Красный Кронштадт

В истории Второй Российской Революции Кронштадт— маленький портовый городок на острове Котлине, лежащем в глубине Финского залива, почти у самой Невской губы— займет видное место. Февральский переворот в Петрограде нашел здесь чрезвычайно болезненный отклик — во имя новой свободы Кронштадт в первые же дни был залит потоками офицерской крови и сделался опорным пунктом, цитаделью «углубителей революции».

Недаром «славный» гарнизон его получил из уст Льва Троцкого лестное наименование «Красы и гордости революции», а самому имени города придано было название Красный.

Чтобы понять ближайшие причины, по которым именно в Кронштадте произошли кровавые беспорядки, необходимо немного углубиться в историю и выяснить значение Кронштадта к моменту революции, т. е. к началу 1917 года.

Кронштадт, когда-то грозный форпост Петербурга, главная морская база Балтийского флота, давно уже потерял свое значение и как крепость, и как база, и после русско-японской войны с каждым годом приходил все в больший и больший упадок. Правда, в нем еще сосредоточены были на зимнее время учебные отряды, подготовлявшие специалистов—минеров, артиллеристов, радиотелеграфистов, кочегаров и машинистов на действующий флот, в нем оставались еще до окончательного оборудования базы в Ревеле склады боевых мин и снарядов, но все управление флотом, когда-то безраздельно принадлежавшее главному командиру Кронштадта, управлявшему флотом с берега, перешло уже к командующему судами действующего флота, строевому адмиралу, держащему свой флаг на корабле.

Кроме учебных отрядов, подготовлявших специалистов, в Кронштадте квартировали 1-ый Балтийский экипаж и полуэкипаж, обучавшие строю новобранцев и пополнявшие ими суда действующего флота; в эти же команды списывались с кораблей нежелательные для дальнейшей службы в строевом составе матросы—таких опротестованных в 1-м экипаже было две роты; они жили можно сказать, преданиями 1906 года, когда после разгона 1-ой Думы морские команды во главе с членом Госуд. Думы Онипко подняли восстание,—и представляли из себя самую недисциплинированную часть.

Главным командиром Кронштадта был известный своей педантичностью и строгостью адмирал Р. Н. Вирен, не выносивший распущенного вида матросов и всячески их подтягивавший; конечно, матросы не относились к нему с привязанностью.

Когда-то доблестный командир «Баяна», выделившейся своей храбростью в первый день войны с Японией, а в день гибели «Петропавловска» заслуживший георгиевский крест, позднее после боя 28 июля командующий всей артурской, правда разбитой, эскадрой, адмирал Вирен находился в непосредственном подчинении командующего флотом, простым распорядителем тыловой базы флота.

На долю адмирала остался в наследство и старинный спор между флотским и армейским начальством—кто же первое лицо на о. Котлине? Главный командир, бывший одновременно и военным губернатором или комендант крепости, правда устарелой и совершенно негодной для противодействия новым морским пушкам, но тем не менее все же оставшейся крепостью?

Заметим, что вражда между моряками и сухопутными, в прибрежных городах из заместничества является хроническим русским явлением, бесконечно вредным для дела—стоит только вспомнить печальный опыт русско-японской войны в Артуре, где Стессель, прежде чем сразиться с японцами, вел положительно войну с Витгефтом, Виреном и другими морскими начальниками, добиваясь полного себе подчинения и предъявляя невозможные к исполнению требования флоту.

Артурская эпопея мало вразумила однако, деятелей старого режима в война алой и белой розы, продолжалась с переменным успехом и после 1905 года.

Уже во время мировой войны успех склонился на сторону флота—было решено назначить комендантом новой морской крепости в Ревеле моряка, каковым и стал вице-адмирал А. М. Герасимов.

В Кронштадте высшая власть находилась в руках сухопутного генерала, коменданта крепости, и только осенью 1916 года по некоторым причинам, власть перешла к морякам—на пост коменданта крепости назначен был вице-адмирал Курош. Причины, вызвавшие передачу крепости в другие руки, да еще во время войны, были следующие: как известно, орудия кронштадтских фортов были все старого образца и не могли принести никакой пользы при обстрле крепости дальнобойными современными морскими пушками; вследствие этого было решено вынести их на позицию вперед к Биорке-Зунду: при этом условии флот, обстреливающий Кронштадт, неминуемо должен был попасть под обстрел этих пушек.

Как ни разумно было принятое решение, но исполнение его затягивалось со дня на день, и тогда высшее морское начальство решило прибегнут к перевороту—государю было доложено о заминке в исполнении его воли и предложено, сменив коменданта, заменить его моряком, подчинив крепость непосредственно командующему флотом. Так и было сделано—и несколько пушек срочно поехала из Кронштадта на выдвинутые позиции на побережье.

