
В 1871 году во время осады Парижа пруссаками был момент, когда весь город, уже достаточно привыкший к ужасам войны и осады, дрогнул от негодования и скорби.
Это было 5-го января, на другой день после первой бомбардировки Парижа. Утром в этот день парижане прочитали в газетах следующее коротенькое извещение:
„Г-н и г-жа Жюль Лежандр с глубокой печалью извещают о смерти своих дочерей: Алисы трех лет и Клеманс восьми лет, убитых прусской гранатой".
Смерть ни в чем неповинных детей, случайно попавших под случайно угодившую в данный дом гранату, взволновала все население от мала до велика. По адресу пруссаков еще никогда не сыпалось столько тяжких проклятий и укоризн, как в этот день. Луи Блан назвал их „варварами, которые прошли курс Политехнической школы"... Прошли курс высшего учебного заведения, но остались варварами, убивающими женщин и детей. Через два дня громадная толпа парижан плакала на похоронах бедных маленьких Алисы и Клеманс Лежандр... И людям, уже прошедшим через ужасы военных бедствий, уже видавшим множество смертей и смертных страданий, но еще не привыкшим к избиению детей, казалось, что настал последний день для человеческой и христианской культуры...
Ибо убивали детей! Вернулись дни Ирода...
Алиса и Клеманс Лежандр были первыми детьми—жертвами германских детоубийц, по крайней мере, первыми, чьи имена дошли до нас, спустя сорок пять лет. И имена этих первомучениц приходят на память теперь, в эпоху другой, неизмеримо более жестокой и страшной войны, затеянной германцами,—войны, в которой гибель детей от вражеских гранат уже стала—увы!—обычной. Что сказали бы теперь те парижане, которые хоронили девочек Лежандр? Какие проклятия вырвались бы у них из уст теперь? Какое тягостное недоумение охватило бы их в наши дни, когда десятки детей падают жертвами уже не случайных гранат, а специальных нападений на мирные города—на женщин, детей, больных, раненых?
Знаменитый художник Ремекерс, умеющий с такой страстной энергией протеста и скорби увековечивать ужасы бельгийской резни, оставил нам рисунок, изображающий отца, вернувшегося целым и невредимым домой, в свой город, с полей битв, из-под ураганного огня германцев—и опускающего в могилу маленький гробик своей дочери... Туанетта-не была ни в одном из сражений, она не воевала с германцами, она даже еще не понимала, что такое война,—но она убита на войне!
Другой великий художник—сама жизнь—оставил нам целый ряд еще более потрясающих сцен. Их увековечила фотография, немая и бесстрастная в своем воспроизведении жизни, но иной раз умеющая говорить громче и убедительнее, чем самый вдохновенный художник... Один из таких фотографических снимков читатели видят на этой странице.

Это тоже похороны. Тоже детские гробики. Кто лежит в них, безмолвный и увядший, как цветок, растоптанный при дороге? Чьей семьи радость и надежда? Мы не знаем имен их, равно как не знаем и тех новых имен, полных красоты, музыки и славы, которыми эти маленькие жертвы увенчаны в царстве вечного мира и любви.
Мы знаем одно: это—дети, умерщвленные графом Цеппелином. Это—жертвы военного налета воздушного корабля на мирный городок Рэмсгэт близ Лондона.
Никаких военных целей налет этот не преследовал и не мог проследовать, потому что Рэмсгэт не был ни укреплением ни военным пунктом. Немцам понадобилось бросить бомбы в мирное население ради простого убийства. „Военных потерь не было,—гласило официальное извещение. На языке бесстрастной свидетельницы - жизни это значило, что были потери детьми... И никогда не будет для немцев эпохи Вильгельма и кронпринца более тяжкого обвинительного акта, чем эти простые слова: „военных потерь не было".
Вместе с маленьким газетным объявлением 1871 года о смерти Алисы и Клеманс Лежандр, вместе с картинами Ремекерса и фотографиями и описаниями германских налетов, слова официальных донесений о бессмысленных разбойничьих нападениях на детей и женщин пройдут из рода в род и заклеймят германское племя вечным позором.
