Еще раз всем мое сердечное спасибо. Спаси и сохрани вас Господь».

Получена была эта бумага, продолжал, рассказчик, в 7 часов вечера, когда уже стемнело и, конечно, она могла бы доставить очень большое удовольствие, если бы не мысль: «А поддержка?» Когда же поддержат нас и что будет, если неприятель распознает наше отчаянное положение и обрушится энергично на нас, забытых, обездоленных.

Полученное, однако, приказание объявил по окопам всем офицерам и нижним чинам. Всех, разумеется, оно обрадовало, приподняло дух: если так хвалят, думалось каждому, наверное не оставят без поддержки и не пропадет наша работа даром.

Снова спустилась ночь, такая же темная и непроглядная, как предыдущая, но несравненно более безотрадная.
Вчера была цель впереди, цель трудно достижимая, но в высокой степени интересная, подымавшая человека нравственно, возбуждавшая его инициативу. Сегодня осуждение стоять на месте, в самой тяжелой обстановке, в виду превосходного неприятеля впреди, а позади—мутные, холодные воды Вислы. И поддержки никакой, ни откуда. Настроение поневоле сделалось не радостным. К тому же всю ночь до утра нас обстреливали с правого фланга, и неприятель, пользуясь темнотой, даже сделал попытку сбросить нас в реку.
Попытка эта была замечена, однако, во время и нам удалось отбиться.

К утру, как будто все стихло и я занялся было устройством телефона на противоположный нам правый берег.
Но к 11-ти часам 12-го числа картина резко изменилась.

С раннего утра я заметил передвижение неприятеля на наши фланги. Справа группировались немцы в черных шинелях, а слева австрийцы в серых.

В то же время, однако, заметил, наконец, на правом своем фланге, на острове лежащем по реке Висле, переправляющийся наш О—ский полк.

Слава Богу! Значит о нас вспомнили и хотя целые 40 часов мы оставались без поддержки, но вот она эта поддержка!—«Наши!»

Остров, на который переправились О — цы, лежал вблизи левого берега Вислы, которая в этом месте совсем не глубока, но неприятель направил на остров сильный огонь и наши принуждены были залечь за противоположною покатостью острова.

Я послал тогда охотников на остров, с просьбой об энергичном наступлении, а сам с одной ротой скрытно приблизился к пруссакам, к их правому флангу и начал обстреливать немцев продольным огнем.

Немцам показалось, что подошли в обход большие силы и они выкинули белый флаг для сдачи, а еще вероятнее, как можно было судить по последствиям, белый флаг был выкинут только с целью ловушки, чтобы завлечь нас на пулеметы, скрытые за строем пехоты.

Не доверяя белому флагу, я приказал продолжать стрельбу, после чего неприятель усилил свой огонь, и мы начали нести потери.

Видя, что дело начинает принимать решительный оборот, я, подбадривая солдат и отдавая приказания, обнаружил себя неприятелю и меня вдруг ударило что-то в грудь: пуля пробила легкие насквозь, но особенной боли я не чувствовал и разгоряченный, продолжал управлять боем.

Зная, что рана начальника дурно влияет на дух подчиненных, и надеясь на свое крепкое телосложение, я не покидал сначала строя; но кровь текла, текла непрерывным ручейком; я ослабел и вынужден был прилечь за валом.

В это-то время немцы и открыли сильный огонь из своих пулеметов, которые, вероятно, были приготовлены для встречи нас, когда они выкинули свой белый флаг для сдачи.

Огонь пулеметов сделал свое дело и вскоре пронесли мимо меня смертельно раненого командира 15-й роты и несколько раненых нижних чинов.

А потеря крови также делала свое дело и, видя полный упадок сил, я приказал бывшему при мне ординарцу передать в 15-ю роту прапорщику Зотову мое распоряжение быть заместителем раненого ротного командира и меня, а сам направился на перевязочный пункт. Но дойти до него было не так-то легко: силы совсем меня оставили, а сапоги до такой степени наполнились кровью, что нога в них хлябала.

