Сегодня рассказ о своих впечатлениях о происходящем на фронтах одного из миллионов простых ее участников.

Унтер-офицер Терентий Коробков, еще совсем молодой человек, в качестве артиллериста, сделал японскую кампанию, из которой возвратился с довольно серьезной раной старшим фейерверкером.

Эта рана не помешала ему осенью прошлого года быть призванным вновь на службу, и уже не в артиллерию, так как артиллеристов было слишком много, а в пехоту.

Я его знаю давно: он превосходный столяр и трезвый человек.
Очень сообразительный и ловкий, он быстро применился к новому роду оружия, сделался прекрасным стрелком и был назначен сначала отделенным, а потом взводным унтер-офицером.

Коробков сделал всю кампанию до марта месяца, когда при атаке неприятельских окопов был ранен сначала в ногу, а потом в голову. Последняя рана была очень серьезною, и завтра, через три месяца лечения, он опять отправляется на войну.

Вот его интересные рассказы и ответы на задаваемые вопросы.

Сначала их полк направлен был под Осовец, где при попытке неприятеля переправиться через речку, «ему», неприятелю, нанесены были огромные потери; потом полк перевели к Сохачеву, где «он», вел энергичное наступление с 27 го ноября по 5-е декабря.

«Много, ужасно много, его мы там положили. А от города Сохачева остались одни развалины, жителей никого не осталось, нет даже собак, бродят одни кошки и те голодные. Потом нас перевели на Пилицу, где мы и дрались с 17-го декабря по 16-е февраля, близ жидовского городка Новомяста. С 16-го февраля были под Ломжей и 26-го был упорный бой под Остроленкой».

Коробков точно определяет время, потому что вел маленький дневник, что одно уже служит доказательством его обстоятельности и умственного развития.

«Мы стреляем куда лучше немцев,—говорит он, и артиллерия наша против немецкой не в пример лучше стреляет и наблюдение у нас ведется гораздо лучше. Господа офицеры очень часто наблюдают с деревьев впереди наших окопов, причем, чтобы не быть замеченными, потому что он в бинокль все рассмотрит, убирают себя ветвями. Наши не в пример лучше наблюдают за стрельбой, чем германцы. У них наблюдение хуже и стреляют они хуже нашего. Пулеметов только у них много больше и артиллерии также, и опять-таки — снарядов не жалеет «он». Идешь на окоп, думаешь их там множество, а оказывается пустяки, только орудия да пулеметы захватишь. А пулеметов у них без числа, им пулеметов и не жалко.

— Ну, а как потери? Наши больше несли, чем немцы, или у них большие потери?
«Потери зависят от того, кто наступает; кто наступает, атакует—у того и потери больше.
«Однако, надо так сказать, что немцы при наступлении, при атаках теряют много больше нашего. Потому, во-первых—мы стреляем лучше, чем германцы, а потом мы атакуем в рассыпную:—попасть в человека не легко, а они колоннами,—в них всякий дурак попадет, не одного, так другого пуля заденет.

«Мальчики охотники большую пользу приносят. В нашем полку их было 10 человек, а в некоторых и того больше. Они очень полезны для разведок. Он маленький, без ружья, ловкий, юркий, всякой ямочкой воспользуется, везде пролезет впереди цепи и наших окопов. Все высмотрит и донесет. Очень большую пользу приносят. Но и без них наша разведка куда лучше».

«С начала войны у «него» и секретов вовсе не было, потом от нас научился, а все-таки не умеет так ловко располагать секреты, как мы. Вообще, надо так сказать, что наша разведка много лучше. Мы много смелее и сноровистее. В ночь с 11-го на 12-е февраля, например, наша разведка живьем захватила и привела одного офицера, одного доктора и несколько германских солдат, а сами мы потеряли только одного унтер-офицера, начальника разведки. Ну и молодец был. Его смертельно ранили. Прожил только два дня, однако успели произвести его в подпрапорщики, так что скончался уже подпрапорщиком».

«Захваченный доктор охотно разговаривал; объяснил, что он приехал навестить знакомого офицера, а тот оставил его ночевать в окопах, там его и захватили. Офицер же молчал и разговаривать не хотел».
— А правда, что германцы в атаку пьяными ходят?

«Истинная правда, и у каждого из них есть с собою фляга с коньяком, иногда с эфиром, а то и просто со спиртом. Только это ни к чему: он, одурелый, конечно, идет в атаку смело, а зато потом слабеет и духом надает. А и без водки, когда привыкнешь, осмелеешь, и вовсе не страшно. На ружейный огонь мы и внимания не обращали. Ну, а пулеметы, да артиллерия — это другое дело. Артиллерийскую пальбу они больше ночью по окопам производят и наблюдают, чтобы особенно сильно засыпать снарядами, когда производим смену в окопах».
—    А одеты зимой германцы хорошо были?
«Одеты были плохо, полушубков не было, только фуфайки, да шинели, и то изорванные; опять-таки штиблеты на ногах; с наших убитых и даже с раненых прежде всего сапоги отбирали. На пищу также обижались—хлеба, говорили пленные, мало».
—    А наши полушубки вовремя пришли? От холода не страдали?

