По материалам журнала "Нива"  за февраль 1917 год.

Любовь к родине – такое непосредственное и элементарное чувство, что к нему, казалось бы, не нужно призывать, нужно его лишь просветлять и осмысливать.

Но у нас в России это – целая проблема, вовсе не такая уж элементарная, у нас возможны даже споры на эту тему. Вопрос о любви к России, о непосредственном инстинкте, влекущем к защите родины и к служению ей, вызывает борьбу разных направлений и учений.

Нынешняя война обнаружила болезненную раздвоенность нашего национального сознания. Для русского человека очень характерно, что ему непременно нужно оправдать и обосновать свою любовь к России, при чем оправдания могут быть самые противоположные. Слишком трудно у нас встретить первичный инстинкт и первичное сознание в силу которых каждому русскому естественно хочется отдать свои силы России, ее безопасности, ее единству, ее величию.

У нас как будто бы нет того утверждения национальной воли в изначальной ее произвольности, без которой не может быть и никакого национального сознания, никаких национальных задач, достигающих мирового значения. Споры о национальном сознании и национальном вопросе обнаруживают болезненность нашего национального самочувствия. Ненормально уже то, что отношение к родине делается предметом борьбы политических партий и государственных идеологий, что момент национальный ставится в столь подчиненное положение у момента государственно-политического. Что у нас есть «пораженцы» справа и «пораженцы» слева, это явление с трудом понятно французу, англичанину или немцу.

С трудом понятно то извращение национального чувства, которое допускает защиту своего отечества лишь на известных условиях, лишь на условиях подчинения национальности известному государственному или социальному началу и требует гарантии, что защита родины непременно приведет к торжеству желанных начал. Как будто возможен торг в нашем отношении к родине в момент опасности. Одни любят не Россию, а старый государственный строй, милый их сердцу, другие любят не Россию, а желанный им новый социальный строй; одним близки интересы дворян или бюрократии, другим – интересы рабочих или крестьян.

Но есть еще Россия, как некая целость и индивидуальность Россия, живой организм в мире, имеющий свою единственную судьбу. Россия глубже, шире и длительнее тех или иных государственных форм, тех или иных социальных групп. У нее есть своя живая, индивидуальная, ни на что в мире не похожая душа. И вот душа эта страдает и обливается кровью от торга из-за нее, от недостатка непосредственной любви к ней в трудную минуту ее исторического странствования. В борьбе страстей, в борьбе интересов и идей слишком часто забывают о России. Для слишком многих Россию подменяет то или иное частное начало, групповое, партийное или отвлеченно-идейное.

Всякий великий народ должен иметь свою идею, которую он несет в мир, свое призвание. Он должен не только существовать, но существовать осмысленно и достойно. Это так же бесспорно, как бесспорно то, что всякая индивидуальность в мире должна осмыслить свое существование, когда она выходит из состояния стихийно-животного. Каждая национальность, как и каждая индивидуальность, имеет свою идею и она должна быть разгадана на вершине национального самосознания. Эта идея есть призвание, без которого невозможно достойное существование. И я верю, что у России есть своя великая идея и великое призвание.

Каждый русский призван свободно выявлять эту идею и выполнять это призвание. Но существует также идея, что всякая национальность, как и всякая индивидуальность, имеет самостоятельную ценность, что она должна существовать, раскрывать себя, достигать максимума выражения своих сил и цветения. Существует не только идея о национальности, но сама по себе национальность есть идея, есть самоценность. Поэтому не любовь к отечеству должна быть оправдана какой-либо идеей, идея любви к отечеству должна быть признана, как великая ценность. Служение же идее, составляющей призвание нашего отечества, есть наш долг перед отечеством, есть выявление его духовной мощи в мире. А это значит, что любовь к России самоценна, изначальна, первична, что она не требует оправдания и обоснования.

II

Нельзя любить Россию потому лишь, что она должна быть носительницей каких-либо византийских государственных начал, как нельзя любить ее потому лишь, что она должна быть носительницей каких-либо социалистических идеалов. Тогда любовь направлена не на Россию, как на живую реальность, а на отвлеченное государственное начало или отвлеченный социальный идеал.

Любить Россию нужно так же произвольно, так же ни за что, как произвольно и ни за что любят всякий индивидуальный образ в мире, как любят избранницу сердца. Когда лицо избранника или избранницы сердца покрывается сыпью, истинная любовь от этого не колеблется.

Нельзя любить Россию лишь за ее качества и за ее достижения, нельзя любить на условиях и с торгом. Само достижение высшей жизни для России, само повышение качеств ее существования возможно лишь в том случае, если мы будем любить ее до этих достижений и до этих качеств. От активной и ответственной любви переродится Россия, родится новая Россия. Полюбить качества может и всякий чужой и далекий человек, качества всякому приятны и милы.

Мы же должны любить свою Россию и в унижении, и в слабости, и в падении и никогда не можем покинуть ее и изменить ей. Каждый русский должен разделить судьбу России, почувствовать ее в глубине своей и себя в глубине ее. Русский не может ни на одну секунду ощутить Россию как находящуюся вне его, ему внеположную и противоположную. Россия, это – я и судьба ее – моя судьба. Так должен сказать себе всякий русский. Я беру на себя ответственность за ее судьбу. Я ответствен за ее грехи и пороки. И глубина России, на которой основана моя вера в нее, есть раскрывающаяся во мне глубина.

Русская государственность – моя государственность, она глубже тех или иных государственных форм, тех или иных правительств. Самая радикальная оппозиция конкретной власти может быть и должна быть направлена не против самой русской государственности, а на укрепление ее. Всякое внешнее отношение к России и всякий торг с ней есть рабье, не свободное и не гражданское к ней отношение. Истинное отношение к России может быть основано лишь на том, чтобы как можно больше ей давать, а не на том, чтобы как можно больше от нее требовать. Требуют от России чужие и далекие, их отношение к России всегда построено на условиях и договорах. Мы же не можем и не должны им уподобляться. В самый трудный час своего исторического существования Россия ждет от нас деятельной любви, сознательного патриотизма. Сознательный патриотизм есть показатель гражданской зрелости. И в эту войну наше отношение к родине есть экзамен нашей зрелости. Если мы будем в этот час много требовать от нашей родины и мало давать ей, если наша любовь к России будет колебаться от того, что судьба ее потребует слишком больших испытаний в нашей личной судьбе, то это будет показатель нашей незрелости, нашего граждански-младенческого состояния.

Все силы нашего сознания должны быть направлены на защиту России. Это – лозунг национально-государственный и прогрессивно-освободительный. Творческую роль в дальнейшей судьбе России сыграют лишь те силы, для которых Россия дороже тех или иных государственных начал, партий или классов. Государственные формы должны быть подчинены национальности, ее жизненным потребностям и интересами, а не превращать национальность в свое орудие, не подавлять национальное бытие. Это – элементарное требование живого и непосредственного патриотизма. Тот не патриот, кто любит какое-нибудь государственное начало больше России, кто перестает любить свою родину, если она стремится к иным государственным началам.

III

Ошибочно было бы думать, что русские совсем не любят свою Россию. По-своему они ее очень любят и не представляют себе возможности иной жизни, чем жизнь русская и в России. И русский космополит остается глубоко русским, хотя его национальное сознание находится в болезненном состоянии. Но много странного есть в любви русского человека к России, недостаточно ответственного и сознательного, много непонятного человеку западному.

Западный человек, немец, француз, англичанин, думает, что он должен спасать свою родину, что он ответственен за ее судьбу. Русский же человек думает, что родина должна его спасти. Он чувствует себя защищенным огромной матушкой Россией, необъятной землей своей, широкой и глубокой. Русскому человеку не страшно, когда он припадает к земле своей. И очень трудно довести русского человека до того сознания, что родина его находится в опасности, что необходимо великое напряжение для ее защиты. Западный человек чувствует себя, как в мышеловке, стиснутым со всех сторон.

Русский человек всегда чувствует за собой необъятность своей земли. Огромные пространства России – это не только материальное ее измерение, это также и измерение русской души, это – духовный склад России. На Западе во всем чувствуется интенсивность, вызванная малыми пространствами материальными и духовными, сдавленностью и ограниченностью. У нас во всем чувствуется экстенсивность, вызванная огромными пространствами материальными и духовными, русской ширью. Про русского человека можно сказать, что он задавлен русской ширью, что он все еще не может с ней справиться. И в любви его к родине нет этой интенсивности, активности, напряженности, вызываемой узостью. Задачи, поставленные необъятной ширью, труднее задач, поставленных узостью, повсюду натыкающейся на границы.

Русский человек расплывается в необъятности. В любви его к России нет напряженной подтянутости, нет граждански-мужественной ответственности. Вот почему со стороны может  показаться, что у русских совсем нет патриотизма, что у них равнодушное и апатичное отношение к родине.

Любовь к родине у нас есть погружение и растворение в стихийности русской земли, приникание к ней. Это растворение и приникание есть и у тех русских, которые кажутся оторвавшимися от родной земли. И мы стоим перед задачей претворить всю эту стихийную и полусознательную любовь к родине в активное сознательное и ответственное состояние. Выработка сознательного, зрячего и активно-ответственного патриотизма – величайшая задача наших дней. До сих пор царили или обывательская бессознательность или интеллигентское доктринерство. Ныне должен наступить период сознательного патриотизма.

В дни испытаний великой войны такого рода мобилизация нашего национального духа имеет решающее значение. Но значение сознательного патриотизма выходит за пределы войны и распространяется на всю нашу историческую судьбу. Пробуждение активной любви к родине превыше всех доктринальных государственно-общественных начал должно стать предметом повсеместной проповеди.

Никакое строительство новой жизни для России не возможно, если оно не будет вытекать из горячего источника любви к ней, предшествующего всему. Лишь на почве этой любви возможно сознательное государственно-общественное строительство, без этого всегда отвлеченное и доктринерское. И одно из значений нынешней войны нужно видеть в том, что, пробуждая стихийную любовь к родине, она оздоровляет источники всякого общественного и государственного строительства.

Самоценная и самооправданная любовь к России не только спасет Россию в нынешний грозный для нас час, но и определит все ее дальнейшее свободное и достойное существование.

Еще по теме