По материалам периодической печати за сентябрь 1917 год.

Все даты по старому стилю.

Быстрота и натиск

МОСКВА, 9 сентября

В наше время мало чему приходится удивляться, но мы убеждены, что русское общество положило в уста перст изумления, когда появилось известие об отставке генерала Алексеева и речи, произнесенной генералом Верховским в Петроградском совете с. и р. депутатов. Приятно поражает та лихая энергия, с которой берется за дело наш новый военный министр, но следует отчасти призадуматься над возможными результатами проявленной им инициативы.

Прежде всего нам представляется несколько странным, что генерал Верховский счел нужным обратиться со своей программной речью ни к кому иному, а именно к солдатским и рабочим депутатам. До сих пор правительство во главе с Керенским делало всяческие попытки эманципироваться от влияния советов, теперь же один из виднейших представителей нашей директории считает себя обязанным дать отчет перед этими учреждениями. Что это—изменение правительственного курса или единоличное, ни к чему не обязывающее выступление одного из „директоров"? Во всяком случае, создан прецедент, который, конечно, будет использован тем, кому это будет нужно и выгодно.

Затем вступление генерала Верховского в состав Правительства оказало сильнейшее влияние на верховного главнокомандующего Керенского. Несомненно, внушениям военного министра мы обязаны молниеносной отставкой начальника штаба верховного главнокомандующего. Эта быстрота доказывает, что в одном из двух случаев Керенский был опрометчив: или тогда, когда он призвал к себе генерала Алексеева, или тогда, когда он подписывал его отставку. Народная мудрость утверждает, что то, что скоро, то не споро. Не нужно распространяться на ту тему, что уход генерала Алексеева произведет самое неблагоприятное впечатление на страну. Такие зигзаги в настроении Керенского только компрометируют его, и можно пожалеть, что он с такой поразительной легкостью склоняется на убеждения со стороны. Человек, в чьих руках находится теперь вся судьба армии, мог бы выказать больше устойчивости и равновесия.

Далее,—в своей речи военный министр уделил больше внимания борьбе с так называемой „корниловщиной", чем войне с немцами. По-видимому, он предпринимает серьезный поход, чуть что не на весь наш высший командный состав, который он готов объявить подозрительным. Отрадным исключением, по его словам, является лишь он сам, и он ставит всем в пример свой образ действия во время корниловского выступления.

Приятно видеть в наше время такую веру в себя и такую, чуждую всякой ложной помпезности, откровенную оценку своих заслуг. Действительно, работоспособность и прямолинейность генерала Верховского в бытность его командующим Московским военным округом не подлежит сомнению. Он хотел доказать, что он, свежий человек в здешнем штабе, не нуждается ни в чьей помощи или указаниях, и для этого он удалил отсюда многолетних и полезнейших работников, на которых держалось все дело, как, например, генерала Б. В. Окунькова, любимого и высокочтимого всею военною Москвою.

Генерал Верховский с гордостью указывал, в какой образцовый порядок он привел войска Московского округа, которые моментально были им мобилизованы, лишь только были получены известия об опасности не со стороны немцев, но со стороны Корнилова. К сожалению, боеспособности московских войск показать не удалось, так как налицо не оказалось противника, но тут можно на слово поверить генералу Верховскому, как редкому знатоку военного дела.

Есть кое что, над чем приходится опять-таки несколько задуматься, как, например, почему, как это сообщает „Русское Слово", на маневрах, бывших у нас в прошлый четверг, солдаты некоторых частей приходили в неподдельный ужас перед примерной атакой казаков и оставляли без прикрытия орудия, обращаясь в бегство, или почему солдаты, переполняющие московские улицы, ужасно напоминают по форме одежды и по внешнему виду „дрянную гарнизу" из гоголевского „Ревизора", но, конечно, это—мелочи, о которых распространяться не стоит.