Вот этот-то увоз пушек из крепости и послужил предлогом резни офицеров в Кронштадте. Когда после переворота в Петрограде, без всякого сопротивления пала и власть в Кронштадте, главари матросов стали искать виновников «измены»—она была налицо—ведь на глазах гарнизона пушки были сняты с верхов крепости и увезены неизвестно куда. Немедленно состоялся скорый и неправый суд, и на рассвете 1 марта у памятника адмирала Макарова на Соборной площади начались расстрелы.

Одним из первых погиб адмирал Р. Н. Вирен; труд его подвергся глумлению. Рядом с ним погиб начальник его штаба контр-адмирал А. Г. Бутаков.

Как известно, одним из внешних проявлений революционности кронштадтские матросы считали снятие погон; армейские части гарнизона не хотели делать этого, и подчинились только после угрозы матросов расправиться с ними. С таким же требованием—"снять погоны"—явились матросы и к адмиралу Бутакову, только что подписавшему приказ о вступлении в исполнение обязанностей главного командира.

«Цари мне их дали, и не вам их снимать»

гордо отвечал Бутаков, его повели в первый экипаж, где заседал революционный суд, а оттуда на Соборную площадь, где и расстреляли. Но твердый ответ и выдержка адмирала, спокойно встретившего смерть, произвели впечатление на команды, и имя Бутакова произносилось ими всегда с уважением: тело его было выдано сыну для перевезения в Петроград при чем кронштадтцы даже хотели прислать наряд музыки.

Вслед за смертью старших начальников начались расстрелы и с другими офицерами—избит был командир экипажа генерал-майр Стронский, капитан над портом контр-адмирал Вяткин и до 60 штаб- и обер-офицеров флота и сухопутного гарнизона крепости; до 200 человек офицеров было заключено в тюрьму, где отбывали наказание—списанные с действующего флота провинившиеся матросы.

Конечно, все они были выпущены на свободу и глумлению над новыми узниками не было конца; вместе с комендантом крепости вице-армиралом Курошем они просидели 4 месяца в заключении, исполняя самую грязную работу по уборке дворов и других мест.

Во главе «доблестного» революционного гарнизона товарищи поставили лейтенанта Ламанова, наименовав его начальником всех учебных отрядов; в помощь ему флаг-капитаном назначен был капитан 1 ранга П. Е. Вейнер.

Забулдыга-пьяница, известный Кронштадту под именем «Пети»—Ламанов со времен корпуса слыл бездарным человеком. Шестилетний курс корпуса он прошел только в девять лет. С треугольной, «сахарного» образца, головой он был полнейшим ничтожеством, выпущенным в офицеры только благодаря связям отца, тоже моряка-офицера. Однако это не мешало ему мнить себя талантливым поэтом: он писал стихи и рисовал к ним морские картинки, удовлетворявшие, пожалуй, только незатейливые вкусы матросов.
    
За все эти отрицательные с точки зрения офицерства свойства он был любим командой, считавшей его своим:—нередко, еще задолго до революции, Ламанова можно было встретить в кампании матросов, с вестовыми же отца он пил с корпусной скамьи. От времени революции сохранился приказ-поздравление Ламановым команд флота с праздником Пасхи, где он говорила, что «впитал любовь к матросу с молоком матери.»

Выбранный на высокий пост руководителя морских частей Кронштадта, Ламанов довольно успешно управлялся с подчиненными: признанный за «своего», он не стеснялся ругать и наказывать «революционных» товарищей, и те нисколько не обижались на него за это. Мне пришлось наблюдать сцену отправки морских команд 1 Балтийского экипажа на фронт, в наказание после выступления в Петрограде 3—5 июля; из 173 человек в Петроград добрались только 72, самых смирных, может быть и не принимавших участие в восстании, остальные разбежались еще в Кронштадте; но и эти 70 смирные люди готовы были не исполнить приказания и просили отправить их вместо фронта на суда действующего флота.

Усмирять, вернее уговаривать их, был вызван сам Ламанов.

Он справился с этим делом быстро, выругал кого надо, кому помог тащить вещи, с кем просто поговорил, и в результате все обошлось мирно—«краса и гордость» Кронштадта уселась в вагоны и отправилась в Двинск, неся с собой кронштадтское настроение и разложение.

Во главе кораблей, зимовавших в Кронштадте оставлено было по офицеру—выбор делался командой, которая посылала делегацию в тюрьму (арестованы были все моряки), выручавшую «счастливца»; по большей части все это были мичманы или лейтенанты, находившиеся не на очень хорошем счету среди офицерства. Особенно некрасивую роль играл среди них флаг-капитан Ламанов —П. Е. Вейнер, уже немолодой офицер, но быстро перекрасившийся по моменту, и ставший в оппозицию к высшему морскому начальству Временного Правительства.

К. Наташин.

Донская волна 1919 №14(42), 31 марта

Еще по теме:

Кровавые беспорядки в красном Кронштадте. Часть 2