По материалам журнала "Пробуждение" № 4 за 1917 г.

Отечество в опасности

Телеграммы военного министра и Временного Правительства бьют тревогу. Опасность надвигается. Будьте готовы.

К чему? К торжеству свободы? К ликованию, к скорейшему устройству будущего?

Нет. К сражениями, к битвам, к пролитию своей и чужой крови.

Это не только грозно, но и ужасно. Ужасно, что эти призывы приходится слышать не от одних военных, чья профессия—кровавое дело войны на защиту родины, но и от нас, 70 писателей, чей голос звучит естественнее в призывах к любви и миру, к общественному братству и солидарности, кто всегда будил благородную мечту о том времени, когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся.

Эта далекая, заветная мечта жива и теперь. Но она еще более отдалилась, затянулась дымными и кровавыми туманами, и нам, писателям, соединившим в своей душе любовь к человечеству с любовью к родине, приходится подхватить тревожный клич тех, кого судьба поставила на страже родины в труднейшую годину ее жизни.

Тревога звучит, ширится, облетает страну. Я желал бы, чтобы голос печати звучал, как труба на заре, чтобы подхватить ее, передать дальше, разнести всюду до самых дальних углов, заронить в наименее чуткие сердца, в самые беспечные души.

Тревога! Тревога! Смотрите в одну сторону. Делайте эти дни одно дело, им довлеющее. С запада идет туча, какая когда-то надвигалась на Русь с востока. И она готова опять покрыть своею тенью родную землю, над которой только что засияло солнце свободы.

До сих пор я не написал еще ни одного слова с таким призывом, но не потому, чтобы я и прежде не считал обязательной защиты родины. Правда, я считаю безумную свалку народов, озарившую кровавым пожаром европейский мир и грозящую перекинуться на другие части света, великим преступлением, от ответственности за которое не свободно ни одно правительство, ни одно государство. И когда наступит время мирных переговоров, то, по моему глубокому убеждению, эта истина должна лечь в основу для того, чтобы этот ужас не повторился.

Нужно быть на страже великого сокровища—мира, которое не сумели сберечь для нас правительства королей и дипломатов. Когда это несчастье готово было разразиться (я говорю это искренно и с сознанием всего значения слова), я не пожалел бы отдать остаток жизни тем, кто бы мог с каким-нибудь вероятием успеха противопоставить этому безумию деятельную идею человеческого братства. Она давно зародилась в благороднейших умах и пускала уже ростки в человечестве.

Да, за это дело стоило бы отдать жизнь, если была малейшая надежда удержать море вражды и крови. Но ростки международного братства еще бессильны, как игрушечные плотинки перед порывом моря, и ничего удержать не могли. Это не упрек идее международного братства. Слабая вначале идея часто со временем завоевывает мир. Но теперь, пока она слаба в действительности, она может служить опорой благородной мечты, утешением, но не средством защиты. Это дальний огонь, но не указание ближайших путей в виду страшной опасности.

А речь идет именно о том, что надвигается, что уже близко, что закрывает нам свет, требует немедленного ответа. Оно может на столетие наложить тяжкий гнет на жизнь поколений. Вот почему я чувствую повелительную обязанность заговорить о предмете, мне несвойственном в обычные дни, чтобы передать моим согражданам свою тревогу.

Россия только что совершила великое дело, свергла вековое иго. Одним деспотизмом стало меньше, одной свободой больше на свете. Еще недавно союз с нами враги ставили в упрек нашим союзникам и свою борьбу выставляли, как борьбу с восточной деспотией. Теперь все народы обращаются к нашей родине с восхищением и надеждой, потому, что юная свобода в момент рождения имеет волшебную силу омолаживать свободу других народов, придавать ей новую свежесть и жизнь.

Вот что значит для нас защита родины. Нужная всегда, теперь она вдвое нужнее. С нею мы защищаем новую свободу, которой внешнее нашествие грозит смертельной опасностью. Если бы теперь немецкое знамя развернулось над нашей землей, то всюду рядом с ним развернулось бы также мрачное знамя реставрации, знамя восстановления деспотического строя. Нами стал бы повелевать не только Николай Романов, но через него и Вильгельм Гогенцоллерн. А Гогенцоллерну нужно, чтобы Россия надолго оставалась подавленной и темной.

Неужели это не ясно? Для отражения этой опасности Россия должна стать у своего порога с удвоенной, с удесятеренной энергией. Перед этой грозой забудем распри, отложим споры о будущем. Долой партийное местничество. Долой призыв к раздорам. Пусть историческая роковая минута застанет Россию готовой. Пусть все смотрят в одну сторону, откуда раздается тяжелый топот германца и грохот его орудий.

Задача ближайшего дня - отразить нашествие, оградить родину и ее свободу. Два русских соседа в траншее зорко смотрят в сторону наступающего противника—один республиканец, другой конституционалист. Кем они должны чувствовать себя в эту роковую минуту? Соратники в настоящем, политические противники в будущем, сейчас они делают одно дело, защищают свободу родины от внешнего и внутреннего порабощения. Оставим же будущему дню его злобу и его вопросы. Теперь одно внимание, внимание в этот великий, решительный час. Нужно не только радоваться и пользоваться свободой, но и заслужить ее до конца. А заслужить можно одним—последним усилием для отражения противника. Работа на фронте и в тылу, на всяком месте, до отражения опасности, до конца великой войны.

Может быть, время это уже близко; близок день, когда на великое совещание мира явятся в семью европейских народов делегаты России и скажут: мы вошли в войну рабами, но к концу ея приходим свободными.

Выслушайте же голос свободной России. Она скажет теперь не то слово, которое сказали бы царские дипломаты. У свободной России есть, что сказать на великом совещании народов, которое должно положить основы долгого, прочного мира.

Владимир Короленко.