Обзор печати
С каждый днем тон правоэсеровского „Дела Народа" делается все „благочестивее" и „религиознее". Хотя в передовицах и атакуют „социалисты-революционеры" большевиков, лают на них и стараются укусить, но видя, что этим не доймешь—лицемеры и ханжи из „Дела Народа" начали „плакать" о.... церковности, о „краснозвонном Кремле", о „тусклой позолоте икон"...
Вслед за В. Архангельским, плакавшим о том, что церковь не хочет воевать с большевиками,—теперь „Дело Народа" устами писатели А. Ремизова жалуется, что „погашены неугасимые огни над Русью".
„Неугасимыми огнями" автор называет „ночныя долгия службы" в Кремле, „красный звон" и т. п. религиозные обряды и атрибуты, благодаря которым русский народ лишних 50 лет прожил в невежестве и косности.
"Все остановилось.
Не звонит колокол, не слышно службы и сколько бывало народу, нет никого.
Пуста соборная площадь.
Пустынно, и тишина—не теплится свеча, не сторожит лампада,—поздней ненастной осенью я помню, однажды, такую тишину.
Какая сила, какая злоба опустошила тебя, русское сердце?
И вот над южными дверями блеснули заплаканный очи. Архангелы метнулись. И все застлало тонким дымом.
С тихим стуком кадил, с ослопными свечами впереди шли соборные — большой фонарь и два хрустальных корсунских креста. Архиереи, митрополиты, патриархи длинной пестрой волной в поблекших мантиях, в белых клобуках и митрах."
Теперь вы льете слезы, что русский трудовой народ, высвободившись из церковного плена и стряхнув с себя цепи религиозного дурмана,—меньше уделяет времени „ночным долгим службам". Вы опять хотите вернуть блеск и роскошь Кремлевским соборам, а трудовому русскому народу — цепи рабства и ярмо нищеты. Пусть-де простой русский человек молится и плачет перед „темной позолотой икон“, а мы уже как-нибудь управимся с государственными делами. Народу некогда молиться, народу нужно работать, строить свое социалистическое государство, а вы несчастные, жалеете, что в Кремле меньше звону.
„Воевать или сдаваться”? — спрашивает „Новый Луч” в своей передовице, разбираясь в характере англо-японского десанта. Конечно, воевать!- отвечают меньшевики.
"Разрыв брестского мира, организация признанного всей страной правительства, только это и может создать условия для борьбы за сохранение республикой ее национально-государственной независимости, для ее революционного возрождения."
Ибо,—нахально продолжает газета:
"Каждый лишний день советского господства стоит России городов, областей, сотен верст территории, каждый день брестской передышки приближает Россию к той пучине, низвергшись в которую, она теряет и тот призрак национально-государственной самостоятельности, что остался ей после октября и Бреста.
Большевики этого не видят или не хотят видеть. Они в правительственном сообщении об японском десанте говорят лишь о новом походе империализма против советской власти."
Меньшевистский листок не краснея говорит о „революционном возрождении”. Какая мерзость! Неужели меньшевики думают, что их „боевой” клич: „назад к капитализму!" уже позабыли трудящиеся массы Советской России?
Неужели их зверства в Тифлисе были совершены не ими, а какими-то посторонними людьми? На западном фронте рекой льется кровь, там уже полмиллиона человеческих жизней брошены в пасть молоху — так, нет, давайте и мы еще воевать! Кто вам ответит, кто за вами пойдет?
- К делу, товарищи, к делу! восклицает „Буревестник". Все — в ваших руках, даже ваша собственная судьба! Не ждите помощи от других, не надейтесь, что "вот приедет барин - барин нас рассудит”, даст вам хлеба и мяса, тканей и угля. Самим нужно работать, а не ждать, что вот кто-то за вас подумает и сделает. „Буревестник" приводит известную цитату Кропоткина о том, что „революция победит, именно тем, что обеспечит хлеб для всех".
"Трудный и тяжелый момент приходится нам переживать, многие слабодушные начинают, под давлением царя-голода, разочаровываться в революции, а темные силы не спят они уже начинают высовываться из своих нор и их злобное шипение уже слышится.
-Ну, что дала вам революция? Разве вы голодали так раньше, разве вы не видите, что все идет к полнейшему краху, что не далек тот момент, когда все должны умереть от голода!
И вот, наша первая и неотложная задача, это обеспечить пропитание народу, во что бы то ни стало предотвратить голод. Нельзя забывать, что вместе с голодом придет и та сила, которая уничтожит народ сбросивший ее, как и все завоевания добытые столь дорогой ценой.
