А. Ф. Худяков

В Петрограде вдали от родины в первые дни торжества советской власти умер в Обуховской  больнице член совета союза казачьих войск прапорщик Андрей Филимонович Худяков.

Вместе с другими членами союза А. Ф. Худяков был заключен в крепость, но его слабый организм не вынес тюремного режима, он заболел тифом и был переведен в больницу, где и умер.

А. Ф. Худяков - не так ярок, как первые персонажи казачьей трагедии, но его жизнь сплошной пример для рядового казачества. Если бы было много Худяковых, было бы легче жить Калединым и Корниловым.

***

Его отец, казак Луковской станицы, умер тогда, когда мальчику не было еще и десяти лет. Мать его, имея на руках еще несколько малолетних детей, вынуждена была снова выйти замуж, и Андрей Филимонович начал жизнь пасынком. Окончил приходское училище. Отдали его в обучение в школу при Персиановском плодовом питомнике, быть может, отчасти потому, чтобы не иметь лишнего рта в доме. Но, видимо, работа в саду не удовлетворяла любознательного подростка, и он энергично начал готовиться к экзаменам на звание учителя начального училища.

Около года служил практикантом без содержания, потом учительствовал в отдаленной Маньчжурии, влачил невеселое существование и в то же время усердно занимался самообразованием и подготовкой к испытаниям за курс средней школы.

Наконец и это препятствие преодолел: в его руках аттестат об окончании реального училища. Заветная мечта близка к осуществлению: двери высшей школы для него открыты. Но нет средств. Другой на месте Андрея Филимоновича сложил бы руки, удовлетворившись достигнутыми результатами. Но А. Ф. еще с большей энергией, чем прежде, начинает заниматься, и в конце концов блестяще выдерживает экзамен при Константиновском межевом институте на звание межевого инженера.

Последующая его жизнь протекла в Сибири, где он перед войной служил в качестве начальника землеустроительной комиссии по размежеванию казенных земель.

Война заставила и его встать на защиту родины. Сначала он служит рядовым, а потом оканчивает курс иркутского военного училища и офицером поступает в ряды родных казаков. Здесь А. Ф. не мог остаться незамеченным, а когда пришла революция, станичники посылают его на Войсковой Круг. Замечают А. Ф. и здесь:—командируют в числе 21 делегата на общеказачий учредительный съезд в Петроград, где от донской группы он проходит в президиум, как товарищ председателя.

Когда съезд выделил из себя постоянный орган для защиты общеказачьих интересов—совет союза казачьих войск—Андрей Филимонович избирается в ней членом от Донской области.    

Перечисленного мне кажется достаточно для того, чтобы понять, что не происхождение, не протекция выдвинули в первые ряды наших краевых деятелей покойного Худякова, а исключительно личные его заслуги, знание дела и самое главное —редкое отношение к гражданским обязанностям.

Вся жизнь А. Ф. в Петрограде была сплошным горением. Ни одно выдающееся событие в жизни совета союза казачьих войск не прошло без самого близкого его участия, при чем во всех этих случаях, когда нужно было проявить особенную твердость духа и настойчивость, всегда обращались к содействию Андрея Филимоновича.

Когда, например, потребовалось командировать людей в 1-ю Донскую Уссурийскую дивизию, чтобы бескровно ликвидировать там конфликт Корнилова с Керенским, послали Худякова вместе с другим казаком—кубанцем Авдеевым.

Атмосфера была там до того накалена, с благосклонного попустительства и даже одобрения Керенского, что каждую минуту можно было ждать поголовного избиения офицеров. Бросаться в такую пучину бушующих страстей никто с охотою не отваживался, и лишь Андрей Филимонович с обычной готовностью заявил:

— Я исполню все, что будет на меня возложено советом.

От дела он не только не бежал, но всегда шел ему навстречу. Его можно было встретить на заседании всюду, где проходили дела, касавшиеся интересов Дона. Рассматривается ли в главном земельном комитете вопрос об учреждении таковых же в казачьих областях Андрей Филимонович с утра до вечера бьется здесь с товарищами, старающимися навязать казакам явно неприемлемое для них детище «селянского» министра; рассматривается ли проект о самоуправлении в Донской области, Худяков тут как тут и энергично доказывает, что не оставление за Войсковым Атаманом права командующего войсками (на этом особенно настаивал Керенский) может вызвать справедливое возмущение на Дону и т. д. и т. д.

Как ревниво оберегал А. Ф. интересы Дона, можно судить по следующему факту.

Разбирается какая-то кляузная история в 4 казачьем полку. Интересы дела требовали, чтобы оно было рассмотрено только представителями казачества. Но Петроградскому совету солдатских и рабочих депутатов было невыгодно, чтобы оно рассматривалось без его участия. По этому поводу был сделан нажим на тогдашнего главнокомандующего Петроградским военными округом Васильковского, (между прочим, приписного донского казака).

Командующий не мог противиться желаниям так называемого верховного органа демократии: он, не предупреждая казачий совет, прислал в 4 полк судей из дворца князя Меншикова (тогда демократия «имела штаб-квартиру в этом здании»). Создавался конфликт, и для улажения его был послан к Васильковскому Андрей Филимонович. И вот тут-то и сказался его характер.

Васильковский не давал определенных ответов, ходил возле да около, Андрей же Филимонович определенно заявил ему, что вмешательство в казачьи дела с. с. и р. д. вызовет законное негодование в казачьих кругах и может повести к весьма крупным недоразумениям. В дальнейшем разговоре Васильковский не преминул напомнить, что он, как главнокомандующий не только имеет право считать себя хозяином в 4 полку, но и, если потребуется, может применить репрессии и к нему, Худякову.

— Этим вы меня не запугаете, генерал, - отвечал Андрей Филимонович,—ибо я был бы плохим представителем Дона, если бы не был готов в любую минуту пойти на что угодно, если этого потребует от меня долг службы и интересы края.

И это были не только одни слова. Когда угроза большевистской расправы повисла над головами членов казачьего союза, Худяков считал себя обязанным оставаться на своем посту, несмотря ни на какие опасности. Когда пришли черные дни ареста, всевозможнейших унижений и оскорблений, Андрей Филимонович не жаловался на судьбу, никого не упрекал. Даже тюремные сидение, о чем я, например, не могу вспомнить без содрогания, он переносил с удивительным хладнокровием.

А оно для него было несносно тяжело. Отвратительная пища, невозможно грубое обращение красногвардейцев стражи, наконец постоянная боязнь самосуда могли свалить и не такого человека, каким был Андрей Филимонович. Он же с самого начала казался жертвой обреченной. Хрупкий от природы, к тому же еще больной, он, конечно, не мог долго вынести сурового тюремного режима—и слег. Уже будучи совсем больным, он говорил:

— Совесть моя чиста, долг я свой исполнил до конца, но тяжело умирать вдали от родины и близких, да и мысль о семье меня тревожит и беспокоит.

Надобно сказать, что перед этим он только что прочитал в газетах, что в Иркутске происходит бойня и что военное училище разрушено и сожжено. - А рядом с училищем жила его семья: жена и дети.

* * *

Смерть его прошла совсем незамеченной, и донское общество его почтило... равнодушным молчанием.

П. И. Ковалев

Донская волна 1918,  №13