По материалам периодической печати за август 1917 год.

Месяц твердой власти

Прошел месяц слишком от печальных событий начала июля. Правительство спасения революции сконструировалось и приняло целый ряд мер, ставших в противоречии с теми пышными лозунгами, которые были выкинуты раньше.

Из числа этих мер следует отметить восстановление в известных пределах смертной казни, ограничения в свободе печати и собраний, введение высылки из пределов России для известных категорий лиц.

Все эти меры весьма показательны. Ведь, еще в конце июня о них нельзя было бы и заикнуться. А теперь они введены и не остаются только на бумаге. Если еще оказался возможным съезд большевиков, торжественно избравший почетными председателями всем известных лиц, имена коих приелись уже настолько, что прямо не хочется лишний раз повторять их, если наряду с некоторыми мерами против расплодившихся газет того же направления мы все-таки читаем истерические и неприличные выкрики в уцелевших большевистских органах, то смертная казнь, введенная для известных преступлений воинских чинов на театре войны, применяется довольно энергично.

Как подойти к оценке этих мероприятий? Каково их показательное значение? Не кажется ли странным, что правительство свободной страны пользуется теми же мерами, как правительство прежнее? И в тех же целях борьбы со свободным проявлением мнений и убеждений граждан?

Нельзя отрицать, что все указанные мероприятия создают благоприятную почву для положительного ответа на последний вопрос. И, действительно, попытки истолковать деятельность правительства, как желание ослабить демократию, уничтожить организацию пролетариата и крестьян, в угоду буржуазии, были сделаны. Оправляясь от потрясений и неудобных для них дел июльских, руководители известных течений, разумеется, использовали деятельность правительства частью для собственно оправдания и возвеличения, как страдальцев за правду и свободу, частью для усиления демагогической своей пропаганды.

Но и людям, далеко стоящим от упоминавшихся течений, людям, дорожащим своей родной страной, ее счастьем и свободой, приходится задуматься над этими мероприятиями, подходя к ним, разумеется, с другой стороны. Взять хотя бы смертную казнь. С начала сознательной жизни  русского общества в нем не умирал протест против этой меры. После кровавого царствования Петра I, в царствование Елизаветы смертная казнь была отменена; при Екатерине она, правда, применялась за преступления политические, но в редких, сравнительно, случаях. После казни Пугачева в 1776 году, почти 50 лет, вплоть до казни декабристов, не было ни одного случая смертной казни (как наказания общеуголовного; в войсках того времени забивали на смерть сотни людей).

Наши кодексы общеуголовные знали смертную казнь в очень, сравнительно с западно-европейскими, небольшом объеме (объем этот расширялся специальными законами).

Литература наша в оценке этого наказания почти единодушна. Среди русских криминалистов сторонниками смертной казни являются лишь Лохвицкий и Баршев, да еще Чичерин пытается оправдать эту меру в своей «Философии права». В художественной литературе в одиночестве, разделяемом еще г. Родионовым, автором нашумевшей недавно книги «Наше преступление», стоит сентиментальный В. А. Жуковский.

Наша первая Дума начала свою деятельность с требования отмены смертной казни; деятельность г. Керенского началась с ее отмены. А теперь, после 4 месяцев свободной жизни, приходится восстанавливать (в каком объеме, это безразлично; важен в данном случае принцип) смертную казнь.

Уже из самого факта ее восстановления можно сделать вывод, насколько, знают, велика была и есть опасность для страны; этот вывод напрашивается сам собой, но есть еще другой, не такой явный, но, пожалуй, еще более прискорбный.

Если вводится какая-либо мера, вводится людьми, знающими, на кого и как она может действовать, то, дозволительно предположить, что имеются объективныя и субъективныя условия для ее применения. Значит, есть материал, на который эта мера может подействовать. И, вот, останавливаясь на оценке действия смертной казни, приходится прийти к весьма грустным выводам.

Если когда-нибудь на кого-нибудь смертная казнь и оказывала влияние устрашающее, то только на людей, доступных самым грубым, самым элементарным мерам воздействия. Всюду, где угроза смерти сталкивается с какой-либо идеей, эта угроза оказывается бессильной. Долгие века религиозных гонений, история наших революционных движений, наконец, живая этому иллюстраций. И если правительство, вводя такую меру, рассчитывало на успех, то оно косвенным образом, следовательно, признало, что имело намерение лишиться рабов, как когда-то выразился Керенский, людей, которых к полю битвы за родину надо гнать пулеметами, угрозой расстрела.