Наконец, после многих остановок добрался до берега и с радостью увидел, что с той стороны реки прибывают к нам подкрепления, на том самом баркасе, на котором я переправился еще два дня тому назад.
Здесь же я сел в небольшую лодку и с встреченным солдатиком переправился на правый берег.

Неприятель не оставил, однако, переправу наших без внимания и обстреливал ее гранатами. Оне рвались и справа и слева от нашей лодки, но переправиться удалось совершенно благополучно. Здесь, у деревни Калишаны на перевязочном пункте мне сделали первую перевязку и направили на деревенской подводе в полковой лазарет в деревню Згоду. Дальше я не поехал, мучимый желанием узнать результат смелой ночной переправы моего отряда, доставившей мне столько забот и треволнений.

Сначала пришло известие, что переправа не удалась, и что всему отряду приказано переправляться обратно на правый берег, но вскоре посланный мною денщик принес положительное известие, что весь наш полк переправился на левый берег Вислы, двинулся вперед, а за нашим полком переправляются и остальные полки дивизии.

Слава Богу! Не напрасно мы потрудились, не напрасно расчистили дорогу нашим братьям к победе над врагами.
— Ну, а вы сами,—спрашиваю я,—как же вам удалось благополучно рассчитаться с опасной раной?

В деревне Калишанах, как я говорил, мне сделали перевязку. В Згоду (12 вер.) приехал на телеге, сравнительно еще довольно бодрый. Известие о благоприятном результате переправы сначала приподняло меня нравственно, и в прекрасной помещичьей коляске я проехал еще 10 верст до какой-то деревни — названия не помню. Отсюда опять посадили в простую телегу и пришлось еще целые 10 верст проехать по бревенчатой дороге, притом еще в очень холодную погоду.

Это было ужасное мучение: каждый толчок отдавался нестерпимой болью; потеря крови заставляла дрожать от холода, и положительно не знаю, каким образом денщик мой успел доставить меня в госпиталь, по окончании этих десяти верст положительно адских мучений, ехать дальше мне, разумеется, не позволили. Я впал в беспамятство и очнулся только на шестой день. Все эти шесть дней ничего не ел. Когда очнулся после полного беспамятства, то оказалось, что я, хотя и понимал что вокруг меня происходит, но память потерял до такой степени, что забыл имя своего, преданного мне денщика, с самой минуты обратной переправы, ухаживавшего за мною, как за ребенком.
Оказалось, что у меня, кроме простреленных легких, задеты были какие-то артерии или оболочки сердца да перебиты какие-то нервы. Притом еще, надо добавить, за две недели до переправы, я был сильно контужен, упал с лошади и получил общее сотрясение организма, но вскоре очухался; строя я не покинул и думал, что от контузии отделаюсь благополучно. А тут, вероятно, и контузия дает себя знать. Не знаю от чего, но теперь плохо вижу правым глазом и чувствую, вообще правую часть тела несколько парализованною, а грудь ничего. Долго не только кашлял кровью, но просто кровь, без всякого кашля запекшимися кусками выходила из горла, а теперь грудь совсем не болит. Спасибо врачам, уход все время был прекрасный.

Так закончил свой скромный и обстоятельный рассказ подполковник.

Я все время с удивлением смотрел на этого скромного человека, с лицом, освященным мыслью, с геркулесовскими плечами и с каким-то выпуклым, широким чемоданом, вместо грудной клетки.

Да свалить такого геркулеса было, конечно, нелегко.

Не легко свалить и тебя, матушка Россия, с твоей широкой несокрушимой грудью. Ранить тебя, конечно, можно, и много ран ты вынесла, но как бы ни были тяжки эти раны — твои испытания, ты выйдешь из них здоровая и сильная. И это здоровье и силу даст тебе несокрушимая, скромная доблесть сынов твоих.

Александр Винтер.

Еще по теме