Москва в XIX столетии

(Продолжение, см. № 9)

IV.

 Нашему государству угрожает опасность

И действительно, Государь был чрезвычайно доволен и рад приезду своему в Москву. Здесь пред Ним так бескорыстно, так самоотверженно и так широко распахнулось сердце России.

Как бы предвидя, что потомство пожелает некогда видеть правдивое изображение таких событий, он приказал описать их известному писателю, сенатору Нелединскому-Мелецкому, а затем напечатать эту статью в «Московских Ведомостях». Вполне согласная с показаниями современников-свидетелей, история этого дня заканчивается словами:

„Да познает сие надменный и жребием подвластных ему людей играющий враг наш, да познает и вострепещет!

Мы идем против него все, предводимые верой, неизменной любовью к Монарху и отечеству своему. Умрем все совокупно или—победим".

Но красноречивее всяких слов Нелединского явились навернувшиеся на глазах Императора Александра слезы,—вполне заслуженная и драгоценная награда, которую удостоились получить москвичи за исполнение обета верноподданных. Не в силах скрыть мысли и чувства, переполнявшие его душу, Государь поспешил в тот же день поделиться ими с своим бывшим воспитателем, гр. Салтыковым.

„...Приезд мой в Москву имел настоящую пользу,—писал Император.—Одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до восьмидесяти Тысяч... Денег дворяне жертвуют до трех миллионов, купечество же до десяти...

Одним словом, нельзя не быть тронуту до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие, и готовность каждого содействовать общей пользе".

Под воздействием кротких, глубоко западавших в душу речей Государя, под неотразимым обаянием всей личности Его, москвичи пришли в необычайное волнение. На улицах, в кофейнях, в семейном кругу— везде шли разговоры о войне; вражда и ссора замолкли; на первом и единственном плане стала любовь к отечеству, которому враг «несет вечные цепи и оковы».

Мы не говорим о московском дворянстве и купечестве, сложившим к ногам Царя такой огромный по тому времени дар; все монастыри, во главе с Троице-Сергиевой лаврой, принесением значительных сумм даже в драгоценных слитках, откликнулись на призыв Государя; в пожертвованиях приняли участие все без различия классы народа; даже самые бедные—и те явились с евангельскими «лептами вдовицы».

Не успел также открыть своих дверей и комитет по приему ополченцев, как на пороге его уже стоял знакомый нам поэт С. Н. Глинка, в полной форме. За ним потянулась длинная вереница, целые сотни других ополченцев— жертвенников, как их называли тогда, то есть пожертвованных отечеству.

Тут были решительно все. Студент университета или семинарии шел об руку с мелочным торговцем; щеголеватый дворянчик ли купеческий сын выступал наряду с растрепанным артистом; простой ямщик терся о бок департаментского чиновника. Оно и понятно. В ополчение поступали охотно, из всех классов народа, ибо на всякого, кто не облекался в военный мундир, смотрели тогда весьма недоброжелательно.

Потому-то штат служащих в торговых фирмах сильно поредел; многие присутственные места опустели.
 

После шестидневного пребывания в Москве Император Александр уехал. На прощанье Он в самых лестных выражениях высказал свою Монаршую признательность всему населению Москвы, удостоил наград архиепископа Августина, гр. Растопчина и других начальствующих лиц.

Два великие народа вступали в борьбу на жизнь и смерть...

Быстро двинувшись вперед, Наполеон врезался между двумя русскими армиями, не давая им соединиться. Но тактика командующих ими, Барклай де-Толли и кн. Багратиона, сбила его с толку; вопреки всем ожиданиям Наполеона, армии соединились под самым Смоленском, где и решено было выдержать первый натиск врага.

И здесь масса сломила, хотя Наполеон не взял, но только занял Смоленск; мрачный и унылый въехал он в него по дымившимся развалинам.

— Ну, теперь ворота в Москву отворены!...—говорили французы.

— Нет, братцы, тут дело нечисто, нам изменяют; у нас командор—немец, душа его не болит о России,

—зароптали солдаты, с таким нетерпением ждавшие решительного сражения под Смоленском и принужденные снова отступать.

Михаил Богданович Барклай де-Толли

И вся вина за бездеятельность русской армии, за ее печальное отступление пред неприятелем пала на голову несчастного Барклая-де-Толли, иностранца по происхождению и воспитанию, не пользовавшегося в войсках популярностью, где звали его «Болтай да и только».

Теперь более и чаще, чем когда-либо, в нашей армии стало повторяться имя Кутузова, чисто русского человека, ученика и правой руки бессмертного Суворова, недавнего и славного победителя турок. Выйдя из армии, это имя проникло в общество, попало на уста всего народа, который одного только Кутузова хотел видеть во главе всего русского войска, на нем одном лишь сосредоточивал свои надежды на спасение России.

С. Знаменский.

Московский листок, Иллюстрированное приложение № 11, 4 февраля 1901 г.