По материалам газеты "Дело народа", № 245 (31 дек. 1917 г.)

Омраченный праздник

Канун Нового Года. Еще один рубеж времени, пройденный нами.

Будет ли он межой Истории?
Взгляд обращается назад. К только пережитому «омраченному празднику».
Вспоминается этот же символический праздник обновления человечества на далекой чужбине.
Это был первый год войны.
Тот год, когда охваченное безумием человечество завихрилось и сплелось кровавом хороводе.
Приближалось первое Рождество этого страшного года.
Париж, затемненный и обезлюдевший, все-таки готовился к празднику.
Искрились витрины, продавались игрушки, на тротуарах весело зеленели елки.
Какой страшный контраст. Здесь— готовятся к кроткому празднику мира.
Там—готовятся убивать друг друга.
Здесь—загорятся разноцветные свечи, соберутся дети, и будут им говорить о великом дне любви и всепрощения.
Там — наставят орудия и будут убивать отцов этих самых детей,
беззаботно собравшихся у сияющей елки.
Неужели же люди не видят этого вопиющего противоречия?
Как могут они принять эту действительность похожую на бред?
И когда мы, эмигранты-интернационалисты, составляли рождественский номер нашей гонимой газеты, невольно закрадывалось сомнение.
Что наши слова? Глас вопиющего в пустыне.
С одной стороны—литавры и барабаны патриотов, с другой—грохот орудий и пулеметов.
Кто же услышит наш голос?
Мы знали—все будут приветствовать праздник обновления и любви и в то же время будут приветствовать кровавые гекатомбы приносимые на полях сражений. И будут доказывать, что для торжества мира нужен кровавый пир смерти.
И мы будем одиноки с нашими отрезвляющими речами и протестами против этого безумного пира.
Правда, нам не раз приходилось быть одинокими. Мы привыкли:
Там, где и толпы не смели идти,
Там пролагать одиноко пути.

Нам, социалистам и революционерам, приходилось работать в самые тяжелые времена; бывали моменты, когда народ, за счастье которого лучшие наши товарищи отдавали свою жизнь, не шел за нами.

Но мы были одной духовной, крепко спаянной семьей, и в этом была наша сила. Сознание того, что в странах всего мира наши братья-социалисты работают вместе с нами и делают наше общее дело—продолжают час торжества социализма, давало нам силы для борьбы. И в этой духовной близости с интернациональной семьей была наша мощь.

Но вот над человечеством пронесся ураган ненависти и вражды. И этот ураган смел все на своем пути. Сковеркал и сломал он и нашу, казалось, единую, семью.

Мы, воздвигавшие лучезарное здание будущего, как древние строители легендарной башни, были поражены безумием. Мы заговорили на разных языках.

Недавние товарищи и братья перестали понимать друг друга.
Великая духовная семья — интернационал—распалась.
Мы стояли у обломков здания.
И не знали, как стоить дальше.

И каждый говорил: это здание мое, я имею на него больше прав,— и каждый тянул в свою сторону то, что было собрано ценою таких усилий и жертв.

В этот тяжелей момент, на чужбине, мы ждали Рождества.
И в этот момент хотелось найти пламенные слова и бросить их ослепленным народам.

Казалось, не сможет человечество долго жить взаимным истреблением. Поймут народы свое безумие, сорвут покров лжи, которым их окутали, и рассеют кровавый кошмар.

Но понадобилось три года неслыханных испытаний, чтобы, наконец, разгорелся свет новой зари.

Как в древние времена, на востоке затеплилась и вскоре ярким светом загорелась новая жизнь.
Казалось, начали сбываться наши лучшие мечты.
На момент разорвалась завеса будущего — открылись новые горизонты, открылись ослепительные дали.
И на алом небе уже четко вырисовывались все сверкающее красотой здание близкого будущего, стройно-гармоничное в целом, строго обдуманное и прекрасное в каждой своей части.

Проходили дни, недели, месяцы. И стала меркнуть мечта. Все туманнее становились дали. И скрываются во мраке гармоничные контуры дивного здания.

На этот раз мы встретили Рождество у себя на родине, в новой России.

Но если тогда, в начале войны, невольно закрадывалось сомнение в сердце, то что же можно чувствовать теперь?

Теперь, после 4-х лет войны, измученные, истекающие кровью народы еще не очнулись от безумного бреда.

