Матрос Басов
„Сумасшедший дом"!.. Иначе я не могу назвать г. Екатеринодар в те дни, в которые мне довелось прожить там: от 12 до 17 июля. В эти дни город напоминал огромный муравейник, взбудораженный неожиданным ударом палки. Таким ударом было для столицы кубанского большевистского царства—падение Тихорецкой. Тихорецкая считалась неприступным оплотом советских сил и внушала непреклонную уверенность в прочности советской власти. Уже несколько дней местная советская пресса била тревогу, сообщая об успехах добровольческой армии, о том, что кольцо „контрреволюции" суживается и что предстоит последняя кровавая схватка, при чем всегда ст. Тихорецкая внушала большия надежды, как „утес, о который разобьется девятый вал реакции”...
И вдруг с быстротою молнии по городу распространяется роковая, страшная весть: Тихорецкая пала, пала позорно, с паническим 6егством, с утратой артиллерии, всех военных складов, с огромными потерями.
Город, как двуликий Янус: одной половиной лица смеялся и радовался, другой, если не плакал, то ужасался и нервно подергивался. Ждали официальных подтверждений, по их не было.
На другой день местная „Правда" выпустила лишь кровавую погромную передовую статью с призывами „безжалостно разделываться с буржуями, потопить в крови поднявшую голову гидру” и пр. затем требование мобилизовать буржуазию и всех горожан „свободных профессий" к рытью окопов, постройке проволочных заграждений и т. д. О Тихорецкой—ни пол слова.
А слухи ползли настойчиво и суматоха советских властей, беспрерывная цепь мчавшихся автомобилей и, наконец, множество дезертирских банд, наполнивших улицы города, наглядно подтверждали, что совершилось нечто катастрофическое. Однако советская власть, видимо, не могла помириться с горьким фактом и ея блюстители начали хватать на улице, в чайных и на трамваях, всех, кто говорил, что Тихорецкая взята. Многочисленные „охранники" начали распространять по городу новую версию о Тихорецкой: там было временное смятение, временно станция была захвачена корниловцами, но на другой же день была взята обратно, а корниловцы бежали, разбитые на голову, и отогнаны более, чем на 30 верст...
Увы!—никто не верил этому подвигу советской армии, а внезапное прекращение пассажирского движения и к Тихорецкой, и на Новороссийск и заставы, улавливающия бегущих в город и к Новороссийску разбитых большевистских эшелонов, лишь подтверждали истину. Множество стекающихся семьями „иногородних" располагались цыганскими таборами на окраинах города. По улицам передвигались советские войска, даже с музыкой, гарцевала конница с красными знаменами, с надписями „Смерть буржуазии" и т. д.
Г.г. комиссары старались соблюдать течение советского дня: стряпали еще декреты, реквизировали, делали сметное предположение о новой 2-миллионной контрибуции, заседали в трибунале... Рядом с возбуждением и тревогою удивительно уживалась беспечность большевистской черни: у всех увеселительных демократических заведений толпы праздных зевак, смешанных с дезертирами и китайскими защитниками „родной Кубани", гоготали, лущили семечки, ругались хмельными голосами и затевали ссоры с выстрелами из револьверов... Во дворе комиссариата призрения бабы держали митинг, требуя пособий, которых давно не выдавали за отсутствием у властей денег, потом арестовали товарища комиссара призрения и повели его куда-то. К вечеру пропал с чемоданчиком один из советских комиссаров...
Все мирные граждане, в виду объявленного осадного положения, после 9 часов веч. уже прятались по домам. Зловещее безлюдье на улицах, тревожно-напряженное ожидание в домах, одиночные выстрелы у вокзала и на окраинах... Город казался насторожившимся, а ночью в каждом доме стоял страшный вопрос: „Что день грядущий нам готовит?"...