Вывод печальный. Расчеты правительства, как будто, оправдываются; по крайней мере, насколько можно судить по известиям с фронта, устойчивость войск повышается. Но эти известия ничего не говорят о том, есть ли эта устойчивость результат сознания недопустимости, позора бегства, или же только результат страха перед смертью, если не от руки врага, то от ружей товарищей, приводящих в исполнение приговор военного суда. А ведь, если правильна вторая гипотеза, если сражающихся держит на поле только страх, то, ведь, не исключается возможность и того, что, когда страх перед наступающим (наличным врагом) пересилит страх (возможной) казни в будущем, то ряды опять дрогнут и начнется прежняя история.

Если правительство сочло прибегнуть к такой мере, оно, несомненно, знало, что делало. Без оглядки критиковать его деятельность легкая, но вряд ли благодарная, задача. Но сделать из его деятельности все выводы, как бы печальны, тягостны они ни были, наша прямая задача.

Мы приступаем к строительству новой государственной жизни; чтобы это строительство было, более или менее удачно, мы должны знать материал, с которым будем иметь дело и которого мы, надо сознаться, не знаем.

Тот же вывод можно сделать из факта применения остальных мероприятий правительства. Вывод этот - вывод прискорбный: как ни «прочищали мозги» обывателю, как ни учили его «новой для него тактике», обыватель так в полной мере обывателем и остался.

Больше того, вероятно, обывательщиной заразились и просветители. Ибо то, что составляет сущность гражданина: свободное подчинение долгу перед своей страной, подчинение своих интересов интересам государства, уважение и своей личности и личности другого —все это сплошь отсутствует у большей части героев нашего времени. Все, что характеризует обывателя,—неуверенное стремление устроить свои дела и делишки, самодовольство, раз навсегда разрешенные сомнения,—все это в изобилии видим мы теперь. Долог, видно, путь от обывателя к гражданину, долог и еще не пройден нами; видно, даже в России чудеса творятся только в представлении К. Гамсуна.

Скажут: было чудо в России, стала она свободной страной. Но этот ответ может теперь вызвать только горькую усмешку. Была ли в России свобода хоть один день? Это можно утверждать, лишь отожествляя свободу с произволом. Жили ли мы хоть один день без смертной казни? При свободе слова и собраний?

Утверждать это, значит закрывать глаза на все, что прошло перед нами за эти 4 месяца: на дикий разгул потерявшей страх и не научившейся властвовать над собой толпы, на самосуды, на произвольные аресты и закрытия газет, ликвидации типографий, на нарушение тайны голосования при выборах, на нелепые попытки, прикрываясь пышными словами и формами суда, ввести какие-то сборища для расправы с инакомыслящими, словом, на весь тот калейдоскоп невежества, наглости, своекорыстия, предательства и трусости, который переливается теперь всеми цветами радуги перед частью ироническими, частью сожалеющими взорами всего мира.

Итак, граждане в России существуют (в массе) лишь в обращениях ораторов к слушателям, как раньше существовали «милостивые государи». Но граждане нужны России—близится день Учредительного Собрания, который определит судьбу страны на долгие годы. Ясно, как Божий день, что обыватели так работать не могут. Перед нами, следовательно, стоят задачи в короткий остающийся срок сделать большой шаг в направлении к выработке из себя граждан.

Мы должны из человеческой пыли, угрожающей засыпать даже те немногие культурные приобретения, которыми мы обладаем, сделаться народом, сознать свое достоинство и силы и в меру этого достоинства я сил  действовать.

Задача огромная,—времени немного. И тем энергичнее надо теперь нам работать над собой, дисциплинировать свой разум и волю. Единая цель стоит перед нами спасти свою страну, спасти возможность свободной жизни для нас и свободной и счастливой жизни будущих поколений.

Мы встретили свободу, как праздник... Ни на минуту не задумались мы, что это утро обещает только день труда, труда напряженного и самоотверженного, что приобретенные права в первую линию суть тяжкие обязанности... Мы забыли, что перед нами, выражаясь мистическим языком, совершается таинство, участниками которого являемся мы и было с нами, по словам апостола:

«да искушает человек себя и так от хлеба да яст и от чаши да пиет; ядый же и пиай недостоине, суд себе яст и пиет»...