«Пусть люди, стоящие у власти и присные с ними, рассуждают о великих обманах, как говорит и Кропоткин. Задача же народа должна быть в том, чтобы обеспечить себя хлебом". Революция только тогда будет в безопасности, когда обеспечит себя хлебом". Не забывайте слов, сказанных одним из представителей буржуазии: «костлявая рука голода заставит нас покориться". Эти слова сказаны недаром, поэтому помните, товарищи, что в хлебе — победа, с сытым народом никогда и никто не справится."
В наших руках, — продолжает „Буревестник"— находится судьба революции. Мы не должны допустить, чтобы французская революция повторилась и в нашей стране. Во Франции, когда
"революция была убита, оставалось только растоптать ее труп. И чего только не, делали с этим трупом. Кровь лилась ручьями, белый террор рубил головы тысячами, тюрьмы переполнялись до невозможности, оргии богачей начинались еще более буйные и вызывающие, чем когда-либо."
Потресов, в газете „Новый День" уподобляет себя „Мефистофелю перед крестом" — так, дескать, много к нему обращено лукавых вопросов.
„Мы-то ответим!"—восклицает он, любуясь своей смелостью, опираясь на свой „демократизм”. „Мы зовем к капитализму и этот наш призыв, обращенный прежде всего к демократии, обращенный с особенным ударением к пролетариату России, представляет собою настоящую программу"...
Какова же эта программа, гвоздем которой является призыв „к капитализму".
"Конечно, надо, чтобы капитализм в России принял возможно более прогрессивные формы, чтобы воцарился на пепелище революции не абсолютизм предпринимателей, а фабрично-заводский „конституционализм", чтобы могла быть проводима в государственном масштабе регулировка промышленности.
Все это необходимо, но для всего этого нужна подходящая политическая обстановка, необходимо надлежащее соотношение сил. Есть ли такая обстановка в России? Имеется ли это соотношение сил? И какое соотношение сил вообще способно осуществить данную программу прогрессивного „конституционного" капитализма? Иначе говоря, какое соотношение сил в состоянии предохранить страну от надвигающейся на нее угрозы реакции и обеспечить ей сколько-нибудь европейский, демократический тип существования?"
Оказывается, „орган социалистической мысли" больше всего боится... деревни. Победа „деревенщины" не дает покоя Потресову. Он уверяет, что крестьянин „скинет, разумеется свой коммунизм, как изношенное платье", как только перестанет нуждаться. Потресов договаривается в конце концов до того, что пролетариату „нужно идти вместе с антагонистом“, т.-е. с хозяевами.
Ох, уж этот "прогрессивный капитализм"!
М. Горький в свои „несвоевременных мыслях" дает такую характеристику кадетам:
„В тяжелой борьбе за свободу они играли роль крыловской мухи, которая, как известно, несколько переоценивала свой труд"... Это очень умные люди, кадеты продолжает М. Горький. Они „самые превосходные политики в России."
"Лидер партии г.-д. П. Н. Милюков с гордостью говорил в 1905 г. Петко Тодорову, болгарскому литератору:
"Я организовал в России первую политическую партию, которая совершенно чиста от социализма".
Этой „чистотой от социализма" кадеты и теперь гордятся, а так как демократия не может быть не социалистична, то естественно, что кадетизм и демократия—органически враждебны.
После 1906 года конституционно-демократическая партия была той духовной язвой страны, которая десять лет разъедала ея интеллигенцию своим иезуитским политиканством, оппортунизмом и бесстыднейшей травлей побежденных рабочих.
„Оппозиция Его Величества", она не брезговала ни чем, для того, чтобы пробраться к власти. Тогда этого не случилось—кадеты надеются, что случится теперь. Они начинают свою работу с того же, с чего начали ее в 1907 г.—с травли демократии, и как тогда, теперь они снова стремятся организовать всех ренегатов и трусов, всех врагов народа и ненавистников социализма. Постепенно распуская языки, они снова намерены возобновить тот отвратительный вой мести и обиды, которым оглушали Русь после первой революции. Этот вопль „униженных и оскорбленных" уже начинается и скоро демократии будет предъявлен длиннейший, тщательно и злорадно составленный обвинительный акт, в котором все преступления будут преувеличены и все ошибки поставятся в фальшь. Эти люди прекрасно знают, что клевета есть увеличительное стекло, сквозь которое можно видеть насекомое — чудовищем и комариный укус—глубокой раной.
„Кадеты считают себя мыслящим аппаратом буржуазии и языком ее, но на самом деле, они просто группа интеллигенции, переоценивающая свои силы, свое значение в стране и совершенно утратившая живой дух демократизма".
Рабочая и крестьянская Красная Армия и Флот 1918, №56 (101) (9 апр.)
Еще по теме
|