Всю ночь до рассвета происходило экстренное заседание совета: решался вопрос сдать город без боя и отступить, по примеру Корнилова, в горы, или оказать сопротивление „до последней капли революционной крови". Большевики, как реальные политики, высказались за отступление и дальнейшее „лавирование", - эсеры левые и анархисты требовали не выводить войск и сражаться: победить или умереть. Определенного единого решения вопроса не вынесли, а на другой день поехали на какое-то совещание по направлению к Новороссийску.
Пошли слухи, что немцы занимают станцию Тоннельную..., а большевики выставляют какой-то заслон для отступления, на случай. Нечто таинственное... Говорят о плане прорыва к Царицыну, о нажиме сверху, оттуда и с юга, между Доном и Волгой... Несомненно, что назревал какой-то план. Начались передвижения по Черноморке. Появились черные знамена анархистов...
Объявили мобилизацию всех горожан до 45-летняго возраста, с угрозой арестов на квартирах, если не явятся завтра к определенному часу. Не идут, прячутся, бегут... Начинается ловля... На вокзалах появляется множество раненых, которых некуда деть... Ходят по квартирам и опустошают комоды и шкафы с бельем...
А в трибунале все-таки заседают.. „Fiat justitia, pereat mundus!“... Захожу в это отделение сумасшедшего дома. Здесь буйное помешательство. К моему изумлению, на скамье подсудимых—не буржуи, не меньшевик и даже не правый эсер, а представьте себе: знаменитый матрос Басов! Знаменитый и таинственный.
Это тот самый матрос Басов, который фигурировал в деле об убийстве двух лучших русских граждан, Шингарева и Кокошкина, который был главным подстрекателем к убийству и изумлялся, что конвойные не догадались, при перевозке арестованных из Петропавловки, выбросить их в Неву, тот самый, которого советское правосудие никак не может отыскать и посадить на скамью подсудимых.
Вот где нашелся!.. Из Петрограда он перебрался в Крым, здесь под его вдохновенным руководительством происходило избиение и утопление офицеров-моряков и кровавая варфоломеевская ночь для местной буржуазии. Теперь он перебрался с отступившим флотом в Новороссийск и возглавил углубление революции на Кубани; и его судят!.. Что такое?!.
Матроса Басова оказавшего столь великие заслуги революции, судят большевики же? Ну, разве это не изумительно? Изумительно! Изумительно и невероятно даже и для самого обвиняемого, матроса Басова. Он сидит на скамье обвиняемых, прямо как именинник?! Окидывает гордым победным взором публику, судей, потолки. Он полон сознания своих геройских подвигов, он знает себе цену и убежден, что его ждет не осуждение, а новая слава...
За что же судят этого героя? - За убийство. Однажды матрос Басов стоял на панели, а мимо гарцевал выпивший воин из советской армии. Лошадь балуется, танцует, а тот бьет ее по морде. Матрос Басов чувствует себя на высоком положении, как же ему не прикрикнуть на озорника? А тот и сам—с усам??
— А ты кто такой?.. Какое имеешь полное право ругаться?
Матрос Басов выхватил револьвер.
- А это видел?
Всадник обиделся.
— Какое полное право имеешь грозить револьвером?
Повернул взмыленную лошадь и приближается к панели. Матрос Басов хороший стрелок: прицелился, выстрелил и всадник пал мертвым из седла. Сбегается народ... „Кто его убил?" А Басов, успевший спрятать револьвер, указывает на ближайший забор: «Оттуда стреляли!» И уходит.
Прискакали однополчане убитого, народ повторил слова Басова и в результате во дворе дома, откуда якобы стреляли, оказалось двое невинно убитых солдат.
Басова на этой улице знали. Поэтому он решил не прятаться, а пошел и заявил в милицию, что убил пьяного воина, который давил народ, ругался и срамил революцию. Его арестовали. Вероятно, его и выпустили бы, но вмешались конныя части, товарищи убитого всадника и двух невинных, и, подступив к месту заключения, потребовали выдачи им матроса Басова.
Советская власть, желая спасти столь ценного революционера, убедила возмущенных товарищей-воинов не чинить самосуда, а судить Басова народным судом, в революционном трибунале. Те согласились, но поставили условием участие в числе народных судей представителей от своих воинских частей. Советскими законами сие не предусмотрено, но пришлось согласиться, дав простор непосредственному правотворчеству солдат. И вот необычайный процесс, привлекший массу разношерстной публики...
Если сам город Екатеринодар представлял из себя сумасшедший дом, то трибунал и этот процесс концентрировал буйное революционное помешательство. Матрос Басов среди белого дня привязался к скакавшему на лошади подвыпившему "товарищу", в сердцах убил его ни за что ни про что и, сознавшись, гордо заявил, что не судить его надо, а благодарить, ибо он просто "сметал грязь с революции". Обвинителей не нашлось, у матроса Басова были только защитники. Один из них, очкастый партийный интеллигент поведал публике, какого великого революционера они судят. Оказывается, что это—краса и гордость революционного флота...
От трибунала выступил товарищ комиссара юстиции, помощник присяжного поверенного Старцев. Его речь изумляла моральным бесстыдством логического построения. Не было никаких намеков в деле на покушение со стороны убитого напасть на Басова, всадник не имел револьвера, а вышло, что тут могло быть и убийство из чувства самосохранения. Выходило вообще так, что Басов может убить кого угодно ... До такой мерзкой угодливости революционной черни, какая звучала во всей речи этого бывшего присяжного поверенного, редко опускались даже наши завзятые профессиональные демагоги...
А речь самого Басова!.. Это был сплошной бред сумасшедшего, маньяка, революционного психопата. Набор хлестких лозунговых фраз, без всякой внутренней связи, поток слов с биением себя в грудь, с угрозами судьям, со ссылками на Великую Французскую революцию, с тостами за революцию, с презрением к судьям...
Вы не знаете, кого судите!.. Я матрос Басов... Впрочем, меня знает революция, а вы... потом спохватитесь... Я считаю себя так, что благодарить, а не судить меня вы должны... Я смету всю грязь с революции!.. Вы еще услышите, что такое есть матрос Басов! Да здравствует революция и смерть всем на пути... Вот кто матрос Басов..
И так бесконечным потоком... Не остановится, поток слов льется с пафосом, с множеством иностранных слов, не к месту употребляемых... А голова гордо поднята, глаза сверкают, голос звенит... Трудно уловлять мысль: она так скачет, что логики нет совсем, а между тем „товарищеская публика" понимает и страстно рукоплещет... Речь сумасшедшего. У Гоголевского Поприщина больше логики, чем у этого психопата, а между тем „товарищи" наэлектризованы, что-то понимают, что-то свое вкладывают в бессмысленный набор трескучих слов и терминов. Общее помешательство. Революционный невроз. Это-то тупое, бессмысленное, крикливое, угрожающее, а нравится, производит неотразимое впечатление на революционно настроенную толпу темных масс. Герои! Изумительный оратор! Истинный революционер!.. За таким пойдут...
Кошмар наших дней. В этом герое революции, казалось, отразилась, вся бессмыслица наших кровавых ужасов и весь характер нашего массового большевизма, тупого, слепого и страшного в своей тупости...
А в интеллигентах, защищавших этого героя, отразилось все рабское ничтожество, моральная слякоть, трусливая угодливость толпе, все отличительные признаки так называемых „вождей большевизма", давно уже в сущности превратившихся в лакеев толпы...
Матросу Басову судьи сделали за убийство тех неповинных людей лишь порицание и он презрительно махнул рукою: не понимают, дескать, что не порицать, а благодарить надо. Солдаты, товарищи убитых, однако не удовлетворились: послышались возмущенные и угрожающие крики:
— Вам все разрешается!.. Для вас человек—как собака!..
Перед зданием окружного суда, где заседал трибунал, стояли китайские отряды (для подкрепления трибунальных решений), а по площади скакали конные солдаты, ожидавшие постановления трибунала. Китайцы, охраняя матроса Басова и "родную Кубань", увели героя задним ходом...
Донская волна 1918 №21
Еще по теме
|