И этот суд, предостерегающим первым намеком на который было забытое уже ныне дело на Стоходе, мы видели в июльские дни... Еще не весь суд свершился, еще есть время и надо нам «искусить себя».

«Путь спасения»

Всего только десять дней, как Правительство, ответственное перед «совестью и разумением», исцеляет страну воссозданием национального единения.

Десять только дней всего шагает наша коалиционная диктатура по пути спасения и обороны.
Но как значительны целительные мероприятия, как «велик» пройденный путь, «как мало прожито, как много пережито!».

Только дней пять тому назад объявили войну «священным делом революции», Керенский влил в уста одержимой циммервальдским недугом мартовской советской декларации изрядную дозу «живительных сил» патриотизма, и уже вновь тот же Керенский «официозно» и Вр. Правительство официально чинят препятствия социалистическим организациям, желающим участвовать в Стокгольмской конференции.

На прошлой неделе «согласились» с Корниловым на диктатуру смертной казни, безгласности «железной дисциплины» каторжного военного устава на фронте и в «ближайшем тылу», на этой неделе Центральный Исполнительный Комитет и Керенский —первый по поводу выступлений представителей Центрального Исполн. Комит. в одном из драгунских «усмирительных» полков, второй в приказе по флоту и армии — устанавливают, что «начальники являются уполномоченными правительства» и никакому контролю Центр. Исп. Комитета не подлежат.

На прошлой неделе запрещены собрания, стачки и введено военное положение на железных дорогах.

На этой неделе выработан проект о создании военно-уполномоченных, в ведение которых отдается вся промышленность, работающая на оборону, и в распоряжение которых для регулирования отношений между трудом и капиталом дается диктатура, ответственная только перед правительством и не останавливающаяся перед применением вооруженной силы.

На днях Чернов согласился на государственное (собираемое с крестьян и рабочих в виде налогов) возмездие за помещичьи земли, а вчера установлен закон, карающий арестантскими ротами и каторгой за присвоение власти кем бы то ни было, лицами или организациями, за «политику захватов» и поэтому явно направленный против земельных волостных, уездных и др. комитетов.

На прошлой неделе мы имели только отмену свобод собраний на фронте и железных дорогах, на этой—министрам военному и внутренних дел дано право отменять и не допускать собрания во всей России.

Дней десять тому назад арестовывали и привлекали за «выступления», квалифицируя их как преступления по знаменитым ст. ст. 100, 102 и т. д. царского кодекса. Теперь арестовывают и привлекают за статью в газ. «Борьба с царизмом».

Дней десять тому назад, арестовывая и «обвиняя» по статьям, хоть и без допроса, все же давали арестованным перспективы суда. Теперь министром юстиции предложен и Вр. Правительством одобрен следующий законопроект, опубликованный в «Нов. Жизни»:

Министром юстиции А. С. Зарудным вносится на рассмотрение Вр. Правительства законопроект следующего содержания:

В дополнение к постановлению от 16 июля 1917 г. об отмене исключительных положений и о внесудебных арестах.

Предоставить министру внутренних дел по соглашению с министром юстиции:

Постановлять о заключении под стражу лиц, деятельность которых представляется особо угрожающею завоеванной революцией свободе и установленному ныне государственному порядку.

Подвергать упомянутых в п. 1 лиц высылке в особо указанные для сего местности.

Предлагать указанным в п. 1 лицам покинуть в особо назначенный для сего срок пределы Российского государства с тем, чтобы, в случае не выбытия их в течение этого срока за границу, они предварительно водворились на жительство в особо указываемые для сего местности Российского государства.

Предоставить министру внутренних дел установить по соглашению с министром юстиции правила о порядке принятия мер, указанных в отделе I.

Действие сего постановления прекращается со дня открытия Учредительного Собрания.

Итак, мы на пороге к введению военного положения и усиленной охраны.

До Учредительного Собрания заканчивается проект мин. Зарудного. До Учредительного Собрания, для блага его и спасения родины, проектируются административные аресты и ссылка.

