Красный Кронштадт

(начало)

Комендантом Кронштадта матросами был выбран тот же генерал, которого перед революцией сменил адмирал Курош.

Но гарнизон и революционные матросы не слушали его, как не слушали ни Ламанова, ни Вейнера, ни назначенная к ним Государственной Думой нового коменданта, члена думы Попеляева. Несмотря на его увещевания, ни на уговоры Керенского, встреченного в Кронштадте очень сухо, ни на слова бесстрашного главнокомандующего войсками петроградского округа —генерала Корнилова, приехавшего в этот вертеп для смотра вверенных ему частей.

Кого слушались матросы? Ответить трудно.—Своих главарей; но и то не всегда; расстрел в порту пойманных грабителей, вопреки заступничеству президиума кронштадтского совета депутатов, наглядный пример этому послушанию.

Вернее предположить, что они подчинялись какому-то внутреннему тайному руководству германской агентуры, во всяком случай в неподчинении Кронштадта Временному Правительству было что-то организованное:—вот вот, казалось, все разговоры и мирные меры исчерпаны, остается только открытое применение силы—Временное Правительство решается на репрессии, ставит ультиматум кронштадтской «республике» и та, не очень расположенная к соглашению, вдруг изъявляет покорность. Правительство торжествует, но не надолго—через неделю возникает новый конфликт, еще серьезнее прежнего.

Так было с делом об освобождении офицеров из тюрьмы—в то время как в России Временное Правительство объявило широкую общую амнистию, рядом с столицей, в кронштадтском застенке томилось 153 человека, виновных только в том, что носили до революции офицерские погоны (все противившиеся новой власти, или особенно неугодные командам по службе в мирное время были просто уничтожены в первые дни революции).

Такое положение продолжалось весь март, апрель. Комиссия, назначенная Керенским с согласия самого же кронштадтского совдепа для расследования преступлений заключенных, встретила противодействие при освобождении первого же заключенного, водворенного снова в тюрьму, и должна была спешно выехать обратно, так как иначе всем заключенным угрожал расстрел. Так дело тянулось до 1 коалиционного министерства, когда вступившим в правительство социалистам было предложено усмирить кронштадтскую вольницу.

Церетелли и Скобелев в катере морского министра вдвоем выехали на последние уговоры; решено было потребовать у Кронштадта признания власти Временного Правительства. На Соборной площади, у памятника Макарова, держали речь народные трибуны, глухо ворчала им в ответ матросская масса—ни ни тени восторга не проявила она по адресу приехавших, вышедших из их же среды товарищей-министров.

Кронштадтский совдеп решил покориться—он признал Петроград, признал снова комиссию и работа ее возобновилась, но только в июне месяце освобожден был кронштадтский застенок от невинно томившихся в них людей—из 153 человек—61 сразу были освобождены, за отсутствием состава преступления, остальные переданы министерству юстиции, а оттуда на поруки родных.

Другим конфликтом, вызвавшим тревогу, было неподчинение матросов приказам из Петрограда. В то время Правительство еще надеялось и верило, что революция не помешает победоносному окончанию войны, и принимало все меры к налаживание нормальной жизни.

В командах действующего флота чувствовался недостаток в специалистах, кадры которых подготовлялись в Кронштадте в учебных отрядах и почти закончили свое образование к началу революции: решено было, не производя повторного экзамена, пополнить ими судовые команды, и требование об этом было послано лейтенанту Ламанову. Ответом был отказ— матросы не желали идти проливать кровь на суда, где служили их товарищи, не снявшие погон (как известно, кронштадтцы сняли их в первый же день революции).

Конфликт однако был вскоре улажен.

С таким переменным настроением шла жизнь в Кронштадте до 3 июля—момента выступления большевиков против Временного Правительства. Вызванные Троцким на подмогу, кронштадтские матросы прибыли на баржах 4 июля и во главе с мичманом Раскольниковым  и Рошалем двинулись сначала к дворцу Кшесинской, где получили из уст название «красы и гордости революции», а оттуда к зданию Государственной Думы, где заседал в это время совет рабочих и солдатских депутатов.

Арестовав вышедшего для их уговоров министра Чернова и отпустив его без насилия только после уговоров Троцкого, они рассыпались по городу; часть их занялась грабежом, часть же попалась казакам 1 и 4 донских полков, смявших их и заставивших бежать. В рассыпном строе возвращались они на набережную у Николаевского моста, садились на баржи и отплывали к родному Кронштадту.

