Материал из журнала "Столица и усадьба" за 1916 год.

(Из воспоминаний)

Ах! К чему воспоминания.
Что прошло—не воротить.
Из старинного романса.

Как, "к чему воспоминания"?!
Тургенев сказал: "что в молодости надежды, то в старости воспоминания". И он был неправ. Воспоминания—если только они приятные—всегда хороши. Но я только о них и говорю, ибо воскрешать неприятные воспоминания—это все равно, что раскачивать вываливающийся зуб: занятие в одинаковой мере вредное и противное. Хорошие же воспоминания почти реальное удовольствие, в особенности тогда, когда нет в настоящем ничего лучшего. Оптимисты уверяют, что даже неприятное прошлое облекается каким-то флером поэтического небытия и теряет яркость своих красок. "Что прошло—то будет мило", говорит поэт. Время почти гениальный эскулап.

Как вам не стыдно показываться в этом городе?— спрашивает в старом анекдоте один еврей другого.—Ведь, вас же здесь били раз целую ночь?.
- Ну, что за ночь!?.. Короткая майская ночь...
Но, конечно, не такия воспоминания я желаю предложить взыскательному читателю.

***

Мы поедем в Самарканд!
Там нам будет веселей,
Там красавица моя—
Проведем мы время с ней...

Заливался цыганский хор в угловом кабинете "Самарканда". Гитара Николая Ивановича Шишкина, не менее знаменитая, чем когда-то славившаяся "Соколовского гитара", которая "до сих пор в ушах звенит", аккордировала в безукоризненном темпе, а Дулькевич, подхватывая на второй гитаре знакомую мелодию в бесчисленных вариациях, то отставал от него, то догонял увлекающегося партнера.

Красный бархатный диван и такие же кресла стояли вокруг большого круглого стола, уставленного бутылками шампанского, фруктами и чашками черного кофе. Цыганки сидели "чинно в ряд" на стульях, вытянутых в две линии, напоминая ласточек на телеграфной проволоке, а сзади стояли желтые "чавалы".

Сквозь узкую полоску между тяжелыми гардинами проглядывало весеннее веселое утро и, по-видимому, неравнодушная к нашему времяпрепровождению природа просыпалась, чтобы исполнить пророчество Пушкина. Щедрыми дарами - золотыми нитками, целыми полосами и кусками падало золото на фарфоровые, белые и лиловые гроздья сирени, и густые кусты их, заполнявшие маленький садик, казалось, пытались пробраться через сплошной деревянный забор и уйти в далекое поле... Одуряющий аромат врывался в полутемную комнату и звал к солнцу, к небу и цветам, звал на чистый воздух, на зеленую траву под развесистые деревья...

***

Цыганки обыкновенно не пьют, или пьют очень мало. Но пение цыганское не идет без шампанского. Да и сами цыгане, когда выпьют, оживляются и начиняют петь и танцевать без всякого приглашения и даже без указания дирижера хора, которому они подчиняются в обычное время со всею строгостью самой суровой дисциплины.

Хильми-паша

Помню, в Петербург приехал важный турок Хильми-паша с дипломатическим поручением. Отношения с турками у нас были отличные, и никто бы не сказал, что в недалеком будущем мы будем бомбардировать Босфор. "Новое Время" устроило иностранному дипломату ужин у Кюба, на который был приглашен и турецкий посол Турхан-паша. М. А. Суворин просил меня повеселить как-нибудь "азиатов".

В. В. Андреев

В этот день в Дворянском Собрании был большой концерт балалаечников В. В. Андреева. Я отправился туда и просил всегда любезного Василия Васильевича приехать со своим оркестром к Кюба, а сам похитил Н. В. Плевицкую, только что тогда входившую в большую моду, и возвратился к гостям. Когда мне доложили, что приехали балалаечники, я стал у дверей кабинета и каждому входившему подавал фужер шампанского—тогда еще это не было преступлением—требуя выпить залпом. Усталые после концерта артисты охотно исполняли требование.

Живо были установлены стулья, расставлены пюпитры, выдвинута дирижерская "платформа", и балалайки заиграли. Плевицкая пела, Андреевский оркестр—аккомпанировал. Это было "первый раз в Петербурге". Посол и гость, утонченные европейцы, видавшие самых знаменитых мировых артистов, были в восторге и выражали его, не скрывая. А музыканты, возбужденные вином и успехом, играли пьесу за пьесой — без команды дирижера, который только беспомощно разводил руками, как бы извиняясь за такой беспорядок, но в сущности очень довольный за своих артистов.

Я вспомнил об этом случае, говоря о цыганах, которые также под влиянием момента, начинают петь сами по себе, как птица в поле. Но до этого момента их надо довести. И вот мы изощрялись.

Однажды в "Самарканд" приехала небольшая, но "серьезная" компания. Все люди, умевшие слушать цыган, а цыган надо уметь слушать, если хотите получить от них старые песни, все то, что цыгане могут дать из глубины своей души. Это были известный купец, прокутивший с цыганами огромное состояние, о котором столь неожиданно трагически кончившая свою карьеру Мария Пуарэ с обычным изяществом сказала:

Пройдут года, пройдут века...
А в сердце будет все "В. К."

Артист Мамонт Дальский, которого могу называть смело, так как артисты не боятся популярности, маленькая драматическая актриса г-жа Лидарская и я, старый журналист (журналисты, как известно, могут быть кем угодно и где угодно).