Затем последнее. Троцкий, Луначарский, рабочие и солдаты голодные сидят в Крестах и им объявлено об их переводе в Петропавловскую крепость... на более суровый режим, а бывший царь Николай Романов с семьей без ведома Центр. Исполнительного Комитета и даже всего Вр. Правительства под «личным наблюдением» и за личной ответственностью (перед совестью и разумением) Керенского переводится в глубокой тайне из Царского Села -неизвестно куда. Причем во избежание «продовольственных затруднений» за царской семьей следуют два вагона с провизией...

Воистину велик путь, пройденный нашей коалиционной диктатурой за десять коротеньких дней.

Семимильными шагами шагает контрреволюция и во внешней и в «рабочей» и в земельной «политике». Лошадиные дозы «спасительных» репрессий впрыскиваются всем революционным гражданским свободам.

Ради чего?

Ради «спасения и обороны» родины—лжет и воет буржуазно-помещичья контрреволюционная клика и ее печать.

Ради спасения и обороны родины от врага и контрреволюции испуганно, жалобно подвывают оборонческие вожаки и все эсеро-меньшевистское стадо. А где борьба с контрреволюцией?

«Ни о какой крупной контрреволюционной организации я ничего не знаю и не слыхал, для нее по-моему нет еще почвы»,

— это говорит министр Зарудный, министр той юстиции, которая, опираясь на старый штат самодержавных следователей, попустительствует шемякинской прокуратуре Керенских и которая снабжает Вр. Правительство каторжными законами для борьбы с политикой захватов и административной высылкой для борьбы с «врагами революции».

Контрреволюции крупной пока нет, — заявляет министр Зарудный. «Мелкую», видно, не стоит преследовать и стальные поручни «исключительных положений» и «каторжных законов» куются не для нее.

Для рабочего класса, для революционной крестьянской бедноты изготовлены они.
Но не рано ли торжествует «Речь» «победу диктатуры национального единения», не слишком ли торопятся наши коалиционные «социалисты» излечиться от циммервальдско-классового недуга и притти «национально» здоровыми на поклонение целительно чудесным «живым силам» новоявленных «национальных» мощей, открывающихся в Москве в день 10 августа рядом с торгово-промышленными мощами рябушинского собора?

Не рано ли, гг. контрреволюционеры, не слишком скоро ли, гг. социал-империалисты, ваши победы и исцеления?

Не может ли приключиться, что такой путь «спасения и обороны» даст вместо «национального единения» нечто совсем другое?

Подумайте об этом, гг. коалиционные социалисты и вожди оборонческого блока, когда подведете итог вашей работы за 10 коротеньких дней.

"Рабочий и солдат", 4 (17) августа 1917 г.

Административные аресты и высылки

Только что опубликовано постановление временного правительства, предоставляющее министру внутренних дел по соглашению с министром юстиции право заключать под стражу и высылать в особо указываемые для сего местности лиц,

«деятельность которых является особо угрожающей завоеванной революцией, свободе и установленному ныне государственному порядку».

Новое постановление непосредственно примыкает к ряду мер, уже принятых ранее временным правительством в виду июльских событий: восстановление смертной казни на фронте, предоставление военному министру права закрывать органы печати, призывающие к военному бунту и к неповиновению военным властям на фронте, предоставление министрам внутренних дел и военному права не допускать и закрывать всякие собрания и съезды, которые могут представлять опасность в военном отношении или в отношении государственной безопасности.

Теперь к этому присоединяется восстановление одного из самых ненавистных воспоминаний старого режима, административного ареста и высылки. От основных прав человека и гражданина, за которые борется всякая революция и которые являются по существу наиболее ценным из ее завоеваний,— от этих прав мы после пяти месяцев уже сохранили очень мало, и теперь защищаем свободу, завоеванную революцией, путем хотя бы временного подавления этой самой свободы.

Может ли быть какое-либо другое еще более яркое свидетельство того, что в течение всех этих пяти месяцев мы шли совершенно неправильным путем. В своем постепенном развитии революция, наконец, приходит к самоотрицанию, к восстановлению того, что она сама уничтожила и что коренным образом противоречит ее внутренней сущности. Это — громкое признание пережитых нами неудач и сделанных нами ошибок, и даже в том случае, если бы можно было оправдывать крайней необходимостью такие меры, как восстановление административной ссылки и ареста, все же известия о таких мерах должны были бы звучать как похоронный колокол, в них не может ни слышаться «отходная» революции.