После усмирения восстания 3—5 июля в Петрограде— коалиционное правительство занялось репрессиями—они выразилась в обыкновенных мирных мерах, отнюдь не отвечавших серьезности момента: над главарями назначено было следствие, их заключили в тюрьму, но часть их и при том главнейшая, в том числе и Лев Троцкий, была выпущена на поруки членов совета.

Из кронштадтцев в Кресты попали Рошаль и Раскольников,—им суждено было сидеть там вплоть до 25 октября. Все команды, принимавшие участие на стороне большевиков, были разоружены и отправлены на фронт. Этим способом, кажется, думали достигнуть укрепления его!

Последующая жизнь Кронштадта вплоть до переворота 25 октября не представляла ничего особенного—было только несколько угроз со стороны совдепа снова придти к Петрограду и обстрелять его с броненосца «Заря Свободы» (Александр II); выпад этот мотивировался нежеланием Правительства выпустить из тюрьмы арестованных главарей. Но дело обошлось, и тольхо уже в октябре, когда петроградский совдеп возглавил выпущенный на поруки участник восстания Троцкий, когда почувствовалось начало конца—«Заря Свободы», правда совершенно мирно, появилась в Неве и пришвартовалась к набережной у Морского Корпуса.

Затем последовали исторически дни 24, 25 и 26 октября. Действующей вооруженной силой со стороны большевиков были матросы с «Зари Свободы» и «Авроры»; на подмогу им пришли «славные» кронштадтцы и гельсипгфорсцы. Со стороны умиравшего Временного Правительства было всего несколько сотен юнкеров да женский ударный батальон, собиравшийся на фронт. Он и составил последний оплот Правительства, засевшего в Зимнем Дворце.

Атака велась по всем правилам—сначала шла артиллерийская подготовка—стреляли шестидюймовки с «Авроры», затем, наведя ими больше паники, чем вреда, храбрые матросы двинулись на штурм.—Женщины и юнкера отбивались геройски,—весь фасад Дворца со стороны Александровской площади был в выбоинах от пуль, но глубокой ночью, благодаря предательству одного из придворных лакеев, указавшего на незащищенный вход—разъяренные матросы ворвались во Дворец. Правительство было арестовано почти в полном составе, не хватало только Керенского, да его заместителя Некрасова—и под улюлюканье толпы, сочувствовавшей матросам, министры препровождены были в Петропавловскую крепость.

Юнкера и женщины были арестованы, и что стало с ними потом неизвестно.

Дворец же, чудный Зимний дворец, хранитель несметных сокровищ и исторических реликвий, был предан разграблению. Мало того, не имя возможности унести всего, вандалы занялись истреблением оставшегося, уничтожая такие, например, никому не вредящие вещи, как кровать с матрасом, залитым кровью Александра II.

После захвата власти в Петрограде,  кронштадтцы во главе с морским комиссаром Дыбенко и мичманом Раскольниковым двинулись против подступавших вместе с Керенским казаков Краснова. На помощь им в Неву введено было еще несколько новейших миноносцев, прошедших выше города и обстреливавших поезда, подвозившие с юга подкрепления.

Сопротивление было недолго—работа Викжеля, державшего нейтралитет, а на самом деле игравшего в руку большевикам,—скрывавшего распоряжения временного Правительства и останавливавшего движение эшелонов,—решило борьбу. Казаки, не видя помощи, захотели мириться, Керенский удрал, генерал П. Н. Краснов был арестован; правда, арест был недолог, генерал скоро был освобожден, но, вернувшись к дивизии, он отказался ею командовать, отдал по части приказ, упрекающий казаков в предательстве, и обещал в нем ни при каких обстоятельствах не иметь с казаками дела.

Дыбенко с матросами с триумфом вернулся в Петроград. Часть «красы и гордости» была оставлена для охраны столицы, часть же пошла в свое гнездо—Красный Кронштадт, тюрьмы которого немедленно наполнились новыми жильцами—из Петрограда, Царского Села, Петергофа, Стрельны и других ближних мест,—везли сюда «корниловцев» и «кадетов».

Для многих из них Красный Кронштадт стал и могилой.

Так кровью начался, кровью же и закончился первый акт исторической русской драмы в «цитадели большевизма».

На смену буржуазной революции шла другая, провозглашенная Лениным социальной.

К. Наташин.

Донская волна 1919 №14(42), 31 марта

Еще по теме:

Кровавые беспорядки в красном Кронштадте. Часть 1