М. П. Богаевский на 4 круге
(начало)
В Россию мы не шли и завоевывать ее не собирались.
В октябре начались московские события. Стало выясняться чего хотят большевики.
— У вас,—говорили они,- атаман контрреволюционер и контрреволюционная добровольческая армия, разные там кадеты, юнкера, и проч. Они собираются накинуть на Россию прежний галстук самодержавия.
Да, правильно. Интеллигенции приготовлен галстук большевиками. Всем интеллигентам. Всем, кто не „трудовой".
Интеллигенцию расстреливают, а кое-кого и пытают. Зверь человек развернулся вовсю. И теперь еще больше, чем когда-либо. Интеллигенция оказалась виновата.
Это та самая интеллигенция, что еще при Александре I добывала русскому народу свободу. Вы, конечно, помните декабристов. Рылеев, Пестель и пр. Да и после того интеллигенция немало сложила голов за свободу России.
Но народ остался рабом.
***
Алексей Максимович ускмиял ростовский бунт. Кого усмирял? Это был сброд. Их усмирили дети да несколько казачьих частей. Ростов был усмирен почти бескровно. Крови могло бы и совсем не пролиться, если бы у нас были хотя бы два полка, верных своему долгу.
После усмирения Ростова сказка стала еще страшнее.
Окончив дело с Ростовом, Алексей Максимович сказал:
— Большевикам не верить.
Тяжелую драму переживал в то время Алексей Максимович. Переживали ее и мы. На Круге все сложили свои полномочия. Нас вновь избрали.
Но дело было не в переизбрании. Алексей Максимович хотел категорически отказаться от атаманства. Но он верил, что еще поймут казаки, куда их ведут большевики. Верил, что они поймут своего атамана.
Но он ошибся. Все было сказано. И глубокая тоска заглянула в душу Алексея Максимовича. Силы не стало. Надеяться было не на кого. Нужен был один полк, его не было.
— Что же, будем прятаться,—говорил Алексей Максимович.
Когда казаки стали отказываться от исполнения приказов, стало ясно, что надеяться не на кого. Алексей Максимович стал было формировать новую армию, но было уже поздно. Казаки стали расходиться, а оружие продавать.
— Казачья песенка спета—так казалось нам.
А вместе с тем думали:
— А может быть в станицах остались защитники Дона.
Да и не одни мы так думали.
Так думали и в Воронеже. Думали, что казачья песенка спета, но остерегались. Надежды возлагали на другие средства. Печатный станок еще работает, бумаги для денежных знаков тоже еще много, и пропагандой заниматься еще можно. Можно и подкупом действовать. Газетами и листками засыпают Дон, словами разными улещают, о „трудовом" казачестве заговорили. А казак и растаял.
Много клиньев забивали между войсковым правительством и казачеством. Забивали их и некоторые члены Войскового Круга. Сказываются и те клинушки, которые забивал Николай Павлович (Лапин). Он тоже шел и говорил за „трудовое" казачество и добра казачеству хотел. Поздно лишь понял он, что не по той дороге шел. Перед смертью сам хватался за голову да было уже поздно. Не туда пошел. А ему верили, за ним шли. От рук „трудового казачества" и погиб. Я глубоко уважал Николая Павловича, несмотря на то, что мы были с ним политическими противниками. Он погиб. Погиб интеллигентный человек. А много ли у нас их.
Дойдет дело и до «нетрудовых».
В округах, может быть, и можно что сделать...
Едва ли. И Второй Донской, и Усть-Медведицкий и Хоперский округа в руках большевиков. Кто работал, кто вел их сюда? Красная гвардия?—Нет, казаки, фронтовые казаки.
***
Кто видел Алексея Максимовича в последние дни, тот поймет, почему он был сумрачен. Он видел, что борьба с большевизмом бесцельна.
Сумрачен он был и потому, что ниоткуда поддержки не видел. Вокруг имени нашего покойного атамана распускались самые нелепые, самые фантастические слухи.
Враги казачества говорили, что у Алексея Максимовича 30 тысяч десятин земли. Говорили, что и у меня имеется, ни много ни мало, как 6 тысяч. Досужие люди даже у Павла Михайловича Агеева, у этого казака прямо от земли, нашли земельку.
Мне приходилось видеть покойного атамана часто. В последнее время мы жили в одном доме. Виделись ежедневно, иногда даже по несколько раз в день: то я к нему поднимусь наверх, то он сойдет ко мне вниз. В немногие свободные минуты и мы толковали с ним о том, что делать. В декабре ему казалось, что выход найден. Он повеселел и всецело отдался своей идее. Он говорил так - давайте устроим жизнь общую с иногородним населением. Большевики в большем числе среди них, среди иногородних. Я считаю, что управлять краем, опираясь на одну группу населения, нельзя.