 

«Не знаю, как в других частях, а к нам пришли полушубки во-время, на холод не обижались. Опять же у нас сапоги, не штиблеты: теплую портянку оденешь и тепло. И фуфаек много было пожертвованных; от холода не страдали. И кормили наших в волю. Мяса чуть ли не по фунту на человека приходилось. Чая сколько угодно. Сахара по 12 кусков на человека (Коробков, как человек обстоятельный, определил количество сахара золотниками, число которых ускользнуло из моей памяти). Конечно, иногда случалось голодать в окопах. Раз мы целых 6 дней без горячей пищи сидели. Так по ночам «он» сыпал своей артиллерией, что подвезти кухонь не было возможности; так и питались в сухомятку одним хлебом да сахаром. И сахар, скажу вам, очень питательная вещь.

«Горе наше, что артиллерии у них много больше, чем у нас, хотя наши и стреляют лучше. Ну и снарядов, опять-таки не жалеют. И откуда только берутся они у них?»
— А насчет патронов в пехоте не было у вас недостатка?
«Нет, патронов было сколько угодно.
«Патроны, что носишь на себе, мы никогда не трогали,—бережем их, — а берем из цинковок, которые нам подносят подносчики и часто мальчики, — вот и тут они полезны.

 

«Винтовки наши очень хороши, затвор не портится, а все же надо аккуратно с ними обращаться и после стрельбы надо в теплую же винтовку вливать масло. У меня всегда с собой масло было. Если держать винтовку хорошо, то и отдача у нее слабая, так что отдачи даже и не замечаешь при стрельбе, а запустишь—отдача сильнее.
«Большую пользу приносят телефоны. Куда бы без них—с ординарцами! И раскладывают, и собирают телефон очень быстро.
— А от снарядов неприятельских часто проволоки страдают?
«Нет, редко когда. А вот какой у нас случай был. Стоит наша дивизия под Пилицей, и такое удобное место было, что вся дивизия расположилась скрыто в лощине, по дну которой ручеек протекал.
«Только смотрим, «он» начинает по одному полку палить, да так ловко, что пришлось полк снять с места и перевести подальше в лес.
«Только что ушел полк, смотрим: «он» по следующему полку начинает палить. Что за чудо? Видим, что дело не спроста идет, видим—что кто-то ему сигналы подает, а между тем ничего вблизи не заметно, ни дерева какого, на котором мог бы приютится наблюдатель, ничего такого подозрительного, А «он» все садит по одному месту, а место переменил полк, «они» по другому полку.
«Между тем мы начали окапываться. Смотрим: проволока чуть прикрыта землей и от него идет. Мы по проволоке и пошли. Идем, идем по ней и видим, что она идет к разрушенной халупе, против нашего правого фланга. Подходим ближе и видим, что она привела к разрушенной печке, а в печке телефон, и тут же в яме жид спрятался.

 

Ну мы его на штыки так и подняли. Господа офицеры говорят, «оставь, отведем в штаб для допроса», ну, а только солдаты не выдержали, так, прямо сказать, подняли даже на штыки».
—    Старый или молодой был?
«Да их хорошо не разберешь, потому они там пейсы носят. Так, полагать надо, лет 50-ти.
—    А одет очень бедно был, бедный какой-нибудь?
«Нет, нельзя сказать, одет был ничего».
—    Ну, а разрывными пулями стреляют германцы?
«Как же, как же! И даже очень много разрывными стреляют. Пленные ихние, из поляков которые, сами сознавались.
«Жестокие они люди! Раз мы в лесу под Остроленкой казака нашли: посажен на кол, глаза выколоты, нос, уши обрублены, на ногах лампасы вырезаны и в руки кол вставлен — это верно на манер как бы пики. Ну и наши ожесточились от этого, а про казаков и говорить нечего».
—    Каков дух в войсках? Верите, что наша возьмет, что нельзя войны кончать, пока не разгромим в конец германскую империю?

«Дух войск превосходный, если бы нам снарядов в волю, как у «него», так ему и дыхнуть не дали бы.
«Все понимают, что надо в конец »его» разбить, а иначе и жить нельзя будет. И вот я делал японскую кампанию, так скажу вам,—сравнивать даже, нельзя, какое тогда было настроение и какое нынче. Все понимают, за что дерутся и войск теперешних не узнать против тех, которые были в Японскую воину: ни сквернословия, ни ругани, ни буйства между собою. Господа офицеры к солдатам относятся как друзья, — все им разъясняют; ну и солдаты к ним также, — всей душой. Настроение бодрое. Чуть немножко »он» даст передохнуть, сейчас песни.
«Наша дивизия была из запасных, а дрались лучше, чем молодые солдаты; про нас так и говорили, что вот молодцы старики».

Завтра Коробков, как выздоровевший, вновь уезжает на войну. Покидает и довольство, добытое упорным трудом, и собственный домик с двумя коровами и небольшим садом, и добрую, хорошую жену, и четырех детей. И покидает все это бодрый, даже веселый, — без всякой, однако, бравады, без всякой рисовки — подчиняясь неизбежной необходимости, долгу.

Подай Боже такого настроения всему народу русскому, а ему, Коробкову — благополучного возвращения к родной семье, в родное гнездо.

Александр Витмер,
Ялта, 2-го июня 1915 г.

Еще по теме