Но так ли необходимы все подобные меры? Действительно ли правительство не может обойтись без исключительных полномочий, без отмены основных гарантий неприкосновенности личности, для того, чтобы охранять завоевания революции? В этом можно сомневаться. Конечно, главным нашим несчастьем в только что пережитый период, основной причиной всеобщего развала и разрухи была слабость власти, ее бессилие. Но это бессилие было обусловлено не тем, что у власти не было достаточно широких полномочий, а тем, что эти полномочия оставались неиспользованными. Правительство не боролось в должной мере с различными проявлениями анархии, с самыми грубыми насилиями над личностью, с прямыми нарушениями закона, хотя было снабжено для этого нужными полномочиями.

Почему это происходило, говорить не будем, но во всяком случае факт остается фактом. Правительство во многих случаях не прибегало к предоставленной ему законом власти для восстановления нарушенного права. Кронштадтские офицеры до сих пор сидят в тюрьмах без суда и следствия, хотя кто же станет сомневаться в том, что у правительства было вполне достаточно формальных полномочий для того, чтобы прекратить это насилие. Сколько было произведено самовольных арестов в самых разнообразных углах России, не исключая столиц, и как редко правительство реагировало на это сколько-нибудь энергичными мерами. Сколько было закрыто в провинции газет разными местными советами и комитетами, но был ли хоть один случай судебной репрессии за подобные покушения на свободу слова? И вот обращение к исключительным полномочиям, в то время как нормальные полномочия власти остаются неиспользованными, когда нормальный закон бездействует, представляется нам мерой совершенно необоснованной.

Власть должна быть твердой и сильной, но эту твердость придаст лишь неуклонное следование закону, применение его без всякого лицеприятия, без всяких послаблений, а никак не обращение к исключительным полномочиям, к административному усмотрению. Это свидетельство внутренней слабости не может сделать правительство сильным, как не делали сильным царское правительство положения об усиленной и чрезвычайной охране, восстановляемые теперь по частям.

Надо, наконец, считаться и с возможным будущим. Теперешний состав временного правительства представляет известные гарантии против злоупотребления новой мерой, против применения ее просто к лицам, неугодным министрам внутренних дел и юстиции или расходящимся с ними в своих политических взглядах. Но что будет, если настоящее временное правительство сойдет со сцены, не дождавшись Учредительного Собрания, и будет заменено правительством ли, опирающимся исключительно на советы рабочих и солдатских депутатов, или, наоборот, правительством, во главе которого будет стоять какой-нибудь предприимчивый генерал. Тогда-то новая мера уж несомненно найдет самое широкое и разнообразное применение, но тогда против нее уже поздно будет возражать. Отступления от великих заветов права никогда не проходят безнаказанными.

"Русские Ведомости", № 176, 3 авг.

Министры о настоящем положении России

ПЕТРОГРАД. (4 августа). В заседании центрального исполнительного комитета совета рабоч. и солд. депутат. под председательством Чхеидзе выступил министр-председатель Керенский.

Отметив необходимость скорейшего созыва Учредительного Собрания Керенский в своей речи подчеркнул исключительную обстановку в жизни государства, которому приходится бороться за сохранение завоеваний революции и за самое свое существование. Обе задачи нельзя разделять: крушение революции, гибель демократии есть гибель государства.

«Пока я стою во главе нового правительства,—решительно заявил Керенский,—всякие попытки реставрации и возвращение самодержавия мною допущены не будут. Правительству приходится одновременно оборонять государство, реорганизовывать армию, возрождать хозяйственную жизнь страны и бороться с теми, кто стремится подорвать престиж власти. Для осуществления этих задач нужны нечеловеческие усилия. Сила, влияние и мощь авторитета власти тесно связаны с нашими успехами во внутренней жизни и на фронте. Удар, нанесенный нам на фронте, явился ударом престижу демократии, но этот престиж правительство будет защищать до конца».

В заключение Керенский выражает уверенность, что здоровые творческие силы революции спасут страну (Бурные продолжительные аплодисменты).

Министр внутренних дел Авксентьев сказал, что опасность настоящего положения страны не в контрреволюции и анархии, а в общей нашей неорганизованности, в разрухе продовольствия, путей сообщения и всего государственного аппарата страны. Необходимы величайшие жертвы и исключительное напряжение для спасения родины.

Министр Авксентьев призывает всех не забывать тяжести переживаемого момента и напрячь все силы к спасению революции, чего бы это России ни стоило.

Еще по теме