ПЕТРОГРАД, 15-го мая.
«Товарищи и граждане!
Стойко переживемте трудные дни. Никто нам не поможет, если мы сами себе не поможем!»
-Так призывает петроградский совет рабочих и красноармейских депутатов в своем последнем воззвании всех рабочих, работниц, матросов, красноармейских и всех вообще честных граждан.
Да, нужна стойкость, но не одна она. Пережить трудные дни не значит, не может для нас значить претерпеть их трудность, а действенно преодолеть ее.
Отсюда нужна активность, нужно немедленное действие. Необходима беспредельная готовность, необходимо создание единой воли и единой силы и ее величайшее напряжение. Необходимо проявление всей общественной мудрости и политического предвидения.
А вокруг все складывается так, чтобы укоренилось разъединение, утвердилось бессилие, восторжествовали слепота и безумие... По-прежнему в этом и только в этом направлении действует власть, направляемая захватившими ее большевиками и иже с ними...
Вот последнее воззвание петроградского совета, центрального органа, цитированное выше. По-прежнему обращает «ко всем» партийное лицо свое, искаженное злобой на всех и страхом за себя. О трудности переживаемых дней говорит воззвание, взывает к сознательности, организованности и в то же время—будит подсознательное, усиливает дезорганизацию. Клевещет, грозит, сеет ветер там, где в грозовые тучи скопилось слепое озлобление изголодавшихся масс и вот-вот разразится...
«Не темные женщины, а сознательные рабочие начинают думать не головой, а желудком».
Вот сейчас самая страшная угроза, угроза все сметающей стихии. Подымается она и растет в тот момент, когда единственное спасение — массовый, всенародный порыв к творчеству, к утверждению жизни.
И протискивается во главу угла власть, создавшая разложение и умирание и поставившая страну перед лицом смерти...
Протискивается, и зовет, и грозит— всех зовет и всем грозит. Кто эти все,—об этом красноречиво рассказывал представитель власти, комиссар Позерн, на конференции красноармейцев.
«Мы не имеем опоры,—жаловался Позерн.—Везде и всюду, на улицах, в ресторанах, на площадях, даже на фабриках и заводах массы отвернулись от нас и уже открыто говорят о необходимости упразднения советской власти и созыве Учредительного Собрания».
И при таком всеобщем отрицании существующей власти, она, устами того же Позерна, пытается утвердить себя, как единственное и необходимое.
«В России в настоящее время возможны только две власти: советы или Романов».
Опять и опять цепляются за советы. Но давно безвластны они, ибо бывшую у них действительную власть давно присвоили большевики. Где былое значение советов, как органов, связующих революционную демократию, организующих ее и дающих революции великую силу сопротивления?
Значение это разрушено большевистской властью. Поэтому-то теперь она, превратившаяся во власть в себе и для себя, выталкивается самым ходом событий.
Перед ней тупик—«Скоропадские, Корниловы и другие стоят уже у порога». Но страна не может, не должна погибнуть в этом тупике. Выход есть—пусть единственный и неимоверно трудный... Я вся трагедия в том, что власть, по образному выражению цитированного уже Позерна, отвертывается от этого выхода, предпочитая ожидать курьера из Берлина, который привезет новые ультиматумы.
В этом ожидании, в этом пренебрежении национальной сущности переживаемого момента—источник всех напастей. Раздробленная, утратившая свою независимость, Россия более всего нуждается в воссоединении оторванных частей своего государственного тела, в восстановлении самостоятельного политического существования. И если одним из средств овладения Россией является для Германии развитие сил центробежных, то им необходимо противопоставить силы центростремительные. К осуществлению этой великой национальной задачи революционная демократия призывается силой вещей. В осуществлении ее—единственное спасение задыхающейся революции.
Недавно еще выполнение национальной миссии присваивала себе буржуазия, опошляя ее, подгоняя к своим, узкоклассовым, интересам и противопоставляя ее миссии революционной. Буржуазия занималась этой игрой слов в то время, когда демократия выполняла свою миссию, национально-революционную. И если сейчас обострен момент национальный, то это не означает вовсе, что он безвозвратно поглотит, раздавит революцию.
Российская федералистическая республика вмещает в себе обе стороны поставленного положения. Она немыслима без одной из них. Только слиянием их обеих создается она. И забвение этого на наших глазах оставило вместо нее одну словесную форму, убив ее освобождающую политическую сущность.
Революция остается и пребывает национальной, поскольку в ней осуществляются общенародные чаяния, чаяния широких масс. Наоборот, антинациональной делает ее отказ от осуществления этих чаяний. И национальной задачей освобожденной России является социализация земли, государственный контроль над производством и пр., и пр. Все, что придает революции размах общенародный. И все, что выносит за скобки общенародное, перестает быть национальным и становится классовым.
Только ступив на этот путь национального возрождения, можно вывести страну и революцию из тупика, в котором она оказалась. Только во имя этого можно собрать живые силы демократии для преодоления опасности внешней и внутренней. Другого выхода нет.
Эти принципы, эту реальную политическую программу должна принять и власть... Та власть, которая делом, а не словами, сможет осуществить требования настоящего момента...
Большевистская власть выполнит это, очевидно, не в состоянии—она против и революции, и демократии... Поэтому события пойдут мимо нее и через нее...
Дело народа 1918, № 042 (15 (2) мая)
Единственный выход
«Красная столица на краю гибели от голода... Хлеба нет. Выдаются населению остатки картофельной муки и сухарей. Примите все меры».