Как видно, для генерала Верховского генерал Корнилов является подлинным bete noire. Верховский, еще будучи в Москве, выходил из себя в припадке очевидного нервного расстройства, желая узнать от министра-председателя, действительно ли арестован Корнилов и видел ли его кто-нибудь под арестом? Вполне понятно, что сейчас он главного врага своего видит в корниловщине, которую он характеризует, как мятеж, бунт, заговор и восстание. Это доказывает его служебное рвение, но нам кажется, что напрасно он торопится с выводами, неподтвержденными пока судебным следствием. Во всяком случае документальные данные, опубликованные газетами, еще не дают достаточных оснований для обвинения генерала Корнилова в заговоре и мятеже. Пока вскрывается что-то совсем иное, похожее на колоссальное недоразумение, введшее в заблуждение с самого начала страну. Словом, генерал Верховский куда-то ужасно спешит, словно боясь опоздать.

Наконец, он подвергает анафеме систему оздоровления нашей армии, предложенную Корниловым и Алексеевым. Ее он называет системой нагайки и пулемета и опять возвращается к прежней так называемой революционной системе комитетов и нравственного воздействия на солдат. Не знаем, что из этого выйдет. Мы знаем только одно:
и Алексеев, и Корнилов запечатлели свое имя в истории нашей войны блестящими незабываемыми победами, а революционная система ознаменовала себя Тарнополем, Калущем, Ригою. К счастью, генерал Верховский пока себя ничем не ознаменовал, за ним не числится никаких побед, если не считать победы над корниловцами под Москвою. Мы не сомневаемся, что, если бы корниловцы каким-нибудь чудом оказались под первопрестольной, то Верховский их разбил бы в пух и прах. Таким образом, генерал Верховский представляется нам загадочным колдуном, в руках которого никуда негодная система окажется волшебным жезлом, творящим чудеса.

Итак, все в будущем, начиная от деятельности генерала Верховского. Все же кое-какие результаты его выступление уже принесло: он заработал себе некоторую популярность,—правда в довольно узких и не очень теперь уважаемых кругах. Однако, мы можем констатировать, что на две трети суворовских качеств у него есть налицо: именно, у него есть быстрота и натиск. Что же касается до глазомера, то его пока еще незаметно. Посмотрим, что будет дальше.

"Московские Ведомости", № 199, 10 (23) сент. 1917 г.

Советы и демократия

ПЕТРОГРАД, 9 (22) сентября

Буржуазная печать бьет тревогу по поводу созываемого Центральным Исп. Ком. демократического совещания. Она обвиняет Советы в подготовке «захвата власти», в потворстве большевикам, в уступке по всей линии их политическим лозунгам. Ей вторят и органы «независимой» социалистической мысли, крича об «опасном уклоне» советской линии, об явном переходе на сторону большевизма.

А с другой стороны, лидеры большевизма уже делят шкуру неубитого медведя. Ленин услужливо уступает власть мелкобуржуазным эсерам и меньшевикам, оставляя для себя неприступную позицию разоблачения мещанской сущности будущих властителей государства. Г. же Зиновьев с этим несогласен и требует немедленно и диктатуры пролетариата, и конфискации крупных капиталов, и объявления войны всему капиталистическому миру.

В чем дело? Чем вызвано теперь это не раз наблюдавшееся в русской революции трогательное совпадение буржуазии и большевиков в оценке политического момента? Бескровная ликвидация корниловского мятежа, оказавшегося пустой авантюрой аристократической военщины, оставленной нам в наследство царским режимом, вызвала кризис власти, построенной на коалиционном принципе, ибо одна из сторон коалиции, кадеты, позорно бежала из правительства, тайно сочувствуя его насильственному ниспровержению и недвусмысленно солидаризируясь с мятежниками против революции.

Коалиция, таким образом, провалилась пред лицом всей страны. И, стремясь найти выход из создавшегося трудного положения, Советы, вне поддержки которых не может существовать ни одно правительство в революционной России, апеллируют к кому?.. К демократии, к городским думам и земствам, избранным на основе общепризнанного избирательного права, ко всем трудовым организациям страны. И мы недоумеваем, как может такое обращение привести в состояние паники даже испуганного русского интеллигента.

