Марионетки

Недавно мы показывали прекрасную картину. Площадь в Киеве. Милые киевские тополи, устремленные к небу, точно мечтательные стрелы обелисков, точно шпили средневековых соборов,—странная готика малороссийской природы.

Щирое украинское солнце радостно льет свой горячий свет.

Сзади—дома, за ними, еще дальше как будто луковки церквей.

А справа, в легкой тени тополей—они, те, чьей былой славой полны все думки и песни Украины, все повествования кобзарей, все напевы бандур,—вольные воины Украины. Гордо стоят они, вытянувшись в ряд, в своих заломленных на затылок смушковых шапках. Могучие, стройные фигуры, открытые, смелые лица, точно из бронзы изваянные. Не хватает только былых чубов, «оселедцев», висящих усов, приводящих на память древнего галла, да воспетой Гоголем люльки. О, сколько «Остапов», сколько могучих сынов чудного Днепра!...

Недвижно стоят они, как вылиты. Только сияют молодые взоры, обращенные в одну сторону, полные того блеска и трепета, каким всегда наполняются глаза воинов, ожидающих грозного вождя, от легионеров Рима и до казаков Остретицы.

А вот и он,—вождь. Тот, на чьей голове почила вся слава былых гетманов. Вот он скачет на коне, глядя прямо на зрителя смелым и дерзким взглядом из под такой же, так же заломленной назад смушковой шапки. Играет под ним конь и бьется, сверкая, драгоценная гетманская сабля. Гетман всея Украины, Павло Скоропадский.

И немое полотно картины, как будто передает в воздухе крик:

— Да живет ясновельможный пан гетман! Да живет свободная Украина!

Картина называется:

«Смотр гетманом украинских войск».

Но ее можно было бы назвать и иначе:

«Торжество Украины, свободной Украины».

Но что это? По чьему каинову попущению художник испортил светлую картину народного праздника, пририсовав в ней, точно мрачный Гойя, совсем ненужные насмешливые аллегории? Кто там сбоку, в стороне, поодаль от гетмана, шагает таким дьявольски-методическим шагом заводной куклы?

Гетман знает о нем, вечно чует сзади его фантастическое присутствие, но не хочет обернуться, как лошадь на свою тень, идущую за ней надоедливым призраком. Но между ним и тем, шагающим, точно протянута невидимая нить, как на картине, которая когда-то в детстве поразила мое воображение и на которой был изображен дьявол в виде хозяина бродячего «театра петрушек», деловито ведшего перед собой на возжах из тонких нитей гордого щеголя эпохи incroyable’ей, который весело  важно шествовал по краю глубокой канавы.

Это 6ыла старая, французская цветная литография, великолепно перепечатанная в Москве, на Таганке.

Над ней было написано:

Сей тщательно блюдет свой вицмундир,
А сей—его ведет, бессменный командир.
Чуть дернет—упадет наш кавалер в канаву.
И запоют над ним все черти славу.

Часто впоследствии, задумываясь о тщете славы, вспоминал я эту картинку, пока ее не сменили в воображении другие образы. Тут она вспомнилась.

Зачем эта тень, зачем эта остроконечная прусская каска там, за гетманом, и за ней еще каски, на которых сияет украинское солнце?

Фотограф не художник, он не выдумал, но и утаить не мог. Такова натура. Прусские каски, осиянные украинским солнцем, прикрывают собой головы генерала Эйхгорна и его штаба, вышедших полюбоваться зрелищем своих украинских войск. И от этого не уйдешь. Не уйдет гетман, как от своей тени.

И странным сарказмом и грустью полнится картина. Веянье чьей-то незримой иронии чувствуется в ней. Кажется, точно смотрят из-за тополей насмешливые и грустные глаза Шевченки, когда-то так горько смеявшегося над украинской «историей» в своем знаменитом послании «До мертвых и живых и ненарожденных земляков моих в Украйне и не в Украйне сущих», кажется слышно, как он обращается к украинскому солнцу с мольбой:

«3 высокого неба
Сховайся, до горы, бо свиту не треба.
.......................................
Сховайся, сховайся, щоб не довелось
На старость заплакать».

Старый Шевченко, из которого сделали себе идейного вождя самостийники и немцефилы,—он не любил немцев и жестоко насмехался над податливостью своих братьев украинцев на немецкие штуки. Даже над стремлением к самостийной «мове» смеялся Шевченко, видя, как много стараются немцы, чтобы научить украинцев создать эту «мову» на свой лад.

«Колись будем
И по своему глаголать,
Як немец покаже,
А до того и историю
Нам нашу расскаже»

Зло смеялся старый «дид» над пресмыканьем своих братьев перед немцем, «великим учителем», который «изобрел» историю, и горько качал головой, думая о людях, которые распинают родную мать и, думая просветить слепые материны очи «современными» огнями, собираются повести ее «за веком»,

За нимцами недорику,
Слипую калику.