Еще не поняли всего ужаса своего ослепления.Иначе не с Кайзерлингом, не Либкнехтом говорили бы мы об условиях мира.

Но и этого испытания оказалось мало. Разгорелась новая война—гражданская. Всюду льется кровь.
Брат сражается с братом. Социалист—с социалистом.

Область идет на область. Социалисты бросают в тюрьмы социалистов, открыто говорят о гильотине. И возбуждают вражду настойчиво, неуклонно, не дают ей погаснуть. И всюду зажжены костры изуверства и ненависти.

Город превратился в дремучий лес—всюду грабежи и разбои.

Нет уверенности в завтрашнем дне. Жизнь человеческая не ценится.

По вечерам то там, то здесь выстрелы и крики. Кого-то убивают или раздевают на морозе. Не все ли равно? Кто остановится, кто поможет?

Мимо, мимо
Всякому своя жизнь дорога,
Всеобщее одичание.
Обезумевшие города.

С фронта возвращаются солдатские массы. По всей России хлынули буро-ржавые волны—затопляют вокзалы и станции, вагоны и поезда.

Неудержимо несутся с угрожающим гулом. Разбивают окна, вливаются во все отверстия, разламывают и губят вагоны - что удержит разбушевавшуюся стихию?

Озлобленные, угрюмые, с винтовками возвращаются в деревню.

«Штыками наведем-порядок».

Всюду речи ненависти, всюду проникают ядовитые семена, посеянные преступной рукой.
Они проникают и в деревню. Щедрыми пригорошнями бросают их и туда.    
Иногда и там злое семя дает плоды.
Деревня идет на деревню, волость - на волость. И здесь льется кровь.

Распад. Развал.    
Надвигается голод. Останавливаются железные дороги.
Область за областью отделяются от России, распадаются на части, ничем не связанные между собою.

И только в центре России живет-процветает несытое чудовище.
Гигантский спрут ненависти и вражды всюду протягивает свои щупальцы. Всасывает и сдирает распадающиеся части и хочет склеить их ядом ненависти. Склеить кровью. Сковать железом. Всюду проникают цепкие щупальцы.
Но не могут собрать в единое целое то, что с ужасом и омерзением уходит от них.
Нет, не ему, ядовитому спруту, прекратить тот колоссальный процесс распада, который влечет к гибели страну. Кому же?
Где тот лозунг, тот клич, который соберет воедино распавшиеся части?  

Есть прекрасная легенда у финского народа.
Мать собирает по частям тело мертвого сына.
Погруженная в беспросветную скорбь, она орошает его своими слезами.
И свершается чудо.
Слезы любви и скорби соединяют разрозненные части, воскрешая сына.

Но если мать, с сердцем, горящим любовью, воскресила сына, то смогут ли сыновья воскресить свою мертвую мать, раздробленную на куски?
Кто же зажжет в их сердцах эту великую любовь, творящую чудеса?
Зажжется ли она?

Да, она должна загореться.

И тогда совершится чудо.

И появится новая рождественская звезда, которая поведет человечество по пути обновления и строительства. И будет воздвигнуто то дивное здание, контуры котораго вырисовались в первые дни революции, только для того, чтобы снова исчезнуть.
Но на этот раз оно не исчезнет, оно будет не призрачное, но наше— построенной нашими руками.

Звезды пока нет, но она должна быть.

Да будет!

Дело народа 1917, № 245 (31 дек.)

Современная русская поэзия

Едва повергнувшая Змия,
Свою прозревшая зарю,
Я в первый раз тебя, Россия,
И заклинаю и корю.

Ужели так послушна страху,
Что, неповинная ни в чем,
Ты клонишь голову на плаху
Пред иноземным палачом?..

Иль — сказка поле Куликово
И гордый день Бородина?
Твое, что камень было слово,
Ты, что огонь была сильна.

Тебя измены не бороли,
Язвя, тебя не гнула плеть...
Ты буйно пела песни воли,
Теперь ты их не смеешь петь.

Где одоленье грозовое?
Твою Жар-Птицу кто унес?
Тебе пристало выть, как воет
Паскудный и побитый пес.

Тебе пристал ошейник узкий
И на задворках конуры
Стыжусь сказать теперь: „я русский”,
И жаль, что русским был вчера.

Горю и гневом и тоскою...
Во имя древних, славных сеч...
Умри, иль ярою рукою
За волю вновь исторгни меч!..

Александр Рославлев.