Мамонт Дальский

Но цыганам не пелось. Было слишком поздно или называйте слишком рано: что-то часов 6 или больше. Тогда Дальский вынул пригоршню золота и велел подать водки. Тогда и водка подавалась не только для "технических целей". Но в данном случае она нужна была не для питья, а для дезинфекции. В глубокой тарелке принесли водку, подали бокалы, и наша дама приступила к мистерии.

Высыпав золото в тарелку, она стала вынимать по монете, и бросать в бокалы, которые тут же наполнялись вином. Когда все было окончено и пятьдесят бокалов были полны, цыгане должны были пить. Кто выпивал сразу, брал золотой, кто не допивал - не получал его и должен быль начинать сначала. Эта "игра" продолжалась несколько часов. Уже давно приближалось к середине неба удивленное лицо Феба, и я несколько раз поднимался, чтобы ехать домой. Но каждый раз гигантская рука "В. К." усаживала меня обратно, и густой бас убедительно повторял:

— Куда ты? Сиди... Разве ты не знаешь: встретиться легко, расстаться трудно!

А цыганка пела с непередаваемым надломом:

Расставаясь она говорила:
Не забудь ты меня на чужбине.
Одного лишь тебя я любила
И любовь сберегла, как святыню...

И слезы блестели на глазах, и их не было стыдно. Цыгане, вино, бессонная ночь, — но эти слезы были святою данью чистому искусству, и после этой минутной дани такому настроению бурным вихрем влетал оргиастский мотив—

Живо, живее!
Целуй меня скорее!..

И комната тонула в бешеной пляске, где все и пили и плясали.
Три дня мы не уезжали от цыган.

***

Были сильнее эмоции. Была глубже печаль. Было безудержнее веселье. Не было нынешней заевшей мир фальсификации, грубой и не грубой подделки. Не было этого "аплике". Не было бриллиантов от "Тэта", но, как теперь принято острить, были бриллианты от „tetе-а-tet'a".

До войны кто не знал в Петербурге Р., высокого презентабельного седого джентльмена, неизбежного посетителя модных ресторанов, кафе-шантанов, скачек и соnсоurs hyppiques? Его огромная характерная фигура появлялась обыкновенно в первом кабинете в "Аквариуме", кланяясь бесчисленным знакомым. Немного он напоминал портреты барона Мюнхгаузена, не имея - спешу оговориться—ровно ничего общаго по душевному складу с анекдотическим аристократом. Он и купец "В. К." являлись типичными прожигателями жизни едва отошедшего прошлого, но в безыскусственности их порывов была все же большая разница.

У "В. К." умер сын. Один приехал он на "бережок", к Фелисьену (так мы привыкли называть этот "уголок" хотя он переменил уже несколько названий) и стал на пристани.

Была глубокая темная ночь. Ни звездочки. Без луны. Шел крупный дождь. Рядом стоял татарин и уговаривал уйти "В. К." стоял бес шляпы. По Неве шел пароход угольщик.

— Приведи его сюда. Вот деньги,—протянул он руку лакею.

Изумленный татарин, не смея противоречить, вскочил в ялик и поплыл за пароходом. Угольщик подошел.

— Гуди!-приказывает.

Пароход гудит. Протяжный, тяжелый звук с трудом рассекает ночной воздух. Купец стоит и плачет. Гудок прекратился.

— Гуди еще! - дает деньги.

И опять тот же тяжелый, зловещий звук. Потом он уехал.

"В любви и злобе, верь, Тамара, я неизменен и велик", уверял Демон. В печали и в веселье прежние люди были могучи в своем размахе.
Вы, нынешние, нутка!

А. Д. Давыдов

Покойный "цыган" А. Д. Давыдов, автор знаменитой "Пары гнедых", любил больше всего ездить на тони. Были такие "Лукотинския" тони. Теперь уже их нет, как нет уж троек с бубенцами, как нет и многаго, и многого другого! Бывало в 5 часов утра он уж обязательно предложит:

— Съездим на часок. Чего там... Забросим одну-две тони, и вернемся.

Но выходило иначе. Приезжали. Одна, две, три тони и ничего, все мелкая рыбешка Досада и оскорбленное чувство охотника. Решаем закинуть еще.

А Нева просыпается Встает утро и "солнца луч, играя, ярко бьет и золотит, лаская без разбора все, что к нему случайно подойдет". На том берегу зеленые купы деревьев сплошной стеной нагнулись над рекой и смотрят на свое изображение как бы обрадованные, что за ночь они не изменились, даже похорошели...

На пристани уже поставлен традиционный "самоварчик", пьем чай, закусываем. Тут же и дамы, не боясь промочить свои туфельки, подходят по мокрым доскам к рыбакам.

— Ну, что? Тяжело?
— Пожалуйте! Потяните сами! На ваше счастье!—отвечают рыбаки, уже чувствуя, что попалась знатная добыча.

Все бегут к воде. Вытащили двух полупудовых лососей. Они извиваются, своим серебряным телом блестя на солнце и рассыпая тысячи брызг.
Лососи уложены в сетки и брошены в верх автомобиля.

— В Самарканд!—раздается приказ инициатора-добровольца.

Никто не протестует. Из "Самарканда" переезжали к "Эрнесту". И не спали. И не хотелось. И веселы были. И другим, глядя на нас, было приятно и весело...

Дон Жуир.

Еще по теме