И неудержимо издевается над ними. Странно даже читать эти издевательские строки; он предвидел все, говоря об этих, еще «нерожденных» при нем братьях, украинцах будущего, которые окончательно отдадут немцам Украину.

«Было время, наедались,—говорит он, в Синопе и Трапезунде галушки варили».

А теперь,—теперь на вашей земле наедаются другие.

«И на Сичи мудрый немец
Картопельку садит».

Чувствуется веянье его иронии в этой картине торжества Украйны, которую я видел в «Die Wосhе» или в «Uеbег Lаnd und Меer».

Но не только ирония и скорбь была у Шевченки. Он грозно пророчествовал, он предрекал страшное мщение судьбы, суд, когда «заговорят и Днепр и горы и кровь потоками потечет в синее море. И некому будет помочь, и отчурается брат от брата и дитя от матери, и дым тучей заслонит солнце».

Уже подымается свирепый и дикий народный бунт, не знающий границ и удержу. Уже льется кровь и горят тихие украинские города и села с вишневыми садочками, и виселицы стоят среди обгорелых развалин и на них качаются трупы. Уже подымаются новые гайдамаки и толпами заполняют дороги, распевая те же старые шевченковы песни, и «огнем и мечом» проходят по цветущей земле, а навстречу рокочут немецкие пулеметы и грохочут пушки. Где же порядок, мир и свобода, во имя которых совершалось отступничество?

Нет в сердце насмешки. Нет и ненависти. Жаль, страшно жаль этих людей, превратившихся в марионеток, бредущих над пропастью, как жаль и всех тех русских людей, что, не выдержав ужасов революции, стремятся, под напором большевистского террора, найти спасение у трона Скоропадского, и тех, что, не понимая хода истории, готовы видеть в нем спасителя всей России; и тех, что доверчиво протягивают руку врагу и готовы дать ему обвязать и их той же ниточкой, на которую привязан Скоропадский.

Наивна вера в германскую доброжелательность, и в то, что таким путем возможно «воссоединить» Россию.

Никогда еще продажа первородства за чечевичную похлебку не приносила пользы народам. Не принесет и здесь. Тонка нить, на которой ходит Скоропадский и почти незрима, но прочна. И ею свалят его в пропасть.

Странные и зловещие слухи уже идут из Киева: снова готовится переворот. Если немцы подавят крестьянский бунт, они навсегда прогонят и Скоропадского и всех, кто с ним, и утвердят над Украиной безраздельную, голую германскую оккупацию, достигнув, наконец, цели, о которой перед началом войны говорил Вильгельм и генерал фон-Бернгарди:

— Разбить Россию, разделить ее на части, изолировать части друг от друга.

И презрением покроет тогда история имена тех, кто привел в Украину врагов, а также и тех, кто был с нами в час несчастья России.

Скоропадский не один. И на другой площади, в другом городе, тоже залитом южным солнцем, происходит смотр войскам другого народа, связанного с Россией. Господин Рамишвили обходит «грузинскую армию» вместе с германским генералом, и грузины кричат германцу «hосh». Еще один спаситель России, и за ним еще один бессменный его «командир», уже протягивающий руку дальше, через весь Кавказ.

Уже Баку требует включить в состав Грузии  «во имя спасения России»! Не слишком ли далеко зашли ваши спасительные деяния, господа кавказцы. И не пришлось бы вам за это поплатиться от России, которая встанет на ноги и прекратить всю вашу суетливую возню.

Будет час,—быть может, он не так уж и далек, - когда врагам России будет заплачено по заслугам. И должны будут исчезнуть их «марионетки».

Тем из них, которые привязали себя на эту ниточку в наивной вере, что они спасут Россию, она даже простит. Но не простит предателям. И не забудет оскорбителям таким, как Кистяковский, что с развязностью истинных Балалайкиных осмеливаются дразнить раненую Россию, говоря, что мы— «пустое место», и что с Романовыми кончилась Великая Россия.

Т. АРДОВ.

"Заря России", №55, 30 (17) июня 1918 г.

УКРАИНЕ

Пылай, Украина в пожаре красном,
Жги угнетателей, хоромы,
Куй счастье жизни в бою опасном,
Мечи карательные громы!

Твои права, твои заветы
Победитель топчет пьяный.
За трудовые встань советы,
Взвей восстанья стяг багряный!

Ты сильна, как гений воли,
Коллективностью своей,
Выходи же из неволи.
Скинь позорище цепей!

Не сдавай земель своих
Господам без боя,
Грянь победно на лихих
Рыцарей разбоя!    

За свою свободу    
Мощной грудью стой,
Рушь веков невзгоду,
Дикости застой!    

К. Муран.

Северная коммуна 1918 № 024, 30 июня

Еще по теме