О кошмарных событиях в Полтаве (апрель 1918 г.) - 15 Мая 2018 - Дневник

31-го марта состоялось заседание полтавской городской думы, на котором гласный К. И. Ляхович сообщил о всех известных ему случаях самосудов, насилий и расстрелов, чинившихся пришедшими в Полтаву украинскими войсками. Гл. Ляхович передал следующие факты:

29-го марта, в 11 час. вечера в гостинице были арестованы два еврея, служащие в галицийско-буковинском областном продовольственном комитете, Т. и Г., возвращавшиеся в Киев из Петрограда, куда они были командированы 14-го февраля 1918 г. по делам службы, и русский С., кажется, черниговский агент при полтавском губернском продовольственном комитете.

Как проверку документов, так и арест производило несколько простых солдат, не предъявивших никакого ордера. Арестованных препроводили в Виленское военное училище, где сдали, якобы, «коменданту», который, просмотревши документы, велел вызвать «поручика», который сейчас же явился.

Этот «поручик» был одет в солдатскую шинель и фуражку какого-то, как будто, среднего учебного заведения. Арестованных начали спрашивать — «не жиды ли они, не большевики ли?» Когда они ответили, что «жиды», но не большевики, комендант обратился к «поручику» с вопросом: «Не признаете ли вы их?» Последний ответил, что не узнает.

После этого были вызваны солдаты из соседней комнаты, и, возвративши арестованным документы, их повели вниз по лестнице, подгоняя шомполами. Внизу их отвели в карцерную комнату. Там им велели раздеться, и первого вошедшего, Т., положили на стол и начали бить железными шомполами. Били жестоко. Во время экзекуции не позволяли поворачивать голову и хвататься руками за больное место.

После избиения этих трех начали сечь других каких-то трех, которые сидели в комнате до прихода последних. Из них было два штатских и один военный, русский, кажется, подпоручик. До четырех часов утра всех арестованных продержали в карцере без сна, и экзекуция повторилась еще три раза. В промежутках между избиениями заставляли строиться в шеренгу, проделывать военные упражнения и какую-то «немецкую» гимнастику. Особенно нестерпимо, по словам пострадавших, было последнее.

Избитые и истерзанные (два из них больные, освобожденные от военной службы вследствие тяжелых ранений), они падали от изнеможения. Но их все же заставляли бесконечно медленно подыматься и опускаться, стоя на цыпочках, вставать и ложиться, вытягивать ногу вверх и т. д. В продолжение этих гимнастических упражнений за каждый промах арестованным приказывали бить друг друга по лицу, и, если кто бил недостаточно усердно, его били по лицу.

Перед утром подпоручика и одного русского отпустили и осталось только четыре. К четырем часам истязатели вышли, сказавши, что арестованных сейчас расстреляют. Но потом вернулись, велели всем ложиться. К десяти часам вошел опять тот же офицер или комендант, как его называют пострадавшие, велел им встать и выйти, заявивши, что решено двух из них расстрелять, а двух высечь снова, и велел выбрать, кого расстрелять, а кого высечь. Русский (бывший военный), совершенно измученный, отвечал, что предпочитает быть расстрелянным. Над ними начали смеяться и велели вновь вернуться в карцер, велевши солдатам зарядить ружья и принести полотенца, чтобы завязать глаза.

Часов в 11 арестованных вывели снова и сказали, что им дадут опять по 50 горячих, а потом всех расстреляют. Снова всем велели раздеться и снова всех поочередно высекли. В общем, каждый, по словам двух пострадавших, получил до 200 ударов. Потом велели одеться и выходить на расстрел. Арестованные умоляли, чтобы им дали возможность хотя бы написать письма родным, но над ними только смеялись. Потом начальник спросил русского:

«Кому тебе писать?»

Тот отвечал:

«Жене».

«Ну, так и иди к ней».

Таким образом отпустили всех.