Поглядите на этого мальчугана, идущего с опущенной головой за гробам своего брата или сестры... Какие мысли зарождаются сейчас в этой голове? Этот мальчик потом не будет удивляться никакому злодейству германцев. Духовно он гораздо зрелее тех парижан, которые вздрогнули при известии о гибели убитых бомбою маленьких парижанок. Он знает немцев - и в будущем он сумеет бросить им гордое слово:
Вы хотели быть господами мира, но вы рабы! Потому что только рабы, восставшие на господина, избивают его детей: только рабы не дерзают сражаться открыто с сильными и предпочитают нападение на слабейших!
А те убиенные, те, кто нежданно от игр и улыбок перешли к венцу смертного страдания,—какими страшными свидетелями крови явятся они на Суде против Вильгельма и графа Цеппелина!
Спросит их Судия:
— Что сделали вы вашим убийцам? Чем вы вызвали гнев их против себя?
А они ответят:
Мы сосали грудь нашей матери. Мы играли. Мы улыбались солнцу и цветам... Мы еще не знали, что такое гнев и враг, война и кровь.
Есть сказание о детских слезах. Каждая слезинка, пролитая обиженным беззащитным ребенком, превращается в черный брильянт, тяжелый, как гранитная глыба. И Судьба вешает на шею обидчику ожерелье из этих брильянтов, и оно душит его.
Во что превращаются капли детской крови, пролитой детоубийцами-германцами? Легенды молчат об этом... Легенды еще не знают этого ужаса... И об этом скажет когда-нибудь потом сама жизнь.
Маленькая героиня
Парижане, оставшиеся в сентябре 1914 года в Париже, несмотря на приближение неприятеля, в конце концов освоились с почти ежедневными налетами аэропланов на город. Появление в голубом небе неприятельской „птицы" встречалось громкими, чуть ли не радостными, возгласами:
Вот он! Вот он!
Выбегали на улицу, высовывались в окна, некоторые влезали даже на крышу.
Смелый и насмешливый Париж встречал угрозу „таубе" громким смехом и шутками. Ни за что на свете парижские зеваки не согласились бы пропустить налет немецкого аэроплана. Не даром какой-то мальчишка, следивший за аэропланом с засунутыми в карманы руками, нетерпеливо воскликнул:
— Да ну же! Бросай скорее бомбу! Обедать пора.
Эта фраза была лучшим доказательством полного презрения парижан к опасности.
27-го сентября с „таубе" была сброшена бомба в склад военной амуниции. В это время по улице проезжал автомобиль, в котором сидел старый нотариус. Вблизи проходила маленькая девочка. Автомобиль от взрыва бомбы был разломан на мелкие кусочки, нотариус был убит наповал, а девочка повержена на землю. Вокруг нее быстро образовалась лужа крови.
Первым подбежавшим к ней прохожим она сказала:
— Больно... Не говорите маме. Я боюсь, что это опасно.
Затем она спокойно назвала свое имя:
— Дениза Картье.
Девочку поспешно перенесли в больницу. Врач осмотрел ее и сказал, что необходимо ампутировать ногу.
Хотя Дениза доказала твердость своего характера, но никто не решился сообщить ей о ея несчастье. Это было поручено ее матери. Несчастная мать страдала больше дочери. Денизе пришлось успокаивать ее:
- Не плачь, мама,—говорила она,—я отдала ногу Франции.
Впоследствии, когда она стала поправляться, она целыми днями вязала теплые вещи для солдат.
— Уверяю тебя, мама,—сказала она однажды матери,—что мне гораздо больше нравится вязать, чем прыгать через скакалку... И потом, когда я поеду летом к тете в деревню, тебе не придется беспокоиться за меня, бояться, что я упаду и расшибусь. Ты будешь знать, что я сижу на месте и не будешь волноваться...
Еще по теме
|