Так гласит ленинская телеграмма относительно положения продовольственного дела в Петрограде; но то, что говорит Ленин относительно красной столицы, имеет отношение ко многим городам и селам России. Все выше и выше поднимается в советской России волна голодных бунтов. Она перекатывается из одной губернии в другую, проникает на фабрики и заводы, захватывает служащих железных дорог и в самом сердце революции, в революционном Петрограде, среди петроградского пролетариата отражается все более и более ясными признаками приближающейся грозы.
Для предотвращения ужасов голодной смерти большевистская власть приводит в движение бесконечную цепь своих комитетов и совдепов, производит реквизиции, описи продовольственных продуктов, конфискует, распределяет, посылает в разные места вооруженные отряды красноармейцев, расстреливает голодных бунтарей, как контрреволюционеров, но костлявая рука голода все сильнее и сильнее сжимает горло обитателей счастливой российской коммуны, и кольцо голода и смерти все теснее и теснее окружает как верноподданного советской республики, так и "контрреволюционера" из числа доведенных до отчаяния обывателей.
Красная Россия воистину превратилась в осажденную крепость: извне ее теснит и неустанно разрушает император Вильгельм, изнутри берет ее в свои железные объятия царь-голод.
Большевистские газеты для успокоения голодающих говорят, что голод свирепствует во всех воюющих странах. Но есть голод и голод. Голодающее население Германии получает 200 граммов в день хлеба, а голодающее население Петрограда—около 50, т. е. в четыре раза меньше.
Ленин утверждает, что «направляет недовольство голодных масс против советской власти контрреволюция».
Но самая страшная контрреволюция—это та, которая вырастает в сердце каждого советского верноподданного, с каждым днем все более и более убеждающегося в фальшивости векселей о мире и хлебе, так щедро розданных полгода тому назад большевиками. Винят мировую войну, российских саботажников, «соглашателей», контрреволюционеров и, наконец, мужика, этого представителя «мелкобуржуазной стихии», портящего своими мешочническими устремлениями великолепнейший по замыслу фасад коммунистической республики. Но советские верноподданные не хотят видеть причину надвинувшихся ужасов голода в неспособной к экономическому и политическому творчеству большевистской власти.
Продовольственные мероприятия, предпринимавшиеся до сего времени большевистской властью, были созданы в расчете на крепкую, правильно действующую организацию. Но большевистская власть в своем стремлении «углубить революцию» расстроила весь государственный аппарат, разрушила налаженные продовольственные организации, разогнала органы местного самоуправления и подорвала доверие к государственному кредиту. Везде были посажены «свои люди», неумелые, неопытные и нередко бесчестные.
Два кита нынешней постановки продовольственного дела—хлебная монополия и твердые цены—требовали наличности общепризнанной государственной власти, реального государственного единства и крепкой организации всей хозяйственной жизни страны.
Но от государственного единства осталось в настоящее время только воспоминание. Государственный принцип регулирования хлебной торговли фактически превратился в бесконтрольное право разнообразных местных организаций производить всяческого рода реквизиции и вести целые сражения с вооруженными крестьянами, не желающими отдавать всякого рода «совдепам» свой хлеб.
При отсутствии общепризнанной государственной власти и какой бы то ни было дисциплинированности служащие, при разрухе, анархических проявлений лиц, стоящих у власти, и полном «самоопределении» отдельных официальных учреждений, организация хозяйственной жизни страны превратилась в пустой звук, и государственный принцип регулирования хлебной торговли обратился в средство, обостряющее голод.
Большевистские газеты все еще продолжают говорить о товарообмене с деревней, не дающей в настоящее время городу хлеба. Но для этого требуется мощный административный аппарат, связанный с местными самоуправлениями, кооперативами и другими демократическими организациями. Но у большевистской власти такого аппарата нет и не будет. Проектированная большевиками продовольственная диктатура покоится на традиционной вере во всемогущество сильной власти. Этой вере нанесен был сильный удар еще при царском правительстве, а эксперименты с вооруженной силой, посылаемой большевистской властью для отобрания хлеба у крестьян, в достаточной мере говорит о том, что продовольственная диктатура не накормить голодных.
Никакая власть не может в настоящее время сразу разрешить так безнадежно запутанный вопрос о хлебе. Но власть, которая толкает Россию все дальше и дальше в объятия царя-голода, должна быть заменена новой властью, которая могла бы спасти Россию от ужасов голодной смерти. Такая власть, общенациональная, общепризнанная, опирающаяся на самоуправляющиеся демократические организации и служащая воплощением народовластия, соберет разорванные части государственного организма и предпримет решительные меры против всей государственной разрухи.
Такой властью только и может быть Учредительное Собрание.
В. Архангельский.
Дело народа 1918, № 042 (15 (2) мая)
Голод в Петрограде
Голод в Петрограде обостряется с каждым днем. После пасхальных праздников рынки и продовольственные магазины совершенно опустели. Редкие продукты, появляющиеся в продаже, достигли небывалой цены. Небольшое количество коровьего мяса, встречающееся кое-где продается уже по 10-ти руб. за фунт, свинина—по 16 руб. В тоже время хлеба отпускаются по 1/8 фунта на человека.
Беднота положительно голодает. На почве голода во многих местах города уже начали возникать серьезные беспорядки. Всего больше волнуются, по обыкновению, женщины. Серьезные волнения произошли на Путиловском заводе, за Московской заставой, в Кигове в Сестрорецке. Во всех этих местах беспорядки прекращены вмешательством красноармейцев. С Путиловского завода и с Сестрорецкого в Смольный явилась депутация, настойчиво указывающая на необходимость принять решительныя меры для борьбы с голодом.
Сибирская Мысль 1918 №1 (22 мая)
Еще по теме
| 