Так говорил Алексей Максимович. Говорил и верил. На Круге он отстаивал эту мысль и было создано объединенное правительство. Результаты деятельности этого правительства налицо и я о них говорить не буду.
Мне тяжело говорить об Алексее Максимовиче. Я сжился с ним, полюбил его. Мне кажется, что я нашел в нем своего отца. В 1905 году умер мой отец-севастополец. И вот, мне кажется, я снова его встретил. Что то общее в них обоих.
На неказачьем съезде Алексей Максимовича встретили молча. Ему не хлопали в ладоши. Но верили. В конце концов съезд с ним помирился. Холодок растаял. Дела, как будто, настраивались.
В созданном объединенном правительстве провели один закон—земельный. По существу закон был большевистский. Но мы с ним примирились. Теперь со многим приходится мириться.
Вы посмотрите только, что делается вокруг. Все гибнет. Гибнут старыя хозяйства, гибнут показательные поля. Теперь уже не восстановить погибшего племенного скота, не восстановить расхищенных богатств, народного богатства.
В народе живет в настоящее время одна сила. Это— сила разрушения. Силы созидания нет.
Вспомнит народ, да будет поздно.
Мы хотели кой что сделать, но сделать почти ничего не удалось. Первое время казаки верили своим атаманам. Но скоро настали другие времена подпали под власть хулиганов. Ничего святого не стало. Всюду стали видеть дурное. Когда старались восстановить порядок, на это смотрели как на восстановление старого режима.
Паритет приносил мало пользы; впрочем, и вреда от него не было.
Нас упрекают в создании добровольческой армии. На Круге в декабре месяце мы ставили вопрос о ней, и Круг, как и январский крестьянский съезд, высказался за существование добровольческой армии. Это было не наше решение. Нам сказали: пусть армия существует; но, если она пойдет против народа, она должна быть расформирована. Этого мы и придерживались.
Теперь положение таково. Казаки защищать свою область Донскую отказались, отказались безнадежно. Когда мы это увидели, то полагали единственное спасение в созыве Войскового Круга и неказачьего съезда. Мы спешили созвать и Круг и Съезд. Вместе с тем мы сделали распоряжение о переизбрании членов Войскового Круга. Не раз посылались нам упреки за это распоряжение. Говорили, как это войсковое правительство рискнуло переизбрать Круг, оно не имело на это права. Имело или нет, судите сами. Но я вам должен сказать вот что. Еще на первом съезде я говорил, что на Круге должны быть и фронтовые казаки. Фронтовики были приглашены, и им дали места по одному на 500. Это было актом справедливости. Ведь на фронте были наши дети, наши лучшие силы.
На первом же Круге фронтовики стали говорить, что Круг буржуазен, что он состоит из чиновников, избран неправильно и так далее. То же говорили они и на следующих Кругах. Иногородние тоже были против Войскового Круга первого созыва. Они говорили, что круг старый не совсем хотел паритета. Войсковое правительство нашло возможным назначить перевыборы. Войсковой атаман был против этого. Первое постановление правительства о перевыборах им было опротестовано, и лишь после того, как было вынесено новое постановление, оно было приведено в исполнение, так как, согласно последнему постановлению Круга, оно становилось законом.
Итак, мы собирали на Круг новых людей. Торопились. Но было уже поздно. Казаки ушли с Таганрогского фронта. На Родаково случилось то же. На Миллерове 35 полк сделал все для того, чтобы разрушить нашу защиту. В Царицыне, в Чирской, на Хопре не все обстояло благополучно.
Каменский военно-революционный комитет сидел за этим столом. Он многого требовал. Мы сказали Подтелкову и его компании: проводите выборы, агитируйте, проводите на Круг тех людей, которые отвечают настоящему времени. 4-го февраля мы уйдем. Пусть после нас новые люди правят Доном. Власти мы не добивались и за нее не стоим. Скажите только, вы за большевиков или же будете защищать казачество.
Они ответили нам:
— Мы—казаки и будем стоять за казачество.
А в это время Чернецову уже пришлось биться с красногвардейцами. Чернецов с казаками не дрался. Такой наказ ему был дан покойным атаманом—с казаками в бой не вступать, и Чернецов с казаками не бился. Не бился до тех пор, пока иуда нашего времени—Николай Голубов— не предал казачество.
С болью в душе должен сказать, что у меня на душе нет более тяжелого греха, как выпуск на свободу Голубова. Алексей Максимович был против этого. Но я поверил искренности Голубова. Сидя на гауптвахте, он вызвала меня и в течение полутора часов уверял меня в своей преданности Дону и клялся, что не пойдет против казачества.
(Продолжение)
Донская волна 1918 №12
Еще по теме:
М. П. Богаевский на 4 круге. Часть 1
М. П. Богаевский на 4 круге. Часть 2
М. П. Богаевский на 4 круге. Часть 3
М. П. Богаевский на 4 круге. Часть 4
| 