Разве мы не живем в демократической республике, где правительство должно строиться по народному мнению, а не наоборот? Разве глава Временного республиканского Правительства не обязан при составлении министерства не только выслушать, не только считаться, но и руководиться решениями организованной демократии? И с каких
это пор такое руководство есть подрыв власти временного Правительства, а не снабжение его надлежащим авторитетом, облечение его тем доверием народа, которое одно может дать государственной власти силу и непреклонную твердость? Или мы все еще болеем старою болезнью царского режима, страхом за падение пресловутого «престижа власти»?

Правда, тот подъем революционного настроения в народных массах, который вызван разгромом корниловского заговора и утверждением отныне, —верим, незыблимым,—республики, породил в большевистских кругах надежду на торжество их старого лозунга: «вся власть Советам»,—надежду, которая разделяется, вернее, провоцируется и буржуазною печатью. Правда, растущая хозяйственная разруха и продовольственная неурядица, грозящая городам буквально голодом, бросает рабочие массы в объятия крайних мер, в сторону политической изоляции пролетариата. Но Советы, именно Советы стоят на страже грозящих рабочему классу и революции опасностей.

Центральные органы революционной демократии, Сов. Раб., Солд. и Крест. Деп., никогда не забывают, что они— лишь передовой авангард всей многомиллионной демократии нашей необъятной страны. Их сила в том, что они выражают не свое мнение, а мысль и чувства всего трудового народа, всей великой русской демократии. Именно поэтому на демократическое совещание приглашены новые городские думы и земства, именно поэтому этим общепризнанным органам народного мнения и дано Центр. Исп. Комитетами С. Р., С. и Кр. Д. соответственное их значению представительство.

Крича о большевистской опасности по поводу демократического совещания, буржуазная печать совершает свою очередную провокацию, обращенную на этот раз уже против Советов, а не только против большевиков. Натравить Вр. Правительство на Советы, расширить и углубить разрыв между ними, представить работу над организацией народного мнения, как подрыв власти Вр. Правительства, — вот их политическая задача дня.

Мы уверены, что рабочий класс на такую провокацию не пойдет. Отвергая переход власти к Советам, политическую изоляцию пролетариата, как самую грозную опасность завоеваниям революции, он будет и впредь, как был в течение всей революции, передовым авангардом демократической армии, от которой он не должен, не смеет отрываться и уходить так далеко вперед, чтобы оказаться в одиночестве и подвергнуться риску быть разбитым на голову.

Дело народа 1917, № 150 (9 сентября)

Плач на реках Вавилонских

„Воля Народа" роняет крупные чернильные слезы:

„Ряд явлений говорит, что Советы и партия все слабее и слабее начинают сопротивляться шантажистской политике большевизма и из недавних его победителей становятся послушным орудием и слугой воли Ленина и не умеющих отличить правой руки от левой темных масс.

Если теперь же они не попытаются решительно отряхнутся от этого наваждения, то в дальнейшем линия их политики предопределена: в качестве безвольного пленника им суждено будет послушно плестись за колесницей большевизма и исполнять его веления".

Переходя к защите „представителя партии Керенского", орган правых с.-р. впадает в пафос:

„В одно мы верим —попытка увлечь партию на путь большевистских лозунгов встретит резкий отпор со стороны огромного большинства ее, решения которого остаются еще в силе.

Такой же, еще более резкий, отпор встретит попытка, не брезгующая негодными средствами, дискредитировать представителя партии Керенского, упразднить его, а с ним и всякую возможность создания авторитетной коалиционной общенациональной власти.

Имя Керенского известно всей России: ему верят: И нет другого, в которого бы так верили. С его именем связано все героическое и светлое, что дала и даст революция; с его именем связана и вера народа в возможность спасения родины от внешнего врага и внутренней смуты, ибо политика Керенского ясная, смелая, честная политика".

Мы готовы были бы поверить последним словам гражданина Аргунова, столь усердно занимающегося „чисткой и выколачиванием" репутации своего патрона. Но мы признаемся, что разоблачения г. Добринского и опубликованная телефонограмма переговоров Корнилова с Савинковым, заронили сомнения в нашу душу. Мы готовы предположить, что следствие по корниловскому делу все тайное превратит в явное и проведет водораздел между героизмом Керенского и героизмом Корнилова. А до тех пор мы подождем...

Уже начинают поворачивать

В „Деле Народа" сегодня звучат „новые" ноты:

„То, что было упущено раньше должно быть создано теперь: должен быть немедленно создан орган представительства всей трудовой демократии России.

Но для того, чтобы такой орган мог выполнить свое назначение, он должен явиться, быть может, постоянно функционирующим и, главное, правильно созванным учреждением.

Многие, может быть, укажут нам, что нам незачем так далеко ходить, что роль проектируемого нами органа мог бы с успехом сыграть Совет Р. и С. Депутатов. Не нам, конечно, преуменьшать роль и значение Советов, этих оплотов революции. Но в настоящее время всякий согласится, что эти Советы — не вся трудовая демократия. Помимо проф. союзов, кооперативов и т. п. организаций, к настоящей минуте далеко уже подвинулось вперед образование новых представительных органов демократии: органов городского и земского самоуправления.

Эти последние в значительной мере упрощают сейчас нашу трудную задачу создания общедемократического представительства. Ведь городские думы и земства суть подлинные, избранные на основе всеобщего избирательного права, законно и точно выражающие волю органы. Демократическое Совещание, избранное такими органами, довольно правильно отразило бы волю и настроение широчайших народных масс и, в сравнении с правильным и полномочным представительством народным, оно отличалось бы только двустепенностью своего избрания.

Двустепенность, — это зло, но не столь уже великое, чтобы не примириться с ним, имея в виду безвыходность положения России.

И еще одно замечание. Если иметь в виду Демократическое Совещание, как постоянно, до созыва Учред. Собрания, функционирующее учреждение, созываемое для тех целей, о которых говорилось выше, — срок созыва—12 сентября слишком близок. Лучше на неделю продлить его, но сделать его более организованным и авторитетным, самый способ избрания его более планомерным“.

В этих рассуждениях, которые иному неискушенному читателю покажутся невинными, контрабандой проводятся серьезнейшие уступки противникам: „Дело Народа" соглашается отсрочить им же пропагандируемое Совещание, а такая отсрочка именно и требовалась Керенским, Милюковым, Плехановым, Потресовым и прочим сторонникам „коалиционной власти", чтоб наладить новую „устойчивую комбинацию", н е з а в и с и м о  от Совещания. Далее. „Дело Народа" капитулирует перед требованием Руднева и других правых эсеров, желающих ослабить влияние Советов на Совещании, путем раздувания представительства муниципалитетов.

И кого „Дело Народа" своей контрабандой думает обмануть?!

О посольских грамотах Маклакова

„Свободная Жизнь" отмечает вопиющее противоречие:

„Сейчас в период „деятельности" „совета пяти", повисшего у нас в воздухе сроком на одну неделю; сейчас, когда вся демократическая Россия объявила в своем решении взять и свои руки образование власти до Учр. Собрания; сейчас, когда есть все основания ждать перелома нашей „коалиционной" внешней политики, сводившейся к затягиванию войны в интересах контрреволюции; сейчас, когда есть шансы рассчитывать на ликвидацию и тех, кого назначают, и тех, кто назначает, в эти дни наш министр иностранных дел, заместитель министра-председателя, назначает в Париж представителем демократической России, провозгласившей мир без аннексий, закоренелого империалиста и корниловца — Маклакова.

Посол в первоклассной державе и настоящее время стоит министра. И это назначение поистине достойный ответ г. Терещенко на резолюцию Ц. И. К., отвергающую коалицию с кадетами".

Резолюция — резолюцией, а коалиция — коалицией. Ц. И. К. отвергает коалицию с кадетами, но вотирует доверие г-ну Терещенко. Г-н Терещенко отвергает коалицию с Советами и дарит своим доверием корниловского агента Маклакова.

Кто поступает последовательнее: Ц. И. К. или Терещенко? Мы думаем, что последний. В результате Маклаков едет в Париж и неизвестно, кого он там будет представлять: Корнилова, Терещенко или Дама с Либером?

Еще по теме