У арестованного Г. забрали серебряные часы с цепочкой и золотое кольцо, кошелек с 50 руб. вернули, у Т. забрали кошелек, который вернули, вынувши около 400 р.

Во время передышек между экзекуциями арестованных заставляли кричать:

«Хай живе вильна Украина»,

«Слава ее козакам»,

«Проклятие жидам и кацапам»

и т. д.

30-го марта арестовали старика, отца одного служащего в управе, тоже еврея.

Арестованного повели опять-таки в Виленское училище. Там ему приказали кланяться и целовать ноги солдат. Требовали 5.000 р.— тогда, дескать, не расстреляют.

Выступавшие после гл. Ляховича представители украинской власти, губернский комендант Кудрявцев, городской комендант Самойленко говорили, что такие речи волнуют население, что имели место только случайные эксцессы, что вместо того, чтобы говорить об этом в заседании думы, нужно идти к коменданту с жалобами и пр.

Тогда тов. председателя думы К. И. Товкач, украинский социалист-федералист, глубоко волнуясь, встает и говорит, что ему, как сыну украинского народа, тяжелее, быть может, чем кому бы то ни было, было слышать то, что докладывал гл. К. И. Ляхович, потому что все насилия чинились от имени украинского народа.

— И я приношу щиру подяку Константину Ивановичу за его смиливе слово.

Пусть украинская власть обратит на все сказанное свое внимание. Мы боролись за украинскую волю, но за такую, чтобы это была воля для всех народов Украины, и никогда не думали, чтобы мстить слабым. Нельзя о фактах насилия молчать: о них надо кричать, чтобы насильников власть предала суду. Если факты следствием не подтвердятся, то тем лучше для власти.

В заключение своей речи гл. Товкач предлагает принять следующую резолюцию:

«Выслушав доклад К. И. Ляховича об издевательствах над арестованными жителями г. Полтавы в помещении Виленского училища, полтавская городская дума протестует против самосудов над свободными гражданами и требует, чтобы высшая военная власть приняла немедленно все меры, чтобы выяснить все факты насилия и чтобы виновные понесли законное наказание».

К концу заседания К. И. Товкач должен был уйти. Сообщили, что на углу Пушкинской и Гоголевской улиц опять произошел случай расстрела. Оказалось, что расстрелян был А. И. Товкач, брат тов. председателя думы. Он был матросом-летчиком Черноморского флота. Около шести месяцев тому назад он приехал в Полтаву и жил с семье своего родного брата. Покойному было 25 лет. Очевидцы расстрела сообщили, что на Александровской ул. перед расстрелом он просил задержавших его казаков препроводить его к коменданту Самийленко, который его отпустит, так как лично знает его. Но, несмотря на это, его довели до вышеуказанного места и тремя выстрелами расстреляли, оставив труп на мостовой, посреди улицы.

Письмо Короленко о зверских расправах украинской буржуазии

В полтавской газете «Свободная Мысль» напечатано письмо Короленко по поводу зверских расправ, чинимых украинцами в занятых ими местностях.

В этом письме, озаглавленном: «Грех и стыд», Короленко пишет:

«Да, это—грех и стыд. То, что происходило в застенке Виленского училища, дает черты поистине ужасного и позорного. Людей били шомполами, заставили несколько раз пережить ужас предстоящей смертной казни. При этом низко издевались над их достоинством, заставляли их кричать «ура» во славу украинцев и «проклятие жидам и казакам». Евреи проклинали евреев, русские вынуждены были проклинать русских.

Граждане-офицеры и солдаты украинской армии, лестно ли для вас такое прославление украинства? Много ли стоит такое отречение от своей национальности? Я уверен, что это не есть выражение воли и общего настроения, и что краска стыда и негодования покроет при этом ваши лица, потому что это—грех и стыд».

Это письмо напечатано Короленко под впечатлением доклада гласного Полтавской думы Ляховича. По словам Ляховича, после занятия Полтавы, украинцами было арестовано много лиц, заподозренных в принадлежности к партии большевиков. Арестованные были доставлены в Виленское военное училище, эвакуированное из Вильны. Арестованных отвели в карцерную комнату. Так им велели раздеться, затем одного за другим арестованных клали на стол и два солдата били их железными шомполами. Били жестоко, давая по 25 ударов. До 4-х часов утра арестованных продержали без сна. Экзекуция повторялась до трех раз.

Далее, Ляхович рассказывает, как истерзанных арестованных заставляли выделывать какую-то немецкую гимнастику и за каждый промах приказывали бить друг друга по лицу и заставляли кричать:

«хай живе сильна Украйна! Слава казакам, проклятие жидам и кацапам».

После того их хотели расстрелять и только после мольбы арестованных дать возможность написать письма их всех отпустили. В общем, каждый получил около 200 ударов.

Вот как расправляется со своими классовыми врагами украинская предательская буржуазия, на основании одного только подозрения в принадлежности их к партии большевиков.

Запомните эту зверскую расправу, товарищи, рабочие и беднейшие крестьяне Украины и России!

Вечное проклятье и беспощадный отпор палачам народа— украинской и всей контрреволюционной буржуазии!

Известия Вологодского губ. совета раб., солд. и крест. деп. 1918 № 091, 29 (16) апр

Короленко и украинцы

(По телефону из Москвы)

Статьи В. Г. Короленко об учиненных украинскими войсками насилиях в Полтаве вызвали ответ украинского офицера, члена Ценральной Рады Макаренко.

«С великой болью в сердце, — пишет, между прочим Макаренко, — мы говорим, да стыдно и нам. Больно нам за все происходящее. Страшно нам, что уничтожая звериное, мы обратились в зверя».

Заявляя, что стоящая перед украинцами великая задача — неделимая Россия, Макаренко так оправдывает происшедшее в Полтаве:

«Обвиняют украинцев, что они расстреливают евреев за их национальность. Факты же говорят, что расстреливаются евреи-большевики за измену украинской республике и то не иначе, как по указанию пострадавших от них жителей».

Отвечая в полтавской «Нашей Воле», В. Г. Короленко пишет:

«Я понимаю ваш вопрос. Мне понятно, что все, что совершалось в Петрограде, Москве, Севастополе, Киеве, Одессе, все это ляжет несмываемым позором на нашу революцию, украсившуюся большевизмом и кровью».

Дело народа 1918, № 035 (4 мая (21 апр.)). - 1918

Обзор печати

Полтавские пытки, разоблаченные во всей своей жестокой правде страшным письмом В. Г. Короленко, начинают находить отклики в печати.

В пасхальном номере московской газеты «Наше Слово» помещено письмо украинского офицера, отвечающего автору волнующих статей о полтавских пытках.

Офицер пишет:

«В своей статье 2-го апреля вы задали вопрос украинским офицерам и солдатам, не покрывает ли краска стыда и негодования их лица при мысли о том безумии и ужасе, которые царствовали в последние дни в Полтаве, — в дни, когда люди обратились в зверей и мстя зверям, убивали и истязали людей неповинных и беззащитных.

С великой болью в сердце, со страданием великим мы говорим:

«Да, стыдно и нам! Больно нам за все происходящее, страшно нам, что, уничтожая звериное, мы обратились в зверей!»

И, с краской стыда на лицах, мы обещаем, что приложим все силы, все умение свое, чтобы стать опять людьми, забыть то страшное, безумное, кровавое, леденящее кровь, что сделало нас зверями, что Авеля обратило в греховного Каина! Да, стыдно и нам! Забудем же все!»

Дальше украинский офицер приходит к выводу, что в братоубийственной свалке, в конце-концов, не было Каина и Авеля, а было лишь два Каина, и что жестокость одного вызывала палачество